Передышка

Дима открывает дверь со второй попытки: руки мелко дрожат, а перед глазами всё расплывается, словно он без очков. Ключ приходится проворачивать с силой, кажется, что-то случилось с замком. Хорошо бы вызвать мастера. Валик встречает в коридоре, по-домашнему растрёпанный, в чёрном халате, от которого пахнет пеной для бритья (Диму против воли передёргивает, запахи косметических отдушек у него теперь стойко ассоциируются с опасностью и смертью), и с пугающе тёмными кругами под глазами. — Привет, — говорит Валик, надломлено улыбаясь и втягивая в объятья. Дима не спорит, не напоминает про грязную обувь и пальто, сам обхватывает, скрещивая руки у Валика на спине, утыкается лицом в мягкую ткань. — Привет, — выталкивает он из себя. — Я пришёл. Валик молча кивает и сжимает крепче. Дима выдыхает и чувствует, как волной передёргивает тело: переполняющее его напряжение ищет выход. — Ты ел? — спрашивает Валик, чуть отстраняясь и давая Диме стащить ботинки. — В участке кофе перехватил, — отвечает Дима, вешая пальто на крючок. — И не хочу. Кусок в горло не лезет. Валик понимающе хмыкает, Дима отмечает, что тот и сам выглядит спавшим с лица. Скорее всего тоже просто нормально не ел последние дней пять. Ровно столько, сколько Дима не появлялся дома. Он и сегодня бы не пришёл, если бы не объединённые силы Игоря и Севы, буквально выпихнувших его с работы. — С утра что-нибудь приготовлю, — обещает Валик, и у Димы ёкает внутри: к такой заботе он всё ещё не может привыкнуть. — А пока давай спать. Будильник на семь поставлю. За рёбрами скребёт, больно аж до перехваченного дыхания. Дима качает головой и прикрывает глаза, чтобы не видеть реакции на свои слова. — Валь, я часа два-три посплю и обратно поеду, не могу я сейчас разбрасываться временем, — произносит Дима и краем сознания отмечает, что голос звучит механически-мёртвым, словно затёртая кассетная плёнка. Плечи резко обжигает чужим теплом, а лоб колют чужие волосы: Валик цепляется за него, словно в падении. — Дим, ты никого не спасёшь, если заморишь себя. Шесть часов. Если будут какие-то подвижки, тебя вызвонят. Пожалуйста, блядь, дай себе хоть чуть-чуть прийти в себя, — Дима распахивает глаза (матерится Валик в исключительных случаях) и захлёбывается своим отражением в чужих расширенных зрачках. Валику больно и страшно, так же как и самому Диме, и миллионам других людей. Жертвой сейчас может оказаться любой. А он вместо того, чтобы пытаться сделать хоть что-то, собирается отключиться от всего. — Шесть часов, — выкаркивает Дима, голос звучит глухо, словно в горле застрял комок тошноты. Валик кивает и без лишних слов уходит в спальню расстилать кровать. Кутает в одеяло и прижимает к себе, словно болеющего ребёнка. — У тебя руки дрожат, — бормочет Дима, губами шевелить тяжело, каждое слово приходится с силой выталкивать наружу. — Не обращай внимания, нервы расшалились, — тихо отвечает Валик, упираясь лбом Диме в затылок. Дима накрывает судорожно подёргивающуюся руку своей, сжимает пальцы и мгновенно проваливается в темноту, будто кто-то отключил его от сети. Кошмары, преследовавшие его после первого отравления, сегодня отступают.