take the road (less traveled by)

В течение следующих двух недель Хоуп с головой погрузилась в работу. После Маливора, Слияния и всего травмирующего, что случилось, в их юности, она всегда думала, что ей придется жить, постоянно оглядываясь через плечо, как и ее семье. В ожидании следующей угрозы. Ждать, когда следующий большой злодей выйдет из тени и посеет хаос в Мистик Фоллс. Но прошли годы после даже самых серьезных нападений монстров, и Хоуп последовала за Лэндоном в Университет Вирджинии, специализируясь на истории искусств, хотя в тот момент, когда она получила диплом, она знала, что не хочет иметь ничего общего с художниками эпохи Возрождения или даже с теми, кто был намного современнее. Нет, она хотела создавать свое собственное искусство, оставить свой собственный след в мире, не окрашенный в оттенки красного и не запятнанный кровью. Она хотела создавать, а не разрушать. Она переоборудовала одну из комнат в особняке в свою студию, установив балкон с видом на лес для тех дней, когда ей нужно было быть на улице, чувствовать солнце на лице и вокруг себя, чтобы просто рисовать и наслаждаться. Она выставлялась в нескольких галереях города, и каждый раз ее работы раскупались благодаря анонимному покупателю, который всегда ждал, пока выставка будет почти закончена, прежде чем его арт-брокер подходил к ней с цифрой, написанной на белом, как кость, листке бумаги. Хоуп знала достаточно, чтобы не задавать вопросов о покупателе, даже когда слова сами летели на язык. Ей повезло, что кто-то так заинтересовался ее искусством, даже если он предпочел остаться анонимным. Но все равно ей всегда было интересно. На десятый день командировки Пенелопы (не то чтобы Хоуп считала) Хоуп лежала в постели, свет в спальне был давно выключен, она просматривала новостные сайты на своем ноутбуке, когда громко зазвонил телефон. Хоуп кинулась хватать его с прикроватной тумбочки, чуть не уронив на пол, но имя на определителе заставило ее сердце заколотиться, а руки вспотеть. Но это не просто телефонный звонок от Пенелопы — это FaceTime. " У нас полночь», — говорит она в качестве приветствия, наклоняясь, чтобы включить свет, но на экране Пенелопы ничего не видно, слышно только, что она идет, прежде чем дверь открывается и закрывается, и она слышит два шага по ковровому покрытию. Экран светлеет, и Хоуп видит великолепно оформленный гостиничный номер, невероятно огромных размеров, прежде чем в кадре появляется лицо Пенелопы. «Ты так поздно не спишь», — вздохнула Пенелопа, и ее лицо озарила широкая улыбка. Должно быть, она положила телефон на прикроватную тумбочку. «Я тебя разбудила?» «Почти», — выдыхает Хоуп, садясь на кровати. Макияж Пенелопы безупречен, потому что это, конечно, так, и она одета в бледно-розовую блузку и серую полосатую юбку, руки на талии. «Который час в Сингапуре?» «Чуть позже часа дня. Мы наконец-то заключили сделку за обедом, так что я приеду немного раньше, и я… я хотела позвонить тебе». Хоуп прикусила губу, потому что это была долгая неделя переписки с Пенелопой и очень коротких ответов, вероятно, из-за разницы во времени, так что это было более чем неожиданно. Но уж точно не нежелательным. Ее охватило облегчение, потому что Пенелопа хотела поговорить с ней, а это глупо, ведь они с Пенелопой были — кем бы они, черт возьми, ни были. Друзьями? Приятелями по траху? И Хоуп определенно не должна испытывать такой прилив симпатии при виде лица Пенелопы на экране ее телефона, но… «Поздравляю. А ты разве не празднуешь со своей командой?». Хоуп хваталась за соломинку, потому что, насколько она знала, Пенелопа ходила на эти встречи по слияниям с командой юристов и консультантов, которые могли выбить сделку из кого угодно, но Пенелопа была лидером. Секретным оружием. Она всегда была им. «Нет, я только что сказала тебе, что хочу поговорить с тобой», — повторила Пенелопа, и ее улыбка стала не менее ослепительной, чем несколько минут назад. «Я думала — это не должно быть так тяжело, так долго отсутствовать», — продолжает она, почти про себя, отворачиваясь от телефона, подходя к столу, который Хоуп могла видеть в углу, и пробуждая свой спящий ноутбук. Она на мгновение наклоняется над столом, и Хоуп открывается фантастический вид на ее задницу в обтягивающей юбке, когда она набирает текст. «Ты скучаешь по дому», — замечает Хоуп, и Пенелопа оборачивается, чтобы посмотреть на нее, ее глаза серьезны, когда она наклоняет голову. Я скучаю по тебе, думает Хоуп, и тут же ненавидит себя за это, потому что она нуждается, а Пенелопа находится за полмира отсюда, и эти карие глаза смотрят на нее с такой заботой, что Хоуп почти чувствует это, но Пенелопа просто закрывает глаза на мгновение, словно собираясь с мыслями. «Что-то вроде того», — соглашается Пенелопа, возвращается к телефону и садится на край кровати. Она берет телефон, чтобы поднести его к лицу. Через плечо Пенелопы Хоуп видит массивный балкон и высотные здания, солнечный свет пробивается сквозь стекло. Пенелопа перебрасывает волосы через плечо, и Хоуп наблюдает, как солнечный свет окрашивает их в красно-золотистый цвет. «Маленькая белокурая птичка сказала мне, что через несколько месяцев у тебя будет еще одна выставка. Ты мне не говорила. Я горжусь тобой, Хоуп». Голос Пенелопы звучит слегка назидательно, но Хоуп чувствует, что ее лицо раскраснелось. На прошлой неделе она получила сообщение, что другая галерея, на этот раз более крупная, хочет сделать выставку с шестью ее работами, и она рассказала об этом Лиззи, Джози и Джейд в групповом сообщении, которое каким-то образом попало к Пенелопе. Она винила Лиззи. Лиззи Зальцман всегда умела вставлять себя в ситуации, в которых ей точно не место. «На самом деле это ерунда», — медленно произносит Хоуп, но это было не так. Большие галереи означали большие выставки, а это так много значило для Хоуп. «Я собиралась сказать тебе, когда ты вернешься». «Знаешь, я бы хотела, чтобы ты была здесь. Мы могли бы отпраздновать оба наших успеха. Это могло бы заставить меня меньше скучать по дому», — говорит Пенелопа через несколько минут, ее брови сведены вместе в раздумье, как будто она жалеет, что сказала это вслух. Но низкий тон, который Пенелопа использовала при слове «дом», был точно таким же низким тоном, который она всегда использовала, когда они занимались сексом. Раскатистый тембр, когда Пенелопа произносила ее имя или шептала ей на ухо то, что она хотела сделать с Хоуп, то, что она хотела, чтобы Хоуп сделала с ней. Тон был тот же, что и тогда, когда она сказала Хоуп, чтобы та не смела останавливаться, десять дней назад в отеле, — голос, от которого по позвоночнику Хоуп пробегали мурашки и доходили до самой глубины души. «Да?» тихо спросила Хоуп, в горле у нее уже пересохло, а слова срывались с губ, потому что, Боже, Пенелопа была далеко, но она чувствовала, как ее слова проникают в нее, словно она была рядом с ней. «Да, а потом все хотели пойти выпить после собрания, потому что мы наконец-то, наконец-то получили то, зачем пришли сюда, но я думала только о тебе». Пенелопа наклонилась и снова положила телефон на прикроватную тумбочку, подперев его чем-то, стоя перед экраном. Глядя на нее сейчас, Хоуп заметила румянец на щеках Пенелопы, который обычно появлялся у нее после рюмки-другой, но она ничего не говорит, завороженная. Пенелопа отходит на несколько шагов назад, и Хоуп видит ее во весь рост, ни одного лишнего волоска, ни единой ворсинки на одежде. Глаза у нее темные, они всегда темные, и Хоуп ничего не может в них прочесть. Пенелопа проводит рукой по волосам, а затем ее пальцы перемещаются вниз по горлу, наблюдая за Хоуп, которая глубоко сглатывает, устраиваясь на кровати и чувствуя, что становится влажной от этого зрелища. Руки Пенелопы задерживаются на ее топе, и она медленно расстегивает каждую пуговицу. Когда рубашка расстегнута, ткань спадает до локтей, и Пенелопа позволяет ей упасть на пол, оставшись лишь в коричневом кружевном бюстгальтере и юбке. Глаза Хоуп путешествуют от груди Пенелопы вниз к животу и обратно, при этом она не произносит ни слова. Руки Пенелопы быстро перемещаются к молнии на талии, и Хоуп выдыхает слово «блядь», не зная, сказала ли она это вслух, пока Пенелопа не усмехается, позволяя юбке упасть на пол вместе с рубашкой. Она выходит из одежды и снова направляется к своему телефону, одетая только в сочетающиеся бюстгальтер и кружевные стринги. «Ты пытаешься меня убить», — выдохнула Хоуп, качая головой, сжимая бедра под одеялом, а свободной рукой хватаясь за верхнюю часть пледа. «Совсем наоборот», — отвечает Пенелопа, пальцы зацепляются за пояс ее стрингов, когда она наклоняется, слегка смеясь, и Хоуп чувствует, как этот смех касается ее кожи. До Пенелопы она и не подозревала, что от одного лишь звука она может стать абсолютно мокрой, но она чувствует это между ног. Пенелопа покачивает бедрами, вылезая из трусов, и заводит руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик, ее соски задорно блестят в солнечном свете, и Хоуп так сильно ее хочет. Чертово расстояние. «Что… что мы делаем, Пенелопа?» «Разве это не очевидно? Я хочу посмотреть, как ты ласкаешь себя, Хоуп. Я хочу, чтобы ты кончала, пока я смотрю на тебя, а я хочу кончать, пока ты смотришь на меня». Она устраивается на кровати, поворачивает телефон лицом к себе, и Хоуп открывается полный вид на верхнюю часть ее тела, голову и грудь, ее руки скользят по соскам, потирая и пощипывая их так, как Хоуп знала, ей нравится. Хоуп едва не застонала от этого зрелища, что заставило Пенелопу снова рассмеяться, тихо и негромко, когда она устроилась на кровати, положив голову на подушку. Хоуп не могла отвести взгляд от Пенелопы, даже если бы попыталась, и она с трудом сдерживает стон, вырвавшийся из ее горла. «Конечно, то, что я разделась перед тобой, должно было дать тебе хоть какое-то представление», — вздыхает Пенелопа, переключаясь на другой сосок и снова проводя свободной рукой по волосам. «Ммм», — отвечает Хоуп, рука, не сжимающая телефон, поглаживает пояс ее шорт. «Ты хочешь, чтобы мы делали это одновременно?». «Это идея. Если только у тебя нет другой идеи? Или если ты хочешь пойти спать. Я не даю тебе уснуть до поздней ночи». Пенелопа сосредоточенно смотрит в камеру, и Хоуп чувствует на себе ее пристальный взгляд, чувствует, как по ее бедру стекает капля, и у нее кружится голова, даже когда она проводит рукой по нижней части живота и по верху трусиков, ее дыхание вырывается на вдохе. «Нет, ты просто застала меня врасплох, Пенелопа. Ты всегда так делаешь», — признается Хоуп. Это больше, чем она обычно говорит. Но она хочет этого. Она потрясена тем, как сильно она хочет этого с Пенелопой. Она уже так возбуждена, а они еще даже ничего не делали. Пенелопа, похоже, продолжает оказывать на нее такое воздействие. Это смущает. Взгляд Пенелопы тяжелый, пьянящий и… «Представь, что это я прикасаюсь к тебе, Хоуп. Провожу пальцем по твоей щелке, зная, какая ты мокрая для меня». И Хоуп бессильна что-либо сделать, кроме как слегка прикусить губу, когда она скользит рукой вниз, под нижнее белье и к центру, проводя пальцем вверх и вниз, как сказала Пенелопа. Она двигает бедрами, закрывая глаза и поднимая грудь, Пенелопа наблюдает за ней, и с ее губ срываются тихие слова. «Ты такая мокрая для меня, не так ли? Я могу сказать, что да. Ты массируешь свой клитор?». Хоуп кивает и задыхается, ее указательный палец совершает круговые движения над ее клитором, когда она сползает еще ниже на подушку, потирая его так, как Пенелопа делала это языком. Она не задумывалась о том, что находится на одном конце света, а Пенелопа — на другом, потому что практически чувствовала Пенелопу рядом с собой. «Ты знаешь, что да», — отвечает Хоуп, и Пенелопа стонет в трубку. Хоуп не может, не хочет открывать глаза, пока она опускает руку ниже, ее спина выгибается. Пенелопа, должно быть, знает, что она сделала, потому что она спрашивает: «Ты всегда такая вкусная. Ты уже внутри себя?» «Да, да, Пенелопа. Черт», — говорит Хоуп, двигая рукой так быстро, как только может, входя и выходя из себя двумя пальцами, ее стенки сжимаются вокруг пальцев. Ей хочется, чтобы внутри нее была Пенелопа. Ее ладонь ударяется о клитор, когда она погружает пальцы в себя и выходит из себя, оргазм нарастает по мере того, как она насаживается на руку. Хоуп близка, так чертовски близка, ее бедра дергаются вверх-вниз, а клитор пульсирует, когда она трахает себя. «Я скучаю по твоим прикосновениям», — шепчет она. Хоуп слышит, как Пенелопа стонет еще раз, прежде чем сказать: «Открой глаза. Я хочу видеть тебя», и Хоуп открывает. Она видит, что Пенелопа смотрит на нее, глаза темные, зрачки выпученные, и Хоуп чувствует, как ее тело содрогается и ломается, оргазм проходит через нее, гребнем волны захлестывая ее. Она кончает, наблюдая, как одной рукой Пенелопа сжимает свою грудь, в то время как другой, вне поля зрения, несомненно, ласкает саму себя. Хоуп думает о том, чтобы сказать ей, что она выглядит прекрасно, даже как-то неземно, ее рот открыт, с губ срывается хныканье, и Хоуп клянется, что слышит свое имя как раз перед тем, как Пенелопа кончает, ее спина отрывается от кровати. Хоуп закрывает глаза, и ее тело сотрясают удары оргазма. Хоуп потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, и повалиться на подушки. Она снова открывает глаза, глубоко дыша и наблюдая за тем, как поднимается и опускается грудь Пенелопы. Рука, которая была вне поля зрения, снова поднимается, и Пенелопа облизывает ее пальцы. Хоуп чувствует, как она снова сжимается от этого зрелища, а Пенелопа только усмехается. «Ты потрясающая», — вздохнула Пенелопа, на ее лице появилась довольная ухмылка. «Ты и сама не так уж плоха», — смеется Хоуп, облизывая губы, как будто чувствует вкус губ и самой Пенелопы на них. Пенелопа потягивается, как кошка, томные и грациозные движения, и Хоуп чувствует, что устало вздыхает, сон подкрадывается к уголкам ее сознания. Ее веки тяжелеют, и она борется со сном, зная, что для Пенелопы сейчас середина дня, что у нее, вероятно, еще столько дел. «Теперь ты можешь спать, Хоуп», — успокаивающе говорит Пенелопа, садясь и прислоняясь спиной к изголовью кровати в гостиничном номере. «Я вернусь домой через два дня, и мы с твоим подарком будем ждать тебя», — шепчет она, и Хоуп только кивает, подпирая телефон свободной подушкой и глубже закутываясь в одеяло. Ей кажется, что она слышит «Сладких снов, красавица», прежде чем заснуть, но она не уверена. Проснувшись на следующее утро, она видит, что ее телефон полностью разряжен, а в окно льется солнечный свет. Возможно, все это был сон, потому что вчера она много рисовала, и испарения иногда действовали на нее, но когда она судорожно тянется за зарядным устройством и ждет, пока телефон снова загрузится, она понимает, что произошедшее не было сном. Сегодня четверг, и у нее есть сообщение от Лэндона об обеде позднее (черт, она забыла об этом) и фотография от Пенелопы, на которой она изображена в аэропорту Сингапура, ухмылка на ее лице, когда она сидит в одном из представительских залов. Она сделала подпись «Не могу дождаться встречи с тобой xo», и Хоуп просто улыбнулась, откинувшись на подушки. Она беззаботно проводит свой день, отвечая на электронные письма, координируя предстоящее шоу, планируя и составляя свою коллекцию, зная, что Пенелопа не вернется до следующего вечера, но волнение бежит по ее венам, даже когда приходит Лэндон. Они ужинают вместе, и это гораздо лучше, чем было с ним в последнее время. Кажется, он старается, предлагает спланировать поездку в Новый Орлеан, чтобы увидеть Килин, Фрею и детей, и Хоуп не может его за это осуждать. Он почти засыпает, когда они вместе устраиваются на диване Хоуп, чтобы посмотреть фильм, и она подталкивает его к пробуждению, его рука тяжело опускается на ее плечо. «Иди домой», — говорит она ему, но говорит это заботливо, потому что Лэндон ей небезразличен, правда. Он был для нее первым — всем, правда. И что бы это ни было или не было с Пенелопой, рано или поздно это закончится, потому что это Пенелопа, и они могут вернуться к тому, чем они были до Нового Орлеана и до того, как Хоуп узнала, как звучит Пенелопа, когда она балансирует на грани оргазма, и до того, как она узнала, какова она на вкус. Все может вернуться на круги своя. Но в пятницу вечером Пенелопа пишет ей сообщение о том, что она вернулась домой (наконец-то), и Хоуп мчится к ней в квартиру, бросив один взгляд на нее, когда она открывает дверь, и заключает ведьму в объятия. Мокрые волосы Пенелопы вьются вокруг лица и пахнут грейпфрутом, она одета в треники и пуловер, пахнущий свежим бельем, и Хоуп вдыхает этот аромат, окутывая себя им, когда опускается перед Пенелопой на колени и толкает ее обратно на диван. Она ничего не говорит, пока они вместе лежат на полу в гостиной Пенелопы, одежда Хоуп разбросана по комнате и висит на крючке для одежды, пока Пенелопа не встает и не идет к столу в столовой совершенно голая, возвращается с золотым подарочным пакетом и протягивает его в руки Хоуп. Хоуп привстает, ложится на живот и достает снежный шар со знаменитым отелем Marina Bay Sands внутри, трясет сувенир и смотрит, как плавающие кусочки медленно опускаются на дно. Пенелопа присоединяется к ней на ковре, проводит пальцем по одному из зданий и сужает глаза — «А вот в этой комнате я остановилась», — шутит она, а Хоуп только пихает ее, прежде чем снова сунуть руку в сумку и вытащить оттуда аляповатый магнит с изображенным на нем существом с головой льва и телом рыбы. «Ты иногда так предсказуема. Так что это должно быть?» спрашивает Хоуп, и Пенелопа склоняет голову на руку, спокойно наблюдая за Хоуп, прежде чем взять магнит. «Это сингапурский мерлион, национальный символ города-государства. Он милый. Как и ты». Пенелопа усмехается, передавая магнит обратно Хоуп, которая наклоняется, чтобы поцеловать Пенелопу в щеку, задерживаясь возле ее уха. «Спасибо», — шепчет она и говорит серьезно. Они лежат так некоторое время, и Хоуп прислушивается к окружающим звукам, потому что ее дом находится так далеко от всех остальных, а Пенелопа живет в центре всего этого. Это подавляет и опьяняет, но, возможно, это просто Пенелопа рядом с ней. Позже она одевается, и Пенелопа натягивает халат цвета морской волны, зевая, потому что Хоуп была уверена, что ее внутренние часы были полностью уничтожены сменой времени и всеми этими перелетами, но Пенелопа лишь ярко улыбается ей, провожая до двери. «Не забывай об этом», — ухмыляется Пенелопа, натягивая капюшон куртки Хоуп на волосы, пока она стоит у двери, скрестив руки на груди. " В Мистик Фоллс любят болтать». «Ты любишь болтать». «Я не люблю. Я унесу все свои секреты в могилу, Майклсон». «О да, а как насчет того, что случилось после того, как мамаша напугала Сальваторе?» «Я никому ничего не рассказывала», — сквозь зубы произносит Пенелопа, и Хоуп хочется, чтобы она ей поверила. Пенелопа закатывает глаза и драматично вздыхает, прислонившись к стене. Она выглядит так, будто хочет пригласить Хоуп остаться на ночь. Но это нарушит так много правил. Правила, о которых они еще даже не говорили. Правила, которые, как знает Хоуп, им необходимо установить. Пенелопа протягивает руки и кладет их на бедра Хоуп, глаза расфокусированы, она смотрит на них, а затем поднимается к глазам Хоуп. «Ладно, — вздыхает она, — я могла бы рассказать об этом Милтону. Это ведь не моя вина, что я вернулась в свою комнату вся в следах укусов, правда, Хоуп?» «Ты легко получаешь синяки. Ты все еще так делаешь», — пожимает плечами Хоуп, обвивая руками шею Пенелопы. Пенелопа притягивает ее к себе для стремительного поцелуя, от которого слабеют колени, и пока Хоуп идет к своей машине на шатких ногах, она понимает, что если бы Пенелопа попросила ее остаться, она не уверена, что смогла бы отказать. Если бы она хотела сказать «нет». Все это нереально, напоминает она себе, отпирая дверь в свой темный и пустой дом. У Хоуп есть Лэндон. У Пенелопы, вероятно, есть готовый и ждущий ухажер в каждом городе земного шара, а это всего лишь интрижка. Пройдет время, и все забудется. Ее ноги все еще дрожат, когда она поднимается по лестнице в спальню.