summertime

Юнги, на самом деле, очень даже не против того, как теперь начинается его утро. Только тс-с-с, это секрет, ладно? Теперь в шесть утра он получает не только вкуснючий мак-куксу и паровые булочки с киселем из слив, вишен и яблок. Теперь он просыпается от нежного-нежного, ещё не совсем умелого поцелуя — но Тэхёну стоит отдать должное: схватывает он всё буквально налету. — Я же даже зубы ещё не почистил, — Юнги бурчит в замечание ещё сонно, но тон голоса отнюдь не поучительный; он мягкий, низкий, какой-то слишком интимный, как для констатации факта наличия размножившихся за ночь во рту бактерий. Таким голосом об этом не говорят, поэтому Тэхён выпускает задушенный смешок и льнёт к своему хёну — со сна податливому, ласковому, тёплому — ещё ближе. — Мне всё равно. — Потом повторишь это, как стоматит заработаешь, — гнёт свою линию Юнги, но по-прежнему без укоризны и сопротивления, а вредничать с утра пораньше — наверное, просто привычка, что прикрывает реальные чувства. В мире есть всего несколько вещей, за которые Юнги готов убить, и сон едва ли не возглавляет список, придерживая медальку первенства на хрупких плечах. Беспардонно будить его может только мама, ну а теперь ещё и Тэхёну это разрешается, правда, Юнги ещё пока не отвык брюзжать с разлеплением век и ненавидеть своё земное бытие за необходимость просыпаться в целом. Точно в следующей жизни нужно стать камнем. Если повезёт, ты окажешься каким-нибудь базальтом у подножия вулкана по типу Эйяфьядлайёкюдля. Если не очень повезёт, ты станешь полом, и каждый день по тебе будут топтаться сотни ног — такова судьба камня. — Ничего я не заработаю, не переживай, хён. Нажую чеснока — и всё бактерии во рту исчезнут. — Нажуёшь чеснока — и с поцелуями ко мне не лезь, мелкий. — Буду на тебя им дышать, раз поцеловать не дашь. Юнги нравится уверенность Тэхёна. Она ещё некрепкая, ещё шаткая, и мальчик так боится сделать что-то не так… Но то, с какой скоростью Тэхён её набирается, не может не радовать. Юнги хочется, чтобы мальчишка был уверенным в том, что чувствует и чего хочет. Он ещё местами робкий, местами «сырой», с нулевым опытом, но Юнги нравится быть тем, кто откроет Тэхёна для самого Тэхёна, покажет ему самого себя. Это волнительно. Это настолько волнительно, что и сам боишься всё испортить, хотя, кажется, всё как раз идёт так, как нужно. Своим чередом. Тэхён перед ним становится менее стеснительным в том, насколько порой неповоротлив. И Юнги нравится эта «зелень» до чёртиков, до трепета, до дрожи в конечностях, потому что такого Тэхёна хочется запечатать в своей памяти. Запечатать то, как впервые раскрывается. Для тебя одного. Весь твой. Без остатка. Господи, как это страшно и волнительно. На одной кровати для двоих несколько тесновато, стоит признать, но это малое из бед, последнее, о чём стоит думать, когда поцелуи такие невинные, нежные, воздушные и вместе с тем обжигающе-горячие, липкие, мятные — Тэхён-то уже зубы почистил, хитрюга. Простыни сбиваются в комки под спинами, рёбрами, грудью, животом — куда придётся, пока перекатываешься вместе с чужим прижатым телом от края к краю постели в нежелании сделать положение статичными; под прикосновениями хочется извиваться, ведь каждое из них — от него. Их тела и сами, как те комки, спутанные узелки рук, где не найдёшь начало ни одной, ни другой; а ноги — ещё хуже. Тэхён лепестками своих губ касается его, и Юнги клянётся — в лёгких словно проклёвываются и расцветают рассаженные подснежники. Он вырывает из Юнги торопливый и неглубокий стон, что тут же оседает на Тэхёновой коже раскалённым выдохом. Сам же Тэхён как-то умудряется сохранять невиннейший облик, трепеща пушистыми ресницами, обрамляющими чуть поплывший взгляд раскрасневшегося лица. А взгляд у него — н е р е а л ь н ы й, несмотря на присущий разрезу глаз эпикантус. Юнги в этих глазах теряется в пространстве и времени, а ориентиры искать и не хочется. Бедро трётся о бедро, ткань елозит по ткани, оказывая давление на определённые части тела, и Тэхён, кажется, испытывает от этого самый настоящий кризис, быстренько собираясь с силами после того, как распластался под хёном так по-детски доверительно. Настолько пристыжённым Юнги ещё его не видел, и расцепить касание становится почти непреодолимой преградой, которая вводит Юнги в чистейшее замешательство. Тэхён ещё несколько мгновений назад был таким восхитительно отзывчивым, жаждущим всего, что Юнги ему даст, а сейчас быстренько силится подорваться и оборвать то, что было начато минут пятнадцать назад по его же инициативе. — Хэй, что такое? — Юнги интересуется напряжённо-всполошено. — Я сделал что-то не так? Потому что Юнги бы меньше всего хотелось сделать что-то не так, особенно тогда, когда дело касается Тэхёна. Он с самого лета уже всё делал не так. Июнь он злился. Июль он извинялся. А на чувства остался один лишь август. — Н-нет, хён… — Тэхён выпаливает каким-то не своим голосом, совершая шумные вздохи — зацелованный, разнеженный. Возбуждённый. — Ты… Ты услышал скрип половиц в коридоре? — и всё внутри Юнги холодеет и обрывается от собственного предположения. Быть застуканными бабушкой — просто самый дерьмовый из возможных сценариев, хотя что-то в Юнги подсказывает, что она подозревает. Только слепой не заметит того, как их двоих штормит от чувств друг к другу, как искрятся, фонтанируют ощущениями. А от себя Юнги добавит, что настолько ярких он ещё не испытывал ни с кем, и в этом ощущается Тэхёнова новаторская новизна. Однако Юнги действительно страшно думать о реакции бабушки: приехал тут, развратил ей внука, и вот-вот на грани того, чтобы совратить и отобрать у него его чистоту. — Бабушка поднялась наверх? — Нет-нет, я не… Она внизу на кухне… Хвала небесам. Если там кто-то есть, то спасибо тебе, слышишь? — Тогда что?.. — Мне нужно… Чайник выключить! — Тэхён прикусывает губы, кряхтя и как-то неуверенно держась на ногах. Зрачки широкие, немного шальные, но взгляд смущённый, прямо не смотрит — только под ноги, настойчиво намереваясь не устанавливать зрительный контакт, а иначе Юнги всё станет ясным. — Чайник, вот! Ясным о тэхёновой проблеме. Но. Закипающий чайник? Серьёзно? Юнги ощущает себя максимально недалёким, а интуиция вышла куда-то на перекур за дверь во время своей смены. — Но… Ты сказал, что на кухне бабушка… Разве, она не выключит? — Ну, так… Он же тяжёлый! Его нужно отставить в сторону! Сам знаешь, как у неё руки болят! — каждое его предложение звучит с каким-то восклицательно-надломанным тоном в явно пересохшем от волнения горле. И, кажется, это волнение вполне себе заразно. Это, конечно, всё дико странно, и Юнги не покидает чувство, что он где-то сплоховал, сделал что-то, к чему Тэхён ещё эмоционально не готов, а это запускает процесс эмоциональной самогрызни, ну да ладно. Чайник — так чайник. Замешательство медленно множится даже тогда, когда Тэхён юрко, с тысячами неистово робких извинений выскальзывает за дверь в каком-то незримом облегчении.

***

Юнги бы и рад был забыть о нелепой и не совсем понятной ситуации с «чайником», о которой допрашиваться с пояснениями не стал. Но последующие похожие начинают вызывать в нём нешуточную тревожность, и у всех слишком одинаковое, идентичное начало, в котором Тэхён, ещё разгорячённый, ещё не успевший отдышаться от цепочки поцелуев, тут же силится поскорее скинуть с себя прижатое вплотную тело и со смущением позволить какому-то скрытому защитному механизму придумать в отмазку что-то бредовое, лишь бы поскорее только выбраться из комнаты, пока Юнги не заметил или, не доведи господь, не ощутил телом. Тэхён и так уже всякий раз пристыжённый, словно стесняющийся своего тела. Может, Юнги сделал ему больно? Надавил не там, а Тэхён молчит, потому что обижать, ранить чувства не хочет? Может, Тэхёну и вовсе не нравится близость, и он просто не знает, как об этом Юнги сказать? Юнги уже прогнозирует худшее, но думает, что Тэхён глупенький, раз считает, что Юнги его оттого отвергнет. Для Юнги близость — не на первом месте. Можно же просто валяться вместе, обнимаясь как-то без сексуального намёка, можно вместе гаситься где-то в амбаре, вываливаясь в сене, которое потом нужно будет собрать в стог обратно — и Юнги бы вывалялся ради Тэхёна, даже если в последствие его кожа покрылась бы сыпью от аллергии, и он сам выглядел бы после этого уродливо. Иногда кажется, что Тэхён становится самым слабым местом. Тем, кому будет дозволено абсолютно всё, что ни попроси. И, если всё дело в том, что Тэхён боится близости… Дефицит коммуникации вновь острый, иглой царапает по внутренностям уже неприятно, но пока ещё на игривый манер, и запускать это Юнги почему-то не особо охота; решить это нужно сейчас. С этими мыслями Юнги и обнаруживает Тэхёна в саду сортирующим яблоки: гнилые и треснувшие в тачку, а целые и красивые в корзину. И уже через мгновение Тэхён прижимается спиной к первому же столбу, закинув руки на плечи Юнги. Кажется, они оба соскучились, хотя утром снова валяли дурака. — Мг, хён… Почему твои губы всегда такие мягкие? — требуется парочка прикосновений, для того чтобы Тэхёна знатно размазало от нежности. — Мои тоже такие мягкие? Я просто не знаю… — Мягкие-мягкие… — воркочет Юнги ему в подбородок, на самом деле здорово рискуя быть обнаруженным. Бабушка, конечно, сейчас сидит в гостиной за телевизором, но чем чёрт не шутит? Ей ничего не стоит выглянуть в окно. И пусть её старческое зрение не позволит ей детализировать представшую картинку до разрешения HD, наблюдение за мальчишками явно само дорисует ей их в голове. Поэтому они немного сдвигаются в порыве прикосновений в сторону, и теперь тот же самый столб раскидистой плодовитой яблони скрывает их от дома. Юнги уже как несколько дней назад сделал для себя открытие: шея у Тэхёна — почти сплошная эрогенная зона, выуживающая целый спектр звуков одним лишь касанием горячих губ к любому из участков, особенно к кадыку, где кожа тоньше всего, и углублениям ключиц. — Ю-Юнги… — Тэхён расплывается в наслаждении, потому что поцелуи Юнги тягучие, как мёд — тот самый, что вместе собрали в конце июля и ели прямиком из сот с воском, пачкая пальцы. У Юнги к Тэхёну просто неопровержимая привязанность. Всё, что было до Тэхёна, кажется каким-то вообще незначительным. Пробными тестами перед чем-то по-настоящему стоящим. Потому что тут что ни касание — то шквал. Что ни взгляд — то океан. Что ни поцелуй — то буря. Они глотают окончания слов, когда пытаются как-то выразиться; на фоне тактильного голода действия речевого аппарата сейчас в значительной степени проигрывают. Особенно тогда, когда тело уже прижато к телу, когда идёт взаимный ответ на прикосновение, когда есть какой-то ритм, уловимый на периферии сознания. И следуемый. А затем вот оно: Тэхён как-то напрягается, скорее, не от Юнги, а от самого себя, и по виноватым глазам видно — его смыло волной торопливо накатившей уязвимости. И теперь Юнги наконец становится всё ясно, он эту «ясность» ощущает бедром и опускает на неё взгляд. Тэхён возбуждён, и у него долбаная эрекция. Дурак, как Юнги раньше не понял, что всё было вот так просто? А строил себе всякое! Столько уже надумал! — И-извини… — Тэхён заикается, как от страха. Юнги почти уверен, что слышит, как заполошно стучит у мальчишки четырёхкамерное. — Я-я… Я над этим не властен… Извини, хён… Погодите… И, что, все те водевили каждый раз были из-за того, что у Тэхёна просто… Встал? — Всё в порядке, — и Юнги не издевается. Это действительно нормально. Проблемой было бы, если наоборот никакой реакции не было. — Нет, хён… Боже, мне так перед тобой стыдно… — Тебе стыдно за то, что ты возбудился? — Он… Он всегда… Ну, становится таким твёрдым, — он сейчас действительно говорит о члене? — Когда мы продолжительно целуемся… И поэтому он пулей вылетал из комнаты из объятий недоумённого Юнги? Потому, что элементарно стеснялся реакции своего тела? Он просто очарователен в том, как хорошо накручивает Юнги! — Твёрдым?.. Постой, ты… Ты никогда не имел дело с эрекцией? Нет. Нет, только не говорите, что… — Имел, конечно, — желая провалиться сквозь землю, негромко мямлит Тэхён. — Такое иногда у меня бывает с утра… Ещё, может, когда я вижу что-то эротическое по телевизору, и мне сразу так стыдно становится… В смысле… Сразу становится тесно в штанах, какие бы просторные брюки я ни надевал… И сидеть неудобно, чтобы не сдавить, потому что он такой твёрдый и в размере увеличился и… И течёт и… И, боже, не заставляй меня описывать это, пожалуйста! Мне и так неловко перед тобой… Это Юнги должно быть неловко, ведь именно он причина того, что Тэхён так возбуждён. — И как ты с этим справляешься? — Принимаю контрастный душ, когда получается… Стараюсь на что-то отвлечься… В школе на уроках нам говорили о том, что всё это — особенности мужского организма, и тогда злые мальчишки с задних парт задразнили меня этой темой, ведь я был едва ли не единственным, у кого ещё на тот момент не было гормонального всплеска. Я долгое время оставался маленьким, а потом, когда одним утром проснулся… Я выпачкал в… В этой штуке из пениса нижнее бельё, пижаму и простыни… И как же мне было стыдно за это перед бабушкой! Да, показаться вот так перед бабушкой — должно быть, хорошей травмой, оказанной на психику, но своё оказали и те мальчишки, что насмехались над Тэ. Юнги злится. — Тэхён-а, такая реакция твоего тела — полностью нормальная вещь, и стыдиться её ты не должен. Я уже начал думать себе всякое, а оказалось, что ты просто стесняешься своего возбуждения. Иногда так бывает, когда тесный телесный контакт приводит к эрекции. Всё в порядке, не переживай. — Ты… Ты не зол на меня за это? Он действительно?.. — Что? Конечно, нет, — Юнги улыбается ему уголками губ. — Мне даже приятно, что ты настолько чувствительный и так легко заводишься. Хорошо. Хорошо, что мы об этом разговариваем. Мы… Мы теперь что-то типа вместе, и для меня нет ничего смущающего в тебе, Тэхён. — Тогда… — Тэхён снова выглядит каким-то виноватым. Кажется, для них один и тот же воздух воспринимается как-то по-разному: для Юнги он лёгкий, как гелий, а для Тэхёна — стремительно тяжелеющий от вдоха ко вдоху. — Тогда почему?.. Почему ты?.. — Почему я не возбудился? — Юнги угадывает по контексту, встречая в ответ робкий кивок. — Потому что для меня это не первая близость, и мне требуется немножко больше усилий для того, чтобы возбудиться. Поцелуев мне мало. — Что тебе нужно, чтобы возбудиться? — в лоб вдогонку спрашивает мальчишка. Ой. — Ну… Я любитель прелюдии… Ласк… Минета… — он не может поверить, что от разговоров об эрекции они так быстро перешли на разговоры о сексе. — Я возбуждаюсь в процессе, понимаешь? Но для меня я сам — не главное. Для меня главное партнёр, понимаешь? — он подлавливает Тэхёнов взгляд, старается внушить безоговорочное доверие и развеять все мальчишкины страхи. — Для меня главное ты, Тэхён-а. И я получу кайф от того, что его получишь ты. Тэхён заметно тает от услышанного. Слова Юнги всегда оказывают на него непозволительно огромное влияние. — Скажи, ты когда-то касался себя? — Юнги делается несколько робким, пытаясь узнать хоть крупицы из несуществующей личной жизни Тэхёна. — Минуту назад я ненавидел саму эрекцию, хён. Может, только поправлял своего дружка, чтобы ткань так сильно не давила… А так… Нет, а что? Мне было нужно? О господи. Он называет свой пенис «дружком». Его сексуальная баррикада ломает Юнги мозг. На волне того, что его задразнили другие, Тэхён никогда даже не пытался побольше узнать о себе или интиме. — Ты мне доверяешь? — оценив то, что Тэхён ещё возбуждён там, между ног, взмаливается Юнги. — Конечно, я доверяю тебе, хён, — шумно лепечет в ответ мальчик. — Я хочу прикоснуться к тебе, можно? Там. Можно? — Сейчас?! Именно сейчас и нужно, Тэхён-и. Господи, в голове не укладывается, что он действительно н и ч е г о о себе не знает. — Тебе будет хорошо… — Но я… Он твёрдый, хён… — Я сделаю так, чтобы он снова стал мягким, — успокаивающе-науськивающим голосом уговаривает его Юнги. Ему, правда, хочется показать Тэхёну, что всё сексуальное — неплохо. Ему хочется, чтобы Тэхён прекратил стыдиться себя. — Хочешь, чтобы он снова стал мягким? — Хочу… — Только потом придётся сменить одежду. — Ничего, я уже привык, — с лёгкой смущённой улыбкой пожимает плечами мальчик. Нет, Тэхён-и. Не привык. Юнги бы многое хотелось сделать иначе. Например, чтобы в их первый поцелуй, насколько бы он эмоциональным ни был, Тэхён не плакал. И чтобы это произошло не на кухне вовсе. И чтобы момент вот такого первого касания Тэхён познал не под яблоней. Но ведь особенными эти вещи делают именно время и место. Никто бы не дал гарантий, что всё ощущалось бы настолько же живо в условиях абсолютного перфекционизма. Во всём этом есть своя романтика, своя магия, свои воспоминания. И Юнги в одночасье помнит, какие на вкус Тэхёновы слёзы и улыбка — солёная карамель. Он начинает медленно, неспешно, чтобы не травмировать Тэхёнову психику ещё больше, чем её травмировали другие. Начинает с поцелуев — сначала лёгких, как сорванные на ветру лепестки цветущей вишни, как бабочки, и постепенно переходит к тяжёлым, глубоким, зная, что Тэхён одинаково впечатлителен как от робкого касания губ, так и от мокрого языка, что вытесняет собственный. Руки тоже работают неспешно, тело внимательно слушает потребности другого тела. Тэхёнова кожа под одеждой как-то неожиданно теплее чем та, какую видно из-под тканей, но Юнги не увлекается с тем, чтобы чрезмерно дразнить мальчика. Если всё выйдет, он ещё успеет тронуть Тэхёна везде, целиком, не оставив ни фракции тела в стороне. Тэхён рефлекторно напрягает мягкий плоский животик, потому что Юнги ненамеренно щекочет прикосновением, пока осторожно цепляется пальцами за резинку широких фермерских рабочих брюк. И проскальзывает в них. Мальчик начинает дышать отрывисто уже сейчас, почти задыхаясь от того, что Юнги оглаживает внутреннюю сторону гладкого бедра, нащупывая мокрую ткань симпатичных трусов в клеточку. — Хён… — Ты такой красивый… Такой красивый… Хён сделает тебе хорошо, Тэхён-и. Ты веришь хёну? — В-верю… — и кусает губу, приглушив своё мычание. Юнги аккуратно касается ткани нижнего белья и медленно пропускает пальцы прохладной руки один за другим, пока вся ладонь не оказывается сам на сам с тем местом, в котором Тэхёну сейчас жарче всего. Тэхёна аж подбрасывает от дрожи — уж слишком сильный контраст с тем, какой остужающий холод дарит одно Юнгиево касание там. К члену. — У тебя такая кожа гладкая… — Юнги сладко шепчет почти в сами Тэхёновы губы, прижимаясь ладонью к голому разгорячённому лобку. — Я не… Не люблю, когда там растительность… — сбивчиво отчитывается Тэхён, жадно глотая воздух, потому что Юнги осторожно теребит головку, сгребая с неё побольше естественной смазки. — Тебе… Тебе нравится, хён? Он ещё спрашивает? Юнги отвечает коротким кивком и чуть более длинным поцелуем на его вопрос, принимаясь аккуратно скользить рукой по твёрдому члёну мальчишки. Первые тихие стоны следуют практически сразу — Тэхён уже возбуждён, и для него такое касание впервые, так что о долгих и изнурительных ласках речи быть не может, когда дело касается первого оргазма. — Тебе хорошо? — Юнги просто хочет удостовериться, что всё делает правильно. Тэхён только гундосит в ответ на одной ноте, густо раскрасневшись и зарывшись Юнги в сгиб шеи. Это побуждает второго из них задвигать запястьем немного уверенней и интенсивней, с чувством. Что сразу сказывается на частоте и глубине очень милого скулежа, издаваемого мальчиком. Его коленки начинают подгибаться, как от бессилия, поэтому Юнги приходится перехватить Тэхёна покрепче. Молодой оргазм растёт, грозясь Тэхёна с первым же своим появлением и убить. Он ощущает чужую крупную дрожь своим телом, понимая, что Тэхён с секунды на секунду кончит. — А! Хён!.. Он… Он сейчас как будто взорвётся! — Тогда позволь ему. И Тэхён позволяет. Его хорошенько потряхивает, бёдра непроизвольно сами толкаются в кулак с каждым бурным выплёскиванием на Юнгиевы костяшки. Долго, и очень, о ч е н ь много, если учесть, что Тэхён никогда раньше не мастурбировал. — Юнги… — Я тут. И я тебя держу… — Ох… Господи… Так… — Ты живой? — Мне ещё никогда прежде не было так хорошо, хён! — заявляет он, счастливый, ещё толком не отдышавшись. — Это… Сначала я подумал, что мне хотелось в туалет… Но потом… — Немного похоже, согласен, — каркает Юнги, попытавшись рассмеяться. — Тебе?.. Тебе тоже такое делали? Как это называется, кстати? Это был секс, да? — взбалмошно и торопливо интересуется Тэхён. — Мы только что занялись сексом? Я просто… Не знаю, как это бывает у мужчин… В смысле… У нас же нет того, что есть у женщин, я имею в виду так что… Боже, мне, наверное, лучше заткнуться, пока ещё не поздно… — Отвечая на твой первый вопрос, мне такое делали, но чаще всего я делаю такое себе сам. — Сам? — Да. И ты тоже теперь сам можешь такое себе делать, Тэхён. Нет ничего плохого или зазорного в том, чтобы касаться себя. И, нет, это не был сам по себе секс, но была сексуальная практика и близость, что привела тебя к оргазму, чему я рад. — Ты так много всего знаешь! Такой опытный! — Ну, — Юнги изрядно краснеет, так и не удосужившись вытащить руку, что покоится с рядом уже мягким, излившимся на пальцы членом. Надо вытащить, блин. — Если ты хочешь, я могу научить тебя и другим фишкам. — Конечно, хочу! Мы можем заняться сексом? Сейчас! Какой он милый. Юнги глухо смеётся и гладит Тэхёна по голове чистой рукой. — Это будет твой первый раз, малыш, так что я хочу сделать его особенным. — И мне будет так же хорошо, как было только что? — наивно уточняет Тэ. — Возможно, даже лучше, — Юнги чувствует, как лицо начинает гореть под напором такой пытливости. Тэхён проявляет энтузиазм даже тогда, как и сам до смерти смущён первым опытом, и это очень похвально. — А как же другие вещи? То красивое слово, «минет». Мы займёмся этим? Юнги думает, что сейчас сгорит на месте. Можно будет смело добавить в резюме строку о сексуальном просвещении. Если бы Тэхён знал, что это слово означает, он бы, наверное, не захотел пробовать. — Минетом не занимаются, ТэТэ. Его делают, — Юнги краснеет до безбожного перед Тэхёновым любопытством. — Ты сказал, что тебе он нравится, поэтому я хочу его сделать с тобой, — мальчик принимается на пальцах загибать, строя планы: — А ещё «петтинг». Ты говорил как-то, что занимался таким с Хоби-хёном, и я тоже хочу этот «петтинг». — Ну, петтинг ещё куда ни шло в сравнении с минетом. Думаю, мы немного перешагнули через петтинг и перешли к прямой стимуляции руками. — Всё такое интересное! Хочу попробовать всё, пока мы вместе! Ну, пожалуйста, хён! Юнги смеётся чуть громче: — Будет тебе всё. Только пойдём сначала отмоемся и сменим тебе трусы со штанами — пятно выступило наружу.

***

Юнги так просто это не оставит, нет. Он хочет, чтобы всё было идеально, потому что речь идёт о первом разе Тэ, а он должен запомниться. Поэтому Юнги не рассматривает варианты прокрасться в комнату мальчишки в третьем часу ночи, когда бабушка уже спит глубоким сном, и заняться с ним сексом. О котором, к слову, так порой бессовестно напоминает Тэхён в те минуты, когда они остаются одни. Напоминал. А потом почему-то прекратил, всякий раз неистово краснея, стоит ему завидеть Юнги и вспомнить своё поведение в тот самый день, когда пальцы хёна сделали так х о р о ш о. У этого смущения наконец есть причина — Хосок. Хосок, с которым Тэхён с каких-то пор СМС-ится практически у Юнги за спиной, и не то чтобы Юнги был против… Ну, хорошо, может, немного он и ревнует; его лучший друг общается с его… А кто для него теперь Тэхён? Он только что понял, что не предлагал Тэ официально быть вместе, это как-то осталось в стороне, когда и без слов чувствуешь, что принадлежишь ему. Юнги им очарован. Бесповоротно. Его юностью, его любопытством, добротой, которую, встретишь очень редко. Юнги кажется, так сильно он ещё ни к кому не прикипал, и для него действительно секс не самое важное в их отношениях, потому что единение душ куда важнее. С Тэхёном хочется валяться в кровати весь день в обнимку (Юнги, конечно, не особый фанат того, чтобы его лапали, но Тэхёну можно всё, и благодаря ему Юнги начинает нравиться аномальный жар по-хозяйски мацающих тебя рук), читать книги, точить кукурузу с солью, сидя у озера в пасмурный день. С ним и на солнце хочется, и Юнги плевать, что он порозовеет, как креветка. С Тэхёном хочется на велики — и гнать, куда глядят глаза, возвращаясь домой только к ночи, искусанными комарами до невозможного. И завтраки готовить корявыми руками вместе хочется, а затем наблюдать за тем, как по подбородку Тэхёна мило стекает соус. Но Тэхёну хочется близости, для него это ново, для него это важно, и Юнги для этого хочет сделать всё. Тэхён заслуживает большего. Он заслуживает буквально всего, что только можно. — Поверить не могу, что ты взялся за его «сексуальное воспитание», — Юнги делится мыслью в ходе разговора с Хоби. — А то я думаю, чего это он не спрашивает у меня, когда мы наконец займёмся сексом. Ходит весь красный, словно перезревший томат, что вот-вот треснет, от телефона не отрывается. «Он сам обратился ко мне с вопросами. Да я и рад», — Хосок стреляет в него лукавым взглядом. — Не сомневаюсь. У тебя нет ни стыда, ни совести по части разговоров о сексе, — хмыкает Юнги, слегка закатив глаза. «Что естественно, то не безобразно, — слышится в ответ глухой гордый смешок. — Я тебе, между прочим одолжение сделал, хён. Как представлю твоё землисто-серое лицо, когда ты популярно объясняешь ему, что такое минет, так аж жалко тебя становится. А Тэхён-и, такой любопытный, целеустремлённый, всё захотел узнать о так понравившемся ему слове». Юнги приподнимает уголки губ в лёгкой улыбке. — Держу пари, после того, как он узнал, как всё делается, ему уже не так сильно хочется заняться этим, — слегка погрустнев в голосе, делится предположением Юнги. «Ну, как сказать?.. — Хоби запинается, думает о том, стоит ли делиться чем-то личным от Тэ с Юнги. — Возможно, он немного испугался того, как всё это делается у мужчин, сказал, что не думал, что наша пятая точка рассчитана на что-то подобное, но затем я поведал ему о чарах стимуляции предстательной железы, и, по-моему, его запал ко всему этому вернулся». — Представляю, как красочно ты ему всё это описал, хах. «У тебя бы так не получилось». — Кто бы сомневался, — Юнги хрюкает в смехе. «Он очень волнуется и переживает», — чуть погодя, молвит Хосок. — Если бы до самого секса мне бы в подробностях рассказали, как это и что это, я бы тоже, наверное, паниковал, — ведёт плечом Юнги. На самом деле, вообразить Тэхёнов шок не так трудно, как кажется. Для него приоткрылась крышка Ящика Пандоры, поэтому неудивительно, что в нём интереса напополам со страхом. Если бы Юнги сказали, что его ждёт внедрение инородного предмета себе в задницу, он бы вряд ли бы оставался в том же восхищении от самой перспективы близости. Но, к счастью для Юнги, для него всё сложилось немного иначе, потому что, когда дело доходит до секса, ему всегда больше хотелось позаботиться, чем чтобы кто-то позаботился о нём. А о Тэхёне хочется заботиться, и далеко не только в плане постели. «Он переживает из-за тебя, хён», — растолковывает ранее сказанное Хосок. — Из-за меня? Он думает, я сделаю ему больно? — с подозрением выпаливает Юнги, где-то внутри обижаясь на такие предположения, которые, конечно, не безосновательны, но всё же. Юнги намеревается сдувать с Тэхёна пылинки, готовить его ко всему так, как ещё никого не готовил. «Вряд ли ты сделал бы ему больно, хён, и он тоже так сказал. Ты же в буквальном смысле трясёшься над каждой его царапиной, — отшучивается Хосок немного небрежно. — Но, нет. Он боится, что ты в нём разочаруешься». — Я буквально по уши влюблён в него, — чуть застопорившись, Юнги находит себя в искреннем недоумении. — Как он может разочаровать меня? Я, блин, восхищаюсь всем, что он делает, даже если он просто сидит рядом и болтает последние глотки какао в чашке, словно последний ребёнок! «Ого», — с каким-то повышенным удивлением отзывается Хосок, его брови слегка приподнимаются в соответственной тону гримасе. — Что? — шумно вторит Юнги. «Я впервые вижу тебя настолько влюблённым». И Юнги уже не в первый раз думает о том же. Настолько сильных, светлых, тёплых чувств у него ещё ни к кому не было, и не то чтобы он прям специально их искал. В основном не он искал отношений, потому что интроверт в нём решает, что нет ничего комфортнее одиночества, а потому отношения зачастую искали его. Но Тэхён — нечто иное. Сейчас Тэхён — всё. И то, что Хоби озвучивает это в голос, будучи не единственным, кто всё это заметил, заставляет Юнги смутиться и безбожно покраснеть, отведя взгляд. «Он считает, что ты очень опытный в плане близости, а у него из опыта ничего, кроме живого интереса. Он переживает, что ты посмеёшься с того, что он ничего толком не умеет, ничего не знает ни о сексе, ни о себе». Это не удивительно, — про себя думает Юнги. Тэхён, даже несмотря на то, что пережил свой первый оглушительный оргазм от рук Юнги, где-то внутри всё ещё остаётся затравленным, униженным мальчиком, который элементарно стыдился и боялся касаться себя, когда у других в его возрасте от мастурбации уже руки все в мозолях были. Юнги до сих пор злится и будет продолжать это делать, потому что небольшая психотравма Тэ чисто теоретически выставляет Юнги потенциальным обидчиком. Однако Тэхён тянется к нему всё равно и жаждет чего-то большего, чем поцелуи. Хотя бы того, что случилось между ними в саду у яблони, когда хён кое-что показал, кое-чему научил, а главное — сказал, что такое состояние совершенно нормально. — Я бы никогда так не поступил, — Юнги качает головой, окончательно осознав реальный вес тревожности Тэхёна, от которой нужно избавляться. — Все мы в своё время оказываемся неопытными. «Он очень на тебя равняется, Юнги-хён». — Я тоже переживаю… — с тяжёлым вздохом откровенничает с другом он. — Это будет его первый раз… И я хочу, чтобы он его запомнил, чтобы для него это был самый нежный, самый красочный опыт, который останется в памяти трепетным теплом. Наш первый поцелуй случился на кухне, когда он плакал, и обстановка была не самой лучшей. А ещё, это будет максимально странно делать здесь, в доме, когда к нам в любой момент может постучаться бабушка. Поэтому… Поэтому я подумываю о том, чтобы отправиться куда-то вдвоём с палатками на два дня. Чтобы только мы двое и природа вокруг. «Я не припомню, чтобы ты хоть с кем-то был таким романтичным, — Хосок сбалтывает игриво. — Хён, да ты реально пропал в нём. Раньше ты ради секса ни в какие походы бы не отправился». — Не издевайся, — бесстрастно просит Юнги, совсем не оценив его глумливое настроение. Он прекрасно понимает, что издевки направлены не на самого Тэхёна, который привёл Хоби в какое-то гипер-опекаемое обожание с первых же минут общения. Это всё направлено на Юнги, в подтрунивании над которым Хосоку иногда трудно отказать. — Я серьёзен. «Ладно, — обидевшись на то, что его юмора Юнги не оценил, Хосок малость меняет тактику, становясь чуть более серьёзным. — Хён, как бы ты ни поломал голову над планировкой его первого раза, для него он будет прекрасным и идеальным уже лишь потому, что с ним рядом будешь именно ты — человек, которого он любит, которого он обожает, кому он симпатичен в ответ». Симпатичен? Тэхён считает, что он просто «симпатичен» Юнги? Да Юнги ещё не помнит, чтобы его так от своих чувств к кому-то метало! И из этого выплывает в назидание мысль о том, что как-то недостаточно он даёт о своих чувствах Тэхёну знать. Юнги из тех, кто применяет действия чаще любых слов, но для Тэ важность имеет и устная демонстрация привязанности. А пока что он лишь называл Тэ красивым, отсюда и мысль, что Юнги он в с е г о л и ш ь с и м п а т и ч е н. — Это он так сказал? «Что сказал?» — Что он мне симпатичен. «Ну, он несколько склонен к недооценке важности самого себя, он считает себя обычным деревенским мальчиком, а тут ты — из города, такой красивый, бледнокожий, умный, продвинутый во всём. Плюсом, он никогда прежде не видел тебя влюблённым, поэтому не видит то, что вижу я. А ещё, он из тех, кто любит ушами, для него слова тоже имеют огромный вес, так что, если ты ещё не повысил в его глазах свой ранг от «симпатии» к «любви», поспеши. Я-то знаю, что тебя нереально штырит, но он-то нет». Юнги торопливо сглатывает. Значит, нужно дать Тэхёну понять, что это больше, чем симпатия. Всё ясно.

***

Тэхён до сих пор слишком отзывчивый на каждое прикосновение, инстинктивно вытягивает мышцы, подставляется под скользящую ладонь, силясь продлить момент нежности. Целуется он чуть более раскрепощённо, чем в первый раз, но что-то от робости в нём пока что неизменно. Юнги старается не опошлять прикосновения без надобности, прицельно осторожен с взаимодействием на паховую зону Тэ, чтобы не усугубить ситуацию. Тэхён и так пытается держаться не замяукать под его рукой. Утренняя порция нежности служит залогом хорошего дня, а планы у Юнги взаправду большие. — Давай сегодня устроим небольшой кемпинг на два дня? И Чан-и возьмём с собой, м? — Юнги бормочет едва ли не басом, пока трётся кончиком носа о Тэхёнов висок. — К-кемпинг? — чуть дрожащим голосом отвечает ему Тэ. — Я… Я не знаю… Мне не хотелось бы оставлять бабулю одну так надолго… — немного взволнованно сообщает он, словно знает, к чему ведёт эта дорога. — И-и… Помидоры собрать ещё нужно… И вопреки тому, что Юнги на него не напирает, за него это делает бабушка, придя в неописуемый восторг от перспективы отправить внука в небольшой поход вместе с Юнги. — Кто?! Конечно, идите! — она радостно хлопает в ладоши. — Ба, я не могу просто взять и всё оставить… А как же молоко собрать? У нас в пятницу ярмарка в деревне, нужно ещё столько всего сделать! — словно в свою защиту отнекивается мальчишка. — Ну… — Юнги, когда Тэхён так старательно отвергает его идею, и сам становится максимально неуверенным в том, что задумал. Тэхёну явно хочется всё оставить так. Видимо, рассказанное Хосоком взаправду его испугало и немного даже отвернуло от желания заняться с Юнги любовью. — Я не настаиваю… Тогда что делать с тем блеском в Тэхёновых глазах, что просит о большем? Как его понимать? — А я настаиваю, — женщина чётко очерчивает свою позицию, касаемо всей этой идеи. — Решено: ты пойдёшь с солнышком. И я не хочу слышать отказ. Такой молодой, а уже затворником делаешься. Тэхён становится пунцовым под её строгим выговором, но внутри он знает: бабушка желает ему лишь добра. Юнги скоро уедет, лето ведь не бесконечное, и тогда останется лишь жалеть о том, чего могло так и не произойти. На общие сборы у них уходит час. Вообще, идея с палаткой пришла Юнги в голову тогда, когда он копался в гараже, откапывая какие-то старые самодельные игрушки из детства. Там покоилась банка расплющенных жестяных крышечек из-под колы, спрайта и фанты, что-то типа недоделанного скейтборда из топорно обрезанной доски и даже Юнгиева детская кепка с нашивкой Гуфи. А среди прочего хлама, избавиться от которого у Тэхёна не поднимается рука — всё это память, — Юнги обнаружил двуместную палатку, которую им в детстве ставили прямиком посреди двора. Бабушка суетливо возится на кухне, заворачивает им в дорогу еды и желает хорошо провести время, тогда как Юнги ещё проверяет, всё ли взял из того, что хотел. Взял на всякий случай, ведь кто знает? Может, Тэхён и не захочет ничего такого. Юнги не будет обижен или зол. Для него любой момент с Тэ — ценный момент, какого бы характера он ни был. — И-извини, что я отказывался, — как-то невнятно и тихо начинает Тэхён, когда они уже какое-то время идут, гружённые. — Я не со зла, хён… — Я понимаю, — Юнги хочет освободить его от надобности объясняться, вот только для Тэ это кажется экстренно важным: — Нет, я… Я действительно очень хочу нашего кемпинга, просто… Я никогда не оставлял бабушку саму так надолго. Максимум, ездил на сутки на ярмарку в соседнюю деревню. И я… Я переживаю. — С ней всё будет хорошо, Тэ, — что-то в Юнги словно разгладилось, стоит ему услышать правду. Он боялся. Он боялся, что Тэхёну этого не хотелось. — Господин Хван обещал на чай зайти… Она не одна, не переживай, — пытается приободрить Тэхёна Юнги. Тэхён и сам визуально успокаивается, и тогда в их последующих обсуждениях уже можно узнать непринуждённость и наслаждение от процесса. Он начинает проникаться мыслью о том, что два дня они проведут вдвоём. Друг с другом. Двое влюблённых друг в друга людей. Это до одури смущает и ещё больше дразнит воображение. Это страшит, но в то же время вызывает нешуточный интерес. Юнги как-то не совсем запоминает процесс установления палатки. Он больше регистрирует в своём сознании образ пыхтящего, вспотевшего Тэхёна, кружащего вокруг неё. Полосатая футболка прилипла к телу, из-под коротких шортов торчат тонкие загорелые ноги. В Тэхёновой фигуре всё ещё присутствует что-то от нескладности, но окончательный, в з р о с л ы й результат обещает быть великолепным. И вот тогда у Юнги начнутся проблемы, потому что Тэхён успеет завоевать ни одно сердце. А сердце Юнги уже его. Как-то день успевает перевалить за полдень к моменту, когда всё оказывается готовым, и можно выдохнуть. На вечер у них запланировано разжечь костёр и поджарить сосиски с помидорами, поэтому следующий час они отводят на сбор дров. Юнги кажется, что он вымотался донельзя, но это приятная усталость. Остаток дня он старается аккумулировать свои силы, ведь, возможно, они ещё будут ему нужны. Официально доказано: сосиски, жаренные на костре, куда вкуснее сосисок, жаренных на сковородке. Юнги чувствует, как всё вокруг пропахло костром, да и сам он им пропитался насквозь, вплоть до волос. Он осторожно вытягивает к пламени ступни, силясь их погреть, и украдкой наблюдает за тем, как сумеречные тени играются с Тэхёновой кожей. Комары не кусают — спреи делают своё дело, — однако их всё равно слышно, но это как-то и не делает обстановку раздражающей. Она наоборот какая-то аутентичная. Какое-то время они просто молчат, вдоволь нахохотавшись с Тэхёновых рассказов об их детстве. Юнги, собственно, не совсем понимает, как в возрасте четырёх лет Тэхён смог запомнить столько ярких моментов. Становится безгранично обидно за то, что сам он так и не вспомнил то их лето, ни одного дня, ни одного чёткого события — лишь смутные тени и обрывочные образы, не более. Зато сейчас он уверен: это лето он не забудет никогда. Он запомнит Тэхёна и больше никогда не сотрёт его из памяти. Чан-и с большими глазами, положив мордочку Юнги на коленку, выпрашивает последнюю, чуть остывшую жаренную сосиску, и когда Юнги отдаёт её, счастливо принимается грызть лакомство, с благодарностью звонко гавкнув в ответ. Юнги наблюдает за ним, отчаянно отгоняя мысли о том, что будет скучать. Он не сможет забрать Чан-и с собой в Сеул, сколько бы Тэхён ни говорил, что это больше собака самого Юнги, чем его. Нет. Чан-и уже Тэхёнов. Накатывает какая-то тень грусти, поэтому Юнги старается отогнать от себя эти мысли. Не сейчас. Ещё не время грустить и разводить сырость. У них всё ещё есть август. Уже неполный, уже движущийся к середине, но их август. Их лето. Тэхён вздрагивает — Юнги подмечает это боковым зрением, поэтому подсаживается поближе, осторожно приобняв мальчишку за худые плечи. Тэхён мягко прикрывает веки, словно пытается насладиться уже одной лишь этой близостью с Юнги, запомнить её, отобразить её в памяти навечно. А у Юнги не найдётся слов на то, что потратил весь июнь на свою злость, а июль на восстановление хрупких, разлетевшихся на щепки отношений между ними. Ведь вот так сидеть рядом можно было бы гораздо дольше. У них было бы больше времени на любовь, чем на ссоры. Юнги неосознанно зарывается носом в голую кожу изгиба Тэхёнового плеча и втягивает в себя этот аромат. Тэхён пахнет костром, лесом, малиной и всё тем же дешёвеньким мылом с алоэ. Он пахнет бабушкиной выпечкой, мёдом, летним дождём и чистыми простынями. Это ещё невинный, очаровательный запах, которым хочется дышать, дышать, дышать… Он и сам не знает, как начинает припадать губами туда с мягкими поцелуями-бабочками, вызывая в Тэхёне лёгкую щекотку. — Х-хён… И конец наступает тогда, когда он, этим своим томным, низким голосом зовёт его по имени. — Юнги… Пиши пропало. Юнги вовлекает его в поцелуй — осторожный, неторопливый, трепетный и неглубокий, но определённо многообещающий. Они оба понимают, к чему приведёт развязка, и поэтому в Тэхёновых движениях, несмотря на явную отзывчивость, ощущается какое-то напряжение; Юнги же касается ещё мягче, дабы не спугнуть. — Давай… Давай почистим зубы, пока мы не зашли в палатку, — оторвавшись, взволнованно просит его Тэхён, словно оттягивая сам по себе момент настолько, насколько и может оттянуть. — Резонно, — соглашается с ним Юнги. Сосиски, конечно, вещь вкусная, но хотелось бы иметь приятных запах изо рта, особенно сейчас, когда Тэхён запечатлевает в памяти каждый вдох и взмах ресниц, каждое касание кончиков пальцев и переплетение рук. Юнги подмечает следующее — Тэхён чистит свои зубы дольше и тщательней обычного, и в том, как беспомощно-открыто он косится в последствие на Юнги, есть что-то очаровательное. Тэхён волнуется. Возможно, даже напуган. Возможно, он напуган даже больше, чем ожидалось. От решительного и нужного разговора их отвлекает Чан-и, что по-хозяйски лезет за ними в палатку. Кажется, Тэхён даже рад этому, хотя это никак не влияет на понижение паники. По глазам видно — его внутри всего потряхивает, и там, на дне его души, есть что-то ещё помимо страха близости. — Чан-и… — Юнги натужно вздыхает, гладит довольно развалившегося пса по брюшку. — Чан-и, мы все втроём тут не поместимся. А в детстве бы могли. В детстве тут всем хватало места, и это был их дом. Дом на двоих вместе с Чан-и, который тогда был ещё щеночком. Юнги брал на себя обязанность заботиться о них с Тэ, говорил, что будет тем, кто станет приносить в их дом «добычу». Он тащил в их палатку собранные листья, цветы, коренья и свежевскопанных червей, чтобы Тэхён соорудил им «ужин». Он тащил туда вафли, мороженое, печенье и парочку соседских котят, с которыми они играли и кормили молоком, пока Чан-и от ревности на них не обижался. Словно понимая всё, что ему говорят, Чан-и понятливо приподнимается и выходит из палатки, напоследок лизнув Тэхёну лодыжку. Тот как-то громко сглатывает — последнее спасение только что покинуло их. — Мы не обязаны, ты же понимаешь? — Юнги не может промолчать, поскольку Тэхёново напряжение ощущается каждым органом восприятия слишком остро. — Ты не обязан делать то, что не хочешь, Тэхён-и, — Юнги мягко, на несексуальный манер берёт его руку в свою. — Не нужно делать этого, лишь бы как-то угодить мне. Я… Я люблю тебя, и мне всё равно, если ты не хочешь, чтобы мы попробовали. Я же говорил тебе, для меня секс не на первом месте. Мы можем просто провести время вместе, забрать к нам обратно в палатку Чан-и и долго-долго разговаривать, пока сон не сморит нас. Мне импонирует любой из сценариев, пока в каждом из них будешь ты. И подносит худую большую ладонь к своим губам, нежно целуя в малость мозолистый центр. — Я хочу попробовать! — тут же отзывается Тэхён каким-то не своим голосом, словно пытаясь убедить в этом не столько Юнги, сколько самого себя. — Я хочу, хён! — Ладно, — Юнги тихо смеется в его руку. — Ты весь дрожишь… Хосок-а сильно тебя испугал, да? — Вовсе нет! — как-то дёргано лепечет мальчишка. — Просто… — он густо краснеет в лице и области шеи. — Вы... Вы уверены, что нужно… — он опускает смущённый взгляд куда-то между ног Юнги, пока ещё пялясь на шорты в насмешливо большую сине-зелёную клеточку. А за шортами ведь… — Вы уверены, что это нужно… Нужно совать т-туда? Оно… Оно вообще поместится? — Тэхён-а, мы не станем ничего делать, если ты не готов. — Я готов! — как при команде, исполняет Тэхён. — Хоби-хён сказал мне… Подготовиться… Я… Чистый. Там. Ещё бы Хосок не проинструктировал его в его первый раз. — Я имею в виду, что ты можешь быть эмоционально не готов к этому, — всё так же мягким и низким голосом вкрадчиво рокочет Юнги. — Нужно быть к такому готовым не просто телом, но и эмоционально. Я не хочу травмировать тебя. — Я готов, хён, честно! Я очень хочу этого! С… С тобой… Я хочу этого только с тобой! Я тебе доверяю! Никому другому бы не позволил изучить меня… Через попу… — его голос слетает на фальцет, кожа так и пышет жаром, особенно там, где внешним признаком выступает явный стыд. — О боже… Не могу поверить, что говорю о чём-то таком и вот-вот потеряю невинность… — Мне нужно, чтобы сейчас ты был максимально честен со мной и открыт, малыш, — Юнги снова оставляет несколько поцелуев, на этот раз уже на запястной косточке: господибожемой, какие тонкие у него запястья. — Ты сможешь сделать это для меня? Ничего не скрывай, пожалуйста. Юнги, конечно, имел в виду Тэхёнову открытость в самый нужный и важный момент, но Тэхён принимает это как руководство к действию уже сейчас и делится с Юнги каким-то прям слишком личными данными. В принципе, относящимися к этой теме: — Я… Я пытался трогать себя… — он прикусывает губу так сильно, что кажется, будто рецепторы на языке вот-вот ощутят металлическо-солёный привкус. — Ну, знаешь… Там. Хоби-хён сказал, что всё начнётся с пальцев, что ты… Ну, растянешь меня как-то… И я… Я попробовал сделать это самостоятельно… Юнги думает, он и сам сгорит от стыда, просто обсуждая всё это с Тэ. — И… — он жадно сглатывает; горло оказывается каким-то необычайно сухим. — И что ты почувствовал? — Не знаю… Они… Ну, пальцы… Шли туго как-то… И я… Я не вместил в себя больше двух, третий никак не входил, становилось больно и всё время хотелось вытолкнуть их обратно… Юнги официально называет это самым неловким разговором из всех самых неловких. — А ты… Ну, пальцы свои… Чем-то смазывал? — Хоби-хён говорил о каком-то лубриканте, а у нас тут такого не было… Поэтому я подумал, что… Можно и без него… О, теперь понятно. — Без него нельзя, если только навредить себе не хочешь, Тэхён-а. — Ой… Я не знал… О его важности. — У меня есть тюбик, — стыдливо признаётся Юнги торопливо. — Я… Я, конечно, не сую с ним пальцы себе в задницу, но… С ним легче заниматься мастурбацией, как по мне… Скольжение такое… Плавное… — А ты часто?.. Ну, занимаешься этой мастурбацией? Может, со смазкой и я по-другому восприму свои ощущения, и в меня войдёт три пальца? — Тэхён смотрит на него с чистой искренностью во взгляде. — Нечасто… Но, бывают дни… В основном я делаю это, когда мне слишком одиноко, но я никак не зависим от физической близости, не подумай! Тэхён отводит взгляд, наверное, ещё сильнее покраснев в щеках. — Что такое? — обеспокоенно уточняет Юнги. Господи, он переживает и сам так сильно, как будто и для него всё в самый первый раз. — Я… Я, похоже, зависим от физической близости… — застенчиво признаётся Тэхён немого нерадостно: он чувствует себя несколько неудобно за такое перед Юнги, навязчивым. — Мне… Мне всегда как будто мало наших объятий и поцелуев. Я бы… Я бы не выпускал тебя из своих рук никогда, если бы мог… Это заставляет сердце Юнги пропустить удар и задержать дыхание. Ему ещё никто не говорил таких слов. — Мне кажется… Мне кажется, если мы перестанем обниматься… Если я не ощущу твои губы на своих или твою руку… Там… Ласкающую меня до обморочного состояния… Мне покажется, будто я всё это выдумал для себя… Я… Оу. Он настолько не уверен в том, что Юнги к нему испытывает? — Тэхён, — мальчишку берут за руку, прислоняют раскрытую и расслабленную ладонь к чужой груди, там, где сердце гремит оркестром. — Ты чувствуешь, как быстро бьётся? Это всё ты. Ты там — колотишь с обратной стороны, контролируешь мой пульс. А знаешь, почему контролируешь? Потому что оно в твоих руках. Оно твоё, Тэхён-а. Всё. Полностью. До единой камеры, — а затем Юнги, всё так же осторожно перехватывая его запястье, ведёт чужой ладонью вниз по своему телу, остановившись у паха и надавив до приятных ощущений. Чтобы Тэхён понял. Чтобы он знал. Юнги уже возбуждён. Он уже горит. И всё это — исключительно Тэхёнова вина. — Это тоже из-за тебя. — Я… Я думал… — мямлит в изумлении мальчик, тупо косясь на свою руку, прижатую к возбуждённому члену Юнги. — Ты говорил… Что… Что возбуждаешься в процессе… — Я знаю… Но это то, как я на тебя реагирую. На тебя и на этот разговор сейчас. Тэхён улыбается робко, стреляет в него невинным взглядом больших подобревших глаз, что некогда глядели и вовсе как-то сиротливо-воровато. — М-можно?.. Можно мне увидеть тебя? — неуверенно просит он так тихо, словно вероятный отказ его сломает. Это не первый раз, когда они увидят друг друга обнажёнными, но сейчас всё более волнительно и интимно, чем раньше. Сейчас по-другому посмотришь на тело, по-другому воспринимаешь жар чужого тела, обмен энергией совсем другой. — Можно, — Юнги спокойно кивает, принимаясь неспешно снимать с себя сначала верх. Тэхён на него взирает зачарованно, словно под гипнозом. — Можно?.. Можно я тоже покажу тебе себя? — он тянет всё с тем же максимально неуверенным в себе тоном в голосе. — Я бы ничего сейчас больше не хотел сильней, чем увидеть тебя, Тэхён-а. Тэхён дарит ему маленькую улыбку и впивается непослушными пальцами в края своей полосатой футболки, пытаясь стащить с тела ткань. Сейчас как-то особенно стесняешься всех своих недостатков: мелких царапин, старых шрамиков, что выделяются на коже — сильно загорелой. Тэхён с какой-то скрытой завистью смотрит на то, какой Юнги бледный, какими очаровательными кажутся розоватые пятки и острые коленки, что в свете фонарика выглядят ещё бледнее. Снежный мальчик. Юнги не солнышко, он — Луна. Руки становятся ещё более непослушными, стоит им коснуться последнего предмета одежды и неловко стащить его с бёдер. Тэхён как-то сиротливо сутулится, поджимает к груди коленки, не позволяя Юнги насмотреться на него вдоволь. Как будто там не на что смотреть: худые руки, худые ноги, детский животик и… — Не стесняйся, ты очень красивый, — решает приободрить его Юнги. — Нет… Я не такой красивый, как ты, хён… Или как Хоби-хён, или Чимин-хён… — Ты просто не видишь себя моими глазами. В Тэхёне что-то загорается от этих слов, и это как-то влияет на его решительность, и он сам тянется к хёну за поцелуем. — Я никого красивей тебя не видел в жизни. — Ты не так часто бываешь в городе, чтобы посмотреть на других людей, — уверяет его Юнги. — Я самый обычный парень незаурядной внешности… — Мне не нужно смотреть на других, хён. Ты самый красивый. Такой красивый… — шумно шепчет Тэхён ему в губы. Руки сами находят, куда припасть: цепляются за затылок, проводят по спине вдоль позвоночника, невольно подвигая чужое тело к себе поближе. Тэхён невольно опускает взгляд на Юнгиево достоинство, поджимая губы. — Боишься, что не войдёт? — Юнги пытается понять его без слов. — Не переживай, не только войдёт, но ещё и хорошо сделает, обещаю. — Н-не в том дело, хён… М… Можно мне коснуться? Я… Я хочу его потрогать, — негромко озвучивает Тэхён, на силу сглотнув. — Хорошо, — он и не думал, что будет так взволнованно отвечать на что-то, что будет для него не впервые. Однако прикосновение Тэхёна ощущается как-то совершенно по-другому. Это не похоже ни на свою руку, ни на руки прошлых его партнёров. У Тэхёна она большая, горячая, мозолистая, под её тяжестью член непроизвольно дёргается в предвкушении. — Он… Он толще, чем мой, — как будто с досадой, сообщает ему Тэхён, проведя свою инспекцию, которая в очередной раз заставляет Юнги тихонечко умереть со стыда. Однако он старается ничем это не показывать и держаться стойко. — Ну, твой длиннее, — хрипит Юнги; Тэхён осторожно двигает запястьем, как на пробу, обхватывает чуть уверенней, крепче. В ладони лежит, так правильно. — Если ты не остановишься, я спущу, — предупреждает мальчишку он настораживающе. — Конечно, я не собирался отделываться лишь одним оргазмом, но всё же. — О, — как будто что-то открыв для себя, отзывается Тэхён. — Прости, хён. — Ты не должен извиняться за это, мне… Мне приятно ощущать твою руку там. Однако эта ночь не обо мне, и мы это оба знаем. Тэхён снова как-то заметно напрягается, поджимается весь, и это не остаётся в стороне от внимательных глаз Юнги. — Мы не обязаны, помнишь? Это не последняя наша ночь. Возможно, тебе нужно привыкнуть видеть нас такими… Мы… Мы можем просто подрочить друг другу. Есть так много способов сделать друг другу хорошо, без проникновения. — Но я хочу этого, хён. Я хочу тебя, там. В себе… Просто… Просто можно делать это медленно и нежно? — робко просит Тэхён, немножко разжимаясь под любимым ласковым взглядом. — По-другому я и не собирался, малыш. Хосок бы сейчас сказал, что с Тэхёном Юнги делается каким-то пушистым-пушистым котёнком, у которого и когтей-то нет. Мягким таким, робким, его тяжело растрогать, но слишком легко смутить. — Верь мне, я ни за что тебя не обижу. И Тэхён верит — доверчиво позволяет уложить себя животом на Юнгиевы коленки после долгих-долгих поцелуев; торопиться им не к чему, у них впереди вся ночь. Поэтому Юнги начинает с расслабляющего массажа плеч. Какие-то две минуты — и Тэхён уже довольно урчит, мило мотыляя ногами. Юнги не может наумиляться от такого — таким домашним, таким с в о и м кажется Тэхён. Ни с кем так хорошо, как с ним, ещё не было. И ни с кем не будет. — Как я люблю твои руки… — почти бессознательно сообщает Тэхён, подставляясь на прикосновение к своей пояснице. Юнги после этих слов аккуратно скользит к ягодице и сжимает мягкую половинку в ладони. — Посмотрим, разлюбишь ты их или взлюбишь ещё больше, — и осторожно скользит между ягодиц, пока сухими пальцами. — Хён! — Тэхёна на его коленях подбрасывает от настолько интимного прикосновения. Это уже идёт вразрез с ожиданиями. Это совсем не так, как если бы касаться себя самостоятельно. — Тш-ш-ш… Всё хорошо… Мне нужно, чтобы ты расслабился, — Юнги науськивающе заговаривает с ним медовым голосом и продолжает разминать ягодицы, проходясь подушечками пальцев близко к наполовину расслабленным мышцам. Тэхён где-то находит Юнгиеву футболку и зарывается в неё лицом от стыда. — Ты расслабишься для хёна? — Р-расслаблюсь… — и он действительно предпринимает всё, чтобы соответствовать своему слову. — Хорошо… — Юнги осторожно тянется за тюбиком смазки; Тэхён на его коленях вздрагивает уже от самого только щелчка, а затем и вовсе дёргается — Юнги целует его во взмокший затылок. — Мне кажется, или тут стало жарко? — гундосит Тэ из футболки. — Ну, если ты отодвинешь одежду от своего лица, тебе сразу станет, чем дышать, — по-доброму смеётся Юнги, смачивая пальцы в прозрачной жидкости. — Нет! — быстро отвечает Тэ и закрывает лицо обратно. Юнги снова скользит ладонью по расщелине, дразнит Тэхёна, оглаживая его от копчика до мешочка яиц, касаясь самых интимных, самых личных мест. Постепенно наращивает давление на наружные мышцы сфинктера, выбивая из Тэхёна частые и громкие вздохи. Первая фаланга протискивается осторожно, а затем так же выходит. — Ты как? — Юнги интересуется Тэхёновым настроением. Мальчик только мычит в ответ, когда в него снова входит чужой палец, чуть глубже прежнего. — Помнишь о моей просьбе? Не молчать. Говори мне всё, что чувствуешь. Если больно — не скрывай. Я добавлю ещё смазки, а если будет больно и дальше, мы прекратим. — Мне не больно! — тут же подаёт голос Тэ, словно боясь, что Юнги остановится. — Просто… Смазка прохладная… И это до сих пор странно… Мне словно низ живота от желания в туалет сходить распирает… — Оу, — не выходя, но чуть подавшись пальцем назад, Юнги снова толкает им вперёд, на этот раз загоняя его по костяшку, и Тэхён вздрагивает от подобных фрикций, сполна чувствуя, как его оглаживают там, изнутри. — Это пройдёт. Юнги толкается в Тэхёна плавно, осторожно, даёт привыкнуть к ощущениям. — Ты делал это так? — он тихо спрашивает, накренившись к уху. Тэхёна и так уже ведёт, а тут Юнги такое спрашивает. — Что?! — огорошено переспрашивает мальчик, бесподконтрольно дёрнувшись, когда палец входит в него особенно глубоко, словно пытаясь ощупать низ его живота, и его передёргивает ещё сильнее, когда подушечка Юнгиевого длинного пальца трётся о какое-то выпуклое место внутри него, рассылающее сигналы импульсов прямиков в сотни нервных окончаний по всему телу. — Ах! — Когда касался себя, ты делал это так? — Нг… Н-нет… Юнги аккуратно протискивает фалангу другого пальца, обильно целует Тэхёна в шею, пытаясь смягчить неприятные ощущения мальчику. — Твои пальцы… Они чувствуется иначе, не так, как мои… Мне… Мне не понравилось толкать в себя свои, но твои… — Тебе от них хорошо? — Юнги целенаправленно дразнит одну лишь простату, всячески её стимулируя уже двумя пальцами то через толчок, то через поглаживание и лёгкое надавливание. — Д-да… Юнги! — Тэхён вскрикивает в блаженстве. — П-прекрати… — Почему? Тебе нехорошо? — обеспокоенно интересуется Юнги, но пальцы не убирает и интенсивность ласки не ослабляет тоже. — Наоборот, — как будто из последних сил отвечает мальчишка. — Слишком… И я… По-моему, из меня сейчас выйдет… Та штука… — Уже? — Юнги, пользуясь случаем, толкает в Тэхёна третий палец, ненасытно, но всё ещё мягко, лениво двигая рукой, не пропуская ласку заветных мест, что доводят Тэхёна едва ли не до слёз. — Но я даже не коснулся тебя… — Ю-Юнги… — Тэхён как-то продолжительно вздрагивает, а затем размякает, обильно и громко дыша почти со свистом. Кончил. Юнги продолжает своим манипуляции прямиком до того, пока волны оргазма не сойдут на нет. Мальчика и после них слегка потряхивает — слишком чувственный. — Устал? — Юнги бережно переворачивает его к себе лицом, вынув пальцы. Тэхён выглядит расслабленным, довольным, удовлетворённым. И пахнет от него теперь уже не так невинно. — Мы можем передохнуть. — Нет, — Тэхён улыбается ему лениво, касается щеки вспотевшей рукой. — Я хочу большего, хён. Хочу ещё. Ненасытный. — Ещё? — Тебя хочу. Можно? Юнги легонько кивает ему, потираясь носом о нос. Он осторожно укладывает Тэхёна на спину, опускает взгляд на капельки эякулята, поблескивающие на животике. Кожа Тэхёна влажная, липковатая, солоноватая на вкус — Юнги мажет кончиком языка от углубления ключиц до челюсти, вверх по шее. — У меня ноги до сих пор трусятся, — немного нервно констатирует Тэхён, усмехнувшись. — Но тебе понравилось? — Юнги осторожно сгибает те самые ноги в коленках и мокро целует в щиколотку. — Да, — застенчиво кивает головой мальчик, после чего отводит взгляд, опустив его на возбуждённое достоинство Юнги, что при закинутых на чужие плечи ногах оказывается непозволительно близко к его пятой точке. — Сейчас будет больно, да? — Ну… — Юнги резко заминается, погладив Тэ по щеке. — Я не стану врать о том, что прям сразу станет хорошо. Всё-таки, член толще трёх пальцев… Это будет та часть, когда ты должен быть со мной абсолютно честен, ладно? Не нужно стараться угодить мне в ущерб своим неприятным ощущениям. Мне не будет хорошо оттого, что ты станешь скрывать свои чувства. Я хочу, чтобы ты сам контролировал процесс, когда я в тебя вхожу, говорил мне, когда нужно медленно, а когда быстро. Это твой первый раз, и нам сейчас не до отчаянного энтузиазма и экспериментов, хорошо? Ты можешь быть для хёна честным? Не пытайся угодить мне любой ценой, Тэхён-и. Помни: это твоя ночь, а не моя. — Наша, — обидчиво-ласково шелестит Тэхён. — Она наша, хён… Не только моя. Сердце Юнги ёкает от умиления. — Ну, хорошо, она наша, уговорил. Каждый отправленный Юнги поцелуй плавно совершает посадку то тут, то там на коже: от скул до носа, от лба до подбородка, от шеи до искусанных губ. — Не бойся… — Я не боюсь, — смело отзывается Тэхён, правда, шёпотом, а затем зычно набирает воздух в лёгкие — Юнги давит предварительно смазанной головкой на вход, на пробу двигает бёдрами. — Ты как? — замерев, тут же спрашивает старший, пытаясь оценить состояние мальчишки. — Всё хорошо, — с хриплым выдохом отвечает Тэхён, однако его взгляд говорит об обратном. Его зрачки широкие, мечущиеся, дыхание нестабильно, а в теле ощущается скованность, резкий напряг. Он терпит. Ему больно, но он терпит. — Будь честным, помнишь? — Окей, это… Это больно… Тебя… Тебя слишком много, хён… — на уголках его глаз проступают слёзы, отчего он принимается торопливо моргать. — Мне прекратить?.. — Нет! — умоляет его мальчик. — Нет… Я… Я хочу, чтобы ты продолжил, хён… — Ты помнишь про ту часть, в которой я сказал, что мы не обязаны, и ты не должен соглашаться, лишь бы угодить мне? Помнишь? — Хён, я уверен в том, что хочу этого. Я хочу тебя всего и хочу так, — Тэхён лишь покрепче закидывает свои руки ему на шею. Думать о том, в какой компрометирующей позе он сейчас находится, не особо хочется, это лишь добавит смущения. — Я хочу почувствовать тебя всего. Просто… Просто нежнее. Юнги невыносимо медлителен и нетороплив, даже каждое Тэхёново «ты можешь двигаться» он воспринимает с временной оттяжкой, больше целуя и давая несколько экстра-моментов для Тэхёна. — Ты должен расслабиться. — Я очень стараюсь, хён, — и не врёт, часть его действительно такова. Однако там, где Юнги предполагает для него быть расслабленным больше всего, он как раз не расслабляется. — Ты сдавливаешь меня до боли. Прошу, разожмись. — Я боюсь, что, если разожмусь, он из меня выскользнет, — стыдливо признаётся Тэхён, лепеча куда-то в сгиб своего локтя. — Не выскользнет, даю тебе гарантию, — уверяет его Юнги, тепло улыбнувшись. — Извини, — виновато мешкает мальчик. — Со мной столько мороки… Прости, что тебе приходится ждать, пока… — Я дорожу каждой секундой, — тут же развеивают все его сомнения. — Для меня сейчас происходит нечто большее, чем секс. Для меня — ты полностью выказываешь своё доверие мне. Мы становимся ближе. И я дорожу каждой секундой, Тэ. Какой бы она ни была. Если ты захочешь сейчас отказаться, прекратить всё, я тебя поддержу. Ты уже не невинен больше, и если тебе не нравится то, что ты чувствуешь, не терпи. Мы всегда можем остановиться на пальцах и попробовать проникновение ещё раз как-то в другой день. — Х-хён… — Тэ кивает ему тихонько, бесконечно тронутый такой заботой. — Я хочу, чтобы ты двигался. И окончательное расслабление служит тому доказательством. Тэхён взял боль под контроль, так как она начала рассеиваться. Скольжение оказывается более лёгким от предыдущих, более свободным. Мальчишка от каждого скольжения теперь лишь хрипло дышит, пытаясь сыскать больше поцелуев. Юнги ещё не помнит, чтобы раскладывал кого-то настолько нежно, настолько мягко. Руководимый чувствами, желаниями, просьбой, он толкается размашисто, но плавно, глубоко, до соприкосновения кожи с кожей. Тэхён снова возбуждается от действий, смотрит на зазор между их животами туда, где его пенис дёргается с интересом, реагируя на каждый толчок. — Юнги… — Тэ… — Я люблю тебя, — шепчет он, как в забвении, но глаза выдают осознанность; он здесь, и он понимает, о чём говорит. Любит. После нескольких мгновений, когда глаза смотрели в глаза, Юнги наклоняет к нему голову для продолжительного поцелуя, осторожно и немного лениво толкаясь в жаркое тепло. — Я люблю тебя, — он вербально отвечает взаимностью помимо очевидной — невербальной. Он любит Тэхёна всем языком своего тела, каждой клеточкой, каждым атомом, каждой молекулой. Возможно, однажды этих чувств не станет, возможно они будут такими, что раз и на всю жизнь — он не хочет загадывать. У них есть «сейчас». У них есть август. И одно на двоих лето. Тэхён улыбается ему, счастливый, хватается за него покрепче и жарко стонет на пределе своих звуковых возможностей. Юнги оттягивает момент собственного блаженства, ведь Тэхёново — приоритет. — Мне… Мне очень хорошо, хён… Ты… Так глубоко… Мне кажется… Мне кажется, опусти я руку на низ живота, я смогу почувствовать, как ты двигаешься… — то, насколько невинно он приговаривает такие вещи, вынуждает Юнги низко застонать. Тэхён добьёт его так. Одними лишь словами. — Тебе хорошо? — Да. Я… Мы сможем потом ещё раз заняться этим? — Конечно, — Юнги оживлённо кивает ему. — Хотя, — Тэхён виновато зардевается в щеках. — Наверное, не стоит… — Что?! Почему? — звучит в ответ удивлённо. — Я тоже хочу заботиться о тебе. Это… Это наша ночь, не только моя. И я тоже хочу, чтобы ты был со мной честным, хён… — Малыш, ты о чём? — Для меня это тоже большее, чем потеря невинности. Я теряю её с тобой, человеком, которого люблю, наверное, всю свою жизнь, и я навсегда запомню эту ночь. Но я хочу уважать твои чувства и твои желания, Юнги… Я знаю, что для тебя секс — не главное, и для тебя важнее чувствовать чужую душу, чем тело. Поэтому я не хочу, чтобы ты себя вынуждал. Я познал, что это такое. Я познал тебя. А теперь я хочу познать твою душу… Юнги улыбается ему дёснами так нежно, что внутри в очередной раз что-то тает. — Тэхён… Я хочу этого. Я хочу близости с тобой, хочу показать тебе всё, что могу. В тебе есть что-то, что заставляет меня хотеть тебя всем, что есть во мне. Я переживал о том, не будет ли всего этого слишком для тебя за один раз. А ты, оказывается, переживаешь, не вынуждаю ли я себя. Тэхён смотрит на него воровато, несмело, но взгляд не отводит, удерживая зрительный контакт. — Так вот знай — не вынуждаю. Я хочу этого настолько же сильно, насколько этого хочешь ты. А иначе бы у нас не получилось, понимаешь? Тэхён неуверенно кивает ему, ещё слабо воспринимая сказанное за правду. — И, возвращаясь к твоему последнему вопросу, да. Да, я с радостью займусь с тобой этим ещё раз. А затем ещё. И ещё. Мальчик сияет от счастья и устало тянется за поцелуем. — Только давай немножко отдохнём? Ты весь взмок. Воды сейчас тебе немного дам, — Юнги делается максимально заботливым, оценивая состояние мальчишки: разнеженный, распаренный, уставший, затраханный. — Хорошо.

***

Юнги просыпается под утро, когда в палатке уже достаточно светло как для того, чтобы использовать фонарик; из сетчатого окна, через которое к ним поступает кислород, рассеянными лучами пробивается марево света. Просыпается он непроизвольно: что-то внезапно будит его. Его глаза ещё пока сонные, заспанные, разум, ещё нежащийся в остатках сна, не сразу поддаётся анализу текущей атмосферы, поэтому на подрагивающие плечи лежащего к нему спиной Тэхёна он пялится несколько моментов, словно в прострации, и только потом регистрирует в сознании сам факт того, что мальчик всхлипывает. — Тэ? — собственный голос со сна ещё нетвёрдый, ещё хриплый. — Тэ, ты плачешь? Тэхён вздрагивает сильнее — на этот раз от неожиданности. — Н-нет… — отвечает он надломленным голосом. — Всё в порядке, хён… Прости, что разбудил. Но Юнги на это не ведётся. Даже сонным, он понимает, что что-то не так, и Тэхён от него закрывается, пытаясь так весьма неудачно скрыть факт собственных слёз. Юнги тянется к нему рукой, касается плеча, вынуждая Тэхёна поддаться прикосновению и позволить хёну опрокинуть себя на спину, чтобы чужому виду открылось лицо. Заплаканное. Врунишка. Сомнений больше не остаётся: вид покрасневшего носа и больших мокрых глаз окончательно вырывают Юнги из плена сладкого забвения, окуная в новый омут беспокойства. Складывается впечатление, что Тэхён плакал уже какое-то время. И в какой-то момент его всхлипы просто вышли из-под контроля. — Хэй… — Юнги пододвигается к нему поближе — на свой страх и риск, не совсем понимая, расположен ли к столько близкому контакту младший мальчик, оттолкнёт ли. Но Тэхён лишь ластится под руку, всхлипывая уже громче: больше нет смысла кусать кулаки и губы, сдерживая себя. Человек, от которого он так отчаянно хотел всё это скрыть, уже всё и так знает. — Тэхён-и… Неожиданно хочется, чтобы рука Юнги увеличилась в размерах, накрыла собой всё, до чего только смогла бы дотянуться. — Что случилось? У тебя что-то болит? — Юнги сразу думает о самом плохом: возможно, он перестарался за эту ночь, и для мальчишки всего этого действительно было слишком много. Учитывая его тактильность и чувствительность. — Что болит?.. Скажи хёну, что болит? — Кажется, это сердце, хён… — стонет под рукой Тэхён, сверкая заплаканными большими глазами. — Что?! — Юнги аж подкидывает от последних слов. — Прихватило?! — воспринимается в буквальном смысле. — У тебя что-то с сердцем, а я всё это время не знал?.. — Н-нет… — Тэхён улыбается ему как-то болезненно, через слёзы. — С ним… С ним всё хорошо, просто… Просто оно как будто сжимается сейчас… Оно не болит, но… Но сжимается… Я… Юнги, очевидно, выглядит слишком недоумённо. Ему ведь показалось, что мальчику больно физически. Но если не больно, тогда… О нет. — Ты… — Юнги выдвигает несмелое предположение. — Ты жалеешь о том, что было этой ночью? — Нет! — почти каркает Тэхён, быстро-быстро утирая текущие сопли. — Нет, хён! — в голосе проскакивают даже нотки обиды и удивления оттого, что Юнги вообще мог так посчитать. — Эта ночь — лучшее, что со мной случалось! И ты! Ты — лучшее, что есть в моей скучной жизни, Юнги. Я просто… Я просто… Сейчас так счастлив… Господи, как же я счастлив, хён. Это заставляет Юнги беззлобно рассмеяться — мягко-мягко так, совсем безобидно. И поцеловать Тэхёна в висок — первое, куда дотянулись губы. — Глупенький. Ты так горько плачешь потому, что ты счастлив? — он прижимается ко всё ещё дрожащему от всхлипываний телу посильней. Показать, что он рядом, он здесь. — От счастья, конечно, тоже плачут, но не так… Тебя что-то беспокоит? Поделись с хёном. Не держи в себе. У Тэхёна уходит несколько мгновений на то, чтобы настроиться, чтобы проглотить слёзы и заставить себя звучать более конструктивно и связно. — Я… — он торопливо утирает слезинки с раздражённой кожи щёк и шмыгает носом. — Я начал прокручивать в голове всё это… Прокручивать нас. И я… Я ещё никогда не был так счастлив, как в этот месяц. Я очень люблю тебя. Я знаю, что я очень приземлённый, недалёкий, многого не знаю о мире, потому что все его границы сводятся до фермы, до сада, до бабули. Это лето — лучшее в моей жизни, потому что в нём есть ты, хён. И ты целуешь так нежно… Касаешься так мягко… А вчера… Вчера я узнал, что значит отдаться тебе, и я не жалею. Ни капельки не жалею о том, что теперь я уже не такой невинный. Я счастлив, что это был ты. Мне кажется, я всё ещё чувствую тебя, хён. Твои руки, твои губы, твой ч… Я чувствую тебя в себе. Ты уснул, а я всё думал об этом: о том, какой же ты красивый… Он ещё не был в Сеуле. Серьёзно, на фоне некоторых экземпляров Юнги выглядит очень даже непримечательным в сравнении. Самый ординарный парень со слегка нетрадиционными наклонностями. Живи Тэхён в Сеуле, расти он в иных условиях, есть высокая вероятность, что на Юнги бы он тогда даже и не посмотрел бы. Потому что Юнги самый обычный, в нём нет ничего особенного в нём собран целый мир. — И ты был так нежен со мной… Я думал о том, что с тобой мне кажется, будто я взлетел, и парю высоко-высоко, и я смотрел на тебя… Как мило дёргался во сне твой нос, как трепетали ресницы, как хрипло ты бормотал что-то неразборчивое во сне… — у Юнги дыхание сбивается от тепла и трепета, с каким Тэхён перечисляет это, словно это его самое сокровенное богатство. — А потом меня перемкнуло… И вместо полёта я начал думать о том, как больно будет падать… А я… А я пытался сначала не допустить этого. Я пытался не развивать свои чувства к тебе, хён, оставить на уровне симпатии, лёгкой привязанности, которая смогла бы забыться через несколько месяцев после того, как ты уедешь. Я знал, что потом мне будет больно. Очень больно. Но сейчас я уже не способен буду отпустить это так легко. Август заканчивается, и эта мысль приводит меня в неописуемый ужас, потому что я уже больше не знаю, каково это — без твоей улыбки, твоего ворчания, твоего прикосновения. Ты уедешь, и я много думаю о том, как буду это переживать… Юнги слушает его внимательно, не перебивая, хотя так хочется с ходу опровергнуть всё, развеять сомнения и страхи. Так хочется дать знать, что он ещё здесь, что август ещё не закончился. Но это же лишь вопрос времени, не так ли? И рано или поздно этот разговор бы возникнул. — Мне было четыре, когда я впервые тебя встретил. Из всех моих детских воспоминаний я слишком ярко помню тебя, хён. Может, не до мельчайших деталей, но я помню. И мне… И мне было так больно от самой мысли, что ты забыл то наше лето, и не вспомнил его. Не вспомнил Чан-и. Не вспомнил меня. Я старался не придавать этому значения, потому что было бы глупо винить тебя в чём-то. Твой мир гораздо шире, чем мой. В нём больше событий, больше людей. Я не мог винить тебя за то, что ты не вспоминал о каком-то деревенском мальчишке, общающемся с коровами на лугу, когда у тебя кипела там своя жизнь. В начале этого лета я пообещал себе, что больше что-то подобное меня не расстроит, потому что это нормально — нормально не помнить всё. Я знал, что тебе не хотелось здесь быть, и ты чётко дал мне понять тогда, что это лето станет тебе в тягость, что его бы тебе захотелось вычеркнуть из всех тех, какие у тебя были, — и Юнги не перестанет извиняться за то, как жутко вёл себя в те дни. — Для тебя, возможно, это лето не самое запоминающееся, и мне нужно было привыкнуть к этой мысли. Я едва ли не каждый день пытался напоминать себе о том, как больно мне будет, если я прикиплю. И мне… Мне так страшно думать о том, что будет, когда ты уедешь… Потому что я влюбился, я отдался… Я такой глупый и легкодоступный… И у меня сердце сжимается, хён… И теперь оно сжимается не только у Тэ. — У тебя там много других людей… И меня… Меня очень пугает то, что ты забудешь меня, как тогда. Не вспомнишь меня, если приедешь когда-нибудь снова. Или не приедешь вообще. Я понимаю. Но однажды настанет день, когда ты мне больше не напишешь, не позвонишь. Я стану незначительным, неважным… Как я неважен и для своих родителей. Что-то колет Юнги в сердце сильней, чем хотелось бы. Хочется очень сильно обидеться на то, что Тэхён сравнивает его с его роднёй, очень грубо забившей на само его существование, однако Юнги понимает, что этот страх не беспочвенный: однажды Юнги уже действительно забыл его, а травма, причинённая семьёй, лишь сильнее раскалывает эмоциональное состояние мальчика, давая понять, что этот болезненный страх слишком живой, и его тень растёт в геометрической прогрессии с каждым днём, чем ближе подходит к своему концу лето. Новый всхлип даёт Юнги понять, что дальше продолжить свою мысль Тэхён не способен. Забудет ли Юнги его снова? Н и к о г д а. — Тэхён, а теперь послушай меня, хорошо? — Юнги начинает вкрадчиво, но вполне серьёзно, потому что имеет в виду каждое слово. — Я не могу обещать тебе, что эти чувства будут вечными, но со своей стороны я сберегу их так надолго, насколько смогу. Я буду вечность извиняться за то, как вёл себя с тобой, совсем не понимая, что ты ко мне испытываешь. Но знай, сейчас я пылаю тобой так же ярко и сильно, — Тэхён, вдоволь нарыдавшись, поднимает на него всё ещё расплывчатый взгляд, внимая каждому его слову. — И я буду пылать, когда уеду. Ты очень важен для меня. Ты буквально стал неотъемлемой частью моей жизни. И я буду звонить и писать каждый день. И приезжать к тебе настолько часто, насколько смогу. — Не обещай, хён… Пожалуйста, не обещай мне ничего ладно? Не обещай звонить… Мне… Мне будет чуточку менее больно… — Если не обещать, как ещё мне дать тебе понять, что я тебя не оставлю? Как ещё показать, что я тебя люблю, а это так легко, как ты себе это думаешь, не проходит? Тэхён осторожно приподнимается на локтях; только сейчас Юнги замечает, что мальчик абсолютно перед ним раскрыт, обнажён во всех смыслах. — Просто… Просто поцелуй меня… Мне будет этого достаточно… Юнги действует без промедления спеша заверить мальчишку в своей позиции хоть как-то. Он понимает: глупо сейчас внушать Тэхёну свои обещания — он обжигался уже достаточно много и сильно для того, чтобы обещаниям больше не верить. Маленький Юнги обещал приехать следующим летом. И не приехал. Родители обещали наведываться почти каждые выходные. Но теперь даже не звонят. Поэтому доказать это Тэхёну нужно только действиями. Тэхён отзывчивый, впечатлительный, всё ещё в край расстроенный. И поцелуи с ним мокрые, солёные, отчаянные. — Хён… Мы можем?.. Мы можем заняться любовью? — смотрит он на Юнги с мольбой. — Мне нужен ты. Мне нужен ты внутри, хочу почувствовать тебя, пожалуйста… Юнги кивает в своё согласие, ласково мальчику улыбнувшись. — Я хочу попробовать с тобой всё, пока ты здесь… Прошу, давай займёмся любовью. Он выражается абсолютно верно, потому что между ними даже не секс. Между ними именно то, что чувствуешь, когда находишься в ком-то с концами, когда он важнее тебя самого. Когда он — буквально всё. Когда ты задыхаешься, а он — кислород, продолжение твоего дыхания. Продолжение тебя самого. — Иди ко мне. Есть что-то сверхличное, невероятно интимное в том, чтобы заниматься любовью при свете дня и иметь возможность видеть каждый уголок его тела. Наблюдать за тем, как под рукой сминается кожа, как к ней приливает кровь или наоборот — покидает участок. Тэхён укладывается на живот, под которым их одежда сбилась в общий плотный ком. Он перед Юнги безгранично доверчивый, нуждающийся, и по второму разу долго растягивать не нужно — за несколько часов ничего такого не случилось, он всё ещё открытый. Открыт для Юнги. — Тебе не будет больно? Сейчас не болит? — Немножко, но я хочу этой боли, — гундосит Тэ, бросая на него взгляд из—за спины. — За ней мне будет очень хорошо… Прошу, хён… И Тэхён скулит, когда Юнги осторожно и медленно протискивается в него с хлюпающим щелчком. Позиция их тел такова, что каждый глубокий, хотя и вовсе неторопливый толчок чреват попаданием по предстательной железе, на что Тэхён громко дышит где-то на грани со стоном и старается сильнее раздвинуть ноги. В какой-то момент Юнги падает своей грудной клеткой на Тэхёновы лопатки, целует в затылок и переплетает их пальцы. — Хён… Хён! А-а! Тэхён прогибается, тянется к Юнги, чтобы практически бессознательно найти его губы — так хорошо от всего, что аж в глазах белеет пятнами. Пальцы цепляются за пальцы отчаянней, сильней, крепче, ладони быстро становятся мокрыми, скользкими, как их тела. — Юнги… — Тебе хорошо? — Юнги мягко кусает его за хрящик нелепо большого, но очень милого уха, томно шепчет в раковину, никак не сбавляя интенсивность выпада бёдер. — Да… — выпаливает мальчик, едва дыша. Мышцы его тела начинают сокращаться в преддверии оргазма. И это Юнги даже не касался его, Тэхён всё сам — без дополнительной помощи. — Внутри тебя так тепло… — Юнги… — Мне тоже очень хорошо, Тэхён-а. Ты прекрасен. Ты такой красивый. Парочка нежных слов делают с Тэхёном что-то невероятное, он кончает, и кончает, и кончает громче и сильней, чем раньше, дольше, гораздо дольше, усложняя для Юнги работу провести мальчика через весь оргазм до самого конца. Он уже намеревается выйти из Тэхёна, чтобы закончить всё рукой и, как и в прошлый раз кончить на бёдра, но мальчишка противится этой идее и ладонями тянется к заднице хёна, прижимая её назад, чем сильнее толкает его в себя, почти на сорванном горле переча ему: — Не выходи… — Но я почти… — возмущается Юнги мягко. — Мне нужно внутрь. Не выходи… Прошу. Побудь во мне. Не выходи. И Юнги соглашается. Он не выходит из Тэхёна даже тогда, когда спускает глубоко в мальчишку, орошая собой мягкие, скользкие и горячие стенки внутри. — М-м-м, — мурчит Тэхён, наслаждаясь негой всего спектра ощущений. — Я чувствую, как там стало ещё более мокро. Так… Так хорошо… Боже, почему это так хорошо? — Хочешь ещё? — Юнги оставляет несколько поцелуев в его скулу, оглаживая по только-только переставшим трястись бёдрам. — А можно?.. Юнги тихонько смеётся и принимается двигаться в расслабленном Тэ мягким, но очень даже заинтересованным в продолжении членом, возбуждая его сразу в процессе. — Хён… Я люблю тебя. — Я люблю тебя, Тэхён-а.

***

Они проводят вместе столько времени, сколько только могут, считая оставшиеся дни, часы, минуты, мгновения. Тэхён до сих пор остаётся не преклонен к обещаниям, каждый раз расстраивается, когда Юнги вытаскивает наружу своё «обещаю звонить тебе каждый день». Всё верит, что так не будет, и что Юнги забудет его сразу же, как вернётся домой. Как это уже было однажды. Обижается — и до вечера снова ходит с мокрыми глазами, совершенно безотрадный в своих переживаниях; совсем отказывается понимать, что теперь все по-другому. По-другому для Юнги. И если он сказал, что будет звонить и писать — он позвонит и напишет. Если он сказал, что всё это многое для него значит, то так и есть. Если сказал, что Тэхён важен — он важнее всего. Он много читает для Тэхёна — свои фантастические книжки на английском языке. Тэхён, конечно, мало что понимает, но лучшее из этого — это просто лежать у Юнги на коленях в саду под ветвями яблони и наслаждаться звуками его голоса, ласкающего слух на пару с длинными бледными пальцами, что то и дело перебирают карамельные локоны, массируя кожу. От такого слишком быстро становишься зависимым — и слишком больно всё это отпускать. Тэхён жмурится от удовольствия, перебирает в пальцах сорванный стебелёк и улыбается уголками губ. — Мы можем поспать сегодня вместе? — срывается с его губ, прерывая чтение. — Что?! — озадаченно голосит Юнги. — Но как же твоя бабушка? — Я не имею в виду, чтобы мы занимались… Этим, — Тэхён знатно розовеет в щеках под пытливым взглядом, становится жарко буквально в секунду. — Просто… Просто я хочу засыпать с тобой и просыпаться вместе. Обнимать тебя… И вот так всё и происходит: на следующее утро Юнги ощущает себя веткой эвкалиптового дерева, которого намертво обвили тэхёновы конечности на манер лап коалы. Юнги нечасто доводилось видеть, как Тэхён просыпается. Зачастую такое наблюдали за ним, ожидая его пробуждения со стаканом свежеотжатого сока и блинчиками из кимчи. Тогда это казалось чем-то криповым, но сейчас Юнги ощущает на себе сполна это взаимное желание любоваться-любоваться-любоваться. Тэхёновы длинные и пушистые реснички трепещут, губы слегла причмокивают на ещё какой-то совершенно детский, невинный манер. Ангел. Глядя на него такого, и не догадаешься о том, что он может так греховно вилять бёдрами, когда в нём размашисто скользит член; что эти красивые губы так утончённо исполняют так некогда понравившееся слово «минет». Юнги никогда не забудет выражения его лица — ещё какого-то наивного, неискушённого, но вместе с тем — спешно схватывающего все уроки на лету. — Который час? — Тэхён щебечет ласточкой, выгибается котёнком — заспанный весь такой, взъерошенный, с мило топорщащимися волосами. Лицо опухшее, помятое, л ю б и м о е. — Ещё можно поспать, — рокочет Юнги в ответ. — А какой день? Юнги знает: Тэхён так боится услышать это «сегодня тридцать первое августа». Родители хотели приехать уже тридцатого, но Юнги сказал, что лучше пусть приедут на день позже. Потому что это ещё дополнительных двадцать четыре часа. Двадцать четыре часа вместе с Тэ. — Сейчас лето, — успокаивает он младшего, и Тэхён с облегчением откидывается назад на его руку. Плевать, что она занемела, что Юнги её не чувствует. Главное — ощущать на ней вес его головы, знать, что ему на ней удобно. — Нужно вставать… Бабушке помочь… — стонет Тэхён уже через несколько минут. — Давай ещё немножко полежим, ладно? И тогда вместе спустимся, и поможем ей, — предлагает ему Юнги. Тэхён кивает в согласие, нежась в чужих объятиях. — Ты нравишься ей… — Иногда она на меня так укоризненно смотрит, словно всё знает. О нас, там… О том, что я делаю с тобою… Чем… Чем мы занимаемся… Так неловко всегда разговаривать с ней в последнее время, всё кажется, что следующим заходом она спросит, не знаю ли я что-то о том, почему тебе было так неудобно сидеть или работать. Не скажу же я ей, что это моя вина. — Но это и есть твоя вина, хён, — звонко смеётся Тэхён, сворачиваясь в комочек. — Но, знаешь, мне нравится эта боль, она — как напоминание о том, что между нами всё было по-настоящему. А то, что я не смогу сесть верхом на Фисташку и прокатиться в соседнюю деревню за инструментами, ничего. — Ты многим ради меня жертвуешь уже и так, Тэ. — И я пожертвовал бы большим, если бы смог. Но у меня не так много того, что я мог бы тебе предложить… — Просто тебя мне достаточно. — Тогда я твой без остатка. Даже… — он внезапно прячет лицо в подушку и проговаривает совсем глухо. — Даже тогда, когда ты уедешь. Я буду твоим даже тогда. Они редко говорят о сентябре и том, что за ним последует. Они не говорят о том, как могут развиваться и существовать их отношения на расстоянии — Тэхёна от этих разговоров клонит в неистовое, неминуемое отчаяние, что приближается с каждым днём — Юнги это чувствует, но одними словами убеждений никак не может на это хоть как-то повлиять. Тэхён и слышать не хочет, у него перед глазами картина, в которой Юнги о нём и не вспомнил, как снова приехал к нему. У него в мягком сердце — осколок предательства, в котором его родня стыдится говорить своим знакомым о его существовании. Тэхён всегда ставил желания и приоритеты остальных выше своих, поэтому он не хочет прикипать к обещаниям. Больше нет. Юнги научил его не доверять, не полагаться, не рассчитывать. Даже если это касается его самого. Поэтому, те мгновения, когда речь всё-таки заходит о том периоде, когда закончится август, Юнги особо восприимчив к тому, на что решается Тэхён. Он понимает, глупо отвечать тем же на словах — не поверят, пока не будет самой проверки, пока не будет действий, что станут говорить громче любых и без того громогласных изречений. Поэтому Юнги лишь целует его. В родинку на носу, в закрытые веки, россыпь веснушек. Я тоже буду твоим. На знойное лето. На промозглую осень. На бесконечную зиму. На ласковую весну. И после этого. Пока не угасну или не сгорю. — Я буду очень скучать… Я уже скучаю… Мне уже тебя не хватает… — Тэхён цепляет за его руку, подносит к своему лицу и целует его пальцы. — Не хватает всего этого. — Я же ещё здесь… — Да, но я уже скучаю! — Ты меня не отпустишь? — беззлобно интересуется Юнги, ласково улыбнувшись ему уголками губ. — Не отпущу, — собственнически соглашается Тэ, сильнее перехватывая его руку. — Запрёшь меня где-нибудь? — Запру. — Например? — подливает он масла в огонь. — На чердаке, — быстро отвечает Тэ, укладываясь щекой на его раскрытую ладонь. — Да? А что моим родителям скажешь, мой маленький похититель? — Что я люблю тебя. Попрошу не забирать тебя у меня и не увозить. А потом, когда они уедут, согласившись, я выпущу тебя, и мы будем вместе всю оставшуюся жизнь. На этой ферме. Юнги нравится. Ему нравится мысль остаться навсегда в их маленьком лете на двоих. — Я хочу пригласить тебя в Сеул, — он молвит тем же ленивым, непринуждённым голосом. — Хочу пригласить тебя домой, погулять по центру, наесться до отвала уличной еды. Я хочу забрать тебя отсюда к себе. Тэхён сглатывает, серьёзно смотрит ему в глаза. — Я не могу, и ты это знаешь. Я не могу оставить бабулю так надолго. Ей без меня не управиться уже. — Я знаю. Но это не останавливает меня от того, чтобы мечтать. Хочу забрать тебя с собой. И бабулю твою забрать с собой тоже хочу. С Чан-и. — Я не знаю, чем займусь в городе. Я ничего такого не умею, кроме как иметь дело с землёй и животными на ферме… Мне, наверное, будет лучше остаться здесь… — Тэхён заминается как-то, сконфуженно отводит взгляд, поникнув. Куда ему, деревенщине, в город? Что-то из сказок. Над ним лишь посмеются. — Не говори так, — Юнги ловит его руку, которую мальчик норовит убрать подальше, и крепко прижимает чужую ладонь к себе. — У тебя талантливые руки. Ты быстро адаптируешься, к тому же, ты будешь там не один. У тебя буду я и Хосок-и, вы наконец-то встретитесь. Все мои друзья хотят с тобой познакомиться. Чимин-и твой ровесник вообще, и он очень хочет тебя увидеть. Тэхёну приятно, что о нём так отзываются чужие люди. Друзья его брата и сестры, когда каким-то образом всё же узнавали о его существовании, настолько приветливыми и доброжелательными к нему не оказывались, поэтому в какой-то степени город пугает Тэхёна. Он очень остро реагирует на издевательства, которых и в деревенской школе было вдоволь. С ним особо никогда не хотели дружить, поэтому столица, дети которой ещё более избалованные, не сильно улыбается Тэ своими перспективами. Он и так знает, как дорого там обходится жильё, а утруждать и тяготить собой Юнги — меньшее, чего ему хочется. С другой стороны, он много думает о том, что будет, когда бабушки не станет. Нужно смотреть правде в глаза: время на месте не стоит, он уже никогда не вернётся в беззаботное детство, где бабушка ещё полна сил, и в один день, как бы ему ни хотелось думать обратное, он останется здесь один. И вряд ли сам здесь всё потянет, как бы бабушка ни говорила ему, что он со всем справится. Но город… Там, конечно, родители… Да, родители, которым он не нужен. В их новомодный престижный имидж совсем не вписывается ребёнок из деревни, у которого под ногтями земля и одежда совсем не брендовая. — Я бы тоже хотел увидеть Чимин-и… Очень бы хотел.

***

Тэхён клянётся, обещает, что своё он отрыдал уже прошлым вечером: сначала, втайне от Юнги, а затем у него на руках, а потом тогда, когда Юнги уже спал. Поэтому сегодня он изо всех сил старается выглядеть совершенно бесстрастным, не впечатлённым — так легче переносить тот факт, что родители Юнги уже пьют чай на первом этаже вместе с бабушкой на кухне. Тэхён даже держится отстранённо, кажется, что малейшее взаимодействие с Юнги — и его просто порвёт к чертям от невыразимой горечи расставания. Этот страшный день уже здесь. То самое тридцать первое августа. Лето пролетело так быстро, что и оглянуться не успел. А ведь для Тэхёна всё только началось, как уже доводится прощаться. Юнги пытается ухватить его локоть, притянуть к себе поближе, но Тэхён ходит совершено безотрадным, не поддаётся даже объятиям. — Тэхён-а… — Нам нужно спуститься вниз, пока нас не охватились, — сухо чеканит Тэ, как по какой-то заданной алгоритмами программе. — Ты не видел родителей три месяца… — И ещё бы столько не видел, если бы это дало мне дополнительное время с тобой. Ну же, малыш… Тэхён поднимает на него какой-то неживой, стеклянный взгляд. — Ты с самого утра сам не свой, — Юнги безрадостно констатирует результат анализов своего наблюдения. — Будь я сам собой, я бы сейчас рыдал здесь, как прошлой ночью, — отмахивается мальчишка, как-то весь сжимаясь и отворачиваясь в сторону, когда Юнги тянется к нему за поцелуем. — Не надо. — П-почему?.. — тот торопливо сдувается, посмотрев на него встревожено. — Ты не?.. — Я хочу, — смягчается Тэ самую малость. — Я очень хочу… Я так сильно этого хочу, хён, что даже не могу описать словами. Но это усложнит всё. Мне и так очень тяжело, Юнги. Мне слишком тяжело видеть здесь твоих родителей, зная, что ты помашешь мне рукой с минуты на минуту. Я едва держусь, чтобы только они ничего не подумали. Я едва держу себя в руках, мне даже дышать больно. И сердце болит, понимаешь? Я до одури люблю твоё касание, но сейчас оно ранит меня в разы сильней, потому что оно последнее… Так лучше я запомню его ещё тем, когда болело ещё не так сильно… Пожалуйста… Юнги лишь понятливо кивает ему — жест автоматический, ведь на деле такое ему не совсем на самом деле ясно. Хотя… Хотя, понять можно. — Ладно, я не прикасаюсь. Но сказать можно? — Смотря что. — Я люблю тебя. И я уже не знаю, как дать тебе понять, что на этом наша история не обрывается. Да, наше лето подошло к концу, но впереди идёт наша осень. Да, не рядом друг с другом физически, но по-другому. Мысленно я всегда здесь, а ты — всегда со мной. Я приеду на следующие каникулы и на те, что будут после следующих. Я не оставляю тебя, Тэхён. Я не собираюсь выкидывать тебя из своей жизни, как хлам. Ты не понимаешь, но я знаю, почему. Просто разреши мне доказать тебе, насколько ты важен, хорошо? Разреши доказать, что мы вместе. И будем вместе. Я буду приезжать к тебе, а ты ко мне. Я всегда буду здесь, — Юнги касается расслабленной ладонью Тэхёновой грудной клетки и смотрит в глаза безотрывно. Тэхёна бросает в жар от сказанного. Он обещал себе не верить во что-то подобное, но что-то в Юнги вынуждает его наступить на те же грабли, что и раньше. Значит. Так тому и быть, сердце будет разбито. А до этого оно будет трепетать всякий раз, как только Юнги будет давать знать о себе. Тэхён будет ждать. Столько, сколько будет нужно. Они делят на двоих ещё один поцелуй, до последнего держатся за руки, пока снизу не доносятся окликающие их голоса. Тэхён не шевелится, как и сам Юнги; они просто дышат друг другом, последние мгновения, не имея понятия, насколько долгой окажется разлука. Крадут друг у друга ещё несколько поцелуев — последних. — Я тоже люблю тебя, Мин Юнги. Сильнее всего на свете. Спускаются они тоже вместе и где-то на ступеньках разъединяют сплетённые руки. Тэхён, смущённый и тихий, выходит вперёд него, сразу суетится на кухне вместе с бабушкой, кратко поздоровавшись с родителями Юнги и перекинувшись парочкой торопливых реплик. Юнги же с родителями ещё не встречался, поэтому пытается натянуть на лицо остатки былой обиды — слишком уж не хочется проигрывать отцу, когда мама уже, наверное, поняла, что Юнги давно продул с позором. — Сын, — мужчина, не зная, как наладить толком напряжённые отношения с сыном, с ним здоровается немногословно, сухо вытягивает руку, которую Юнги пожимает с какой-то оттяжкой и лёгким холодом. — Отец, — отвечают ему той же монетой. Мама приветствует его намного мягче, болтливо отмечает, что Юнги поправился, что немного загорел, несмотря на его нетерпимость к солнцу. — Посмотри, какие щёчки! — с нежностью треплет по ним женщина. — Я так переживала, что ты откажешься кушать… Ты так исхудал после последних экзаменов, но посмотри на себя сейчас! Красивый и здоровый! Мой мальчик… Мама так скучала! — Мам, ну, перестань, сейчас обслюнявишь всего, — Юнги стыдливо краснеет от каждого её поцелуя — знает, что Тэхён наблюдает за ними с кухни, где бабушка даёт ему какие-то распоряжения, накладывая всякого в судочки. Ещё со вчерашнего утра бабуля трудолюбиво наготавливала домашней еды, всё хотела с собой передать кимчи, засоленные по её особому рецепту, булочек на пару с османтусом… Пянсе… Тэхён сбился считать, сколько всего она наготовила, чтобы передать это семье Юнги. — Но я не могу, — смеётся мама, прижавшись к сыну. — Ты стал таким мягеньким и сладеньким. Мой маленький рисовый пирожок. — Мама… — Юнги стонет, желая провалиться сквозь землю. — Ну, что, сын? — мужчина опускает руку ему на плечо. — Я же говорил, что ты потом не захочешь уезжать. Юнги хочется возмутиться и поспорить с ним. Но не при Тэхёне. Да и что он скажет? Ведь уезжать ему и впрямь не хотелось. Он бы остался здесь, с Тэ и Чан-и. Он забрал бы их с собой, если бы мог. Чан-и. Пёс поскуливает, вьётся у ног, словно понимает всё. Как будто знает, что Юнги уезжает. Шершавый язык находит Юнгиеву руку, мажет тепло, с беспрекословной любовью. Юнги опускается перед ним на корточки, щедро чешет за ушком, а затем Чан-и и вовсе разваливается на траве лапками к верху, подставляя под пальцы брюшко. — Я буду скучать, малыш, — Юнги шепчет одними губами. Чан-и звонко гавкает в ответ, словно отвечает ему тем же. — Береги Тэхёна, хорошо? Ты хороший мальчик? Наш хороший мальчик такой, да? Я ещё приеду, обещаю. Я уже никогда вас с ним не забуду. Вы с ним — мои. Да? Чан-и тявкает, подставляясь под руку на поглаживание, но Юнги уже пора — отец рамой сгрудился в воротах, всё поглядывая на время. Ничего, — про себя фыркает Юнги, — он ещё подождёт. Чан-и следует за ним к бабушке, всё напрашивается на новую порцию внимания и ласк, не прекращая поскуливать от досады. Бабушка же улыбается ему как-то по-матерински нежно, гладит по чёрным прядкам с загадочной улыбкой. — Спасибо, что приехал к нам, солнышко. С тобой здесь всё заиграло новыми красками… — её руки тёплые, пахнут выпечкой, пахнут солнцем, уютом, домом. — Может, ты захотел бы зайти на конюшню? Попрощаться… — Боюсь, Север мне только вмажет копытами, лишь бы я поскорее за забор перелетел, — хмыкает Юнги по-доброму. — А вот Фисташка стала твоим фанатом, — смеётся она ему в тон, а затем её голос снова становится благодарным и на этот раз — тихим, чтобы было слышно только ему. — Я благодарю тебя за Тэхён-и. Ты подарил ему прекрасное лето, и я надеюсь, что это было взаимно. Он действительно сияет со дня, когда ты только приехал. А вместе с ним сияешь и ты. И я рада за вас, мальчишки. У Юнги сердце останавливается оттого, насколько многозначительный взгляд она ему дарит. О Господи. Она всё знает. — Спасибо… Спасибо, что любишь моего Тэхён-и. Матерь божья. Она становится на носочки и целует его в щеку продолжительным и тёплым поцелуем. — Ворота этой фермы всегда открыты для тебя. На полдник парное молоко и хотток. — Спасибо, бабушка. Тэхён стоит немного в стороне, сопливит, шмыгает носом, но держится из последних сил, ожидая своей очереди, чтобы попрощаться. Юнги двигается к нему неспешно, сначала устанавливая зрительный контакт, что скажет больше остальных слов, и останавливается в шаге. Всё. У Тэхёна уже на глазах слёзы. — Не нужно плакать, — Юнги улыбается ему мягко, преодолевая желание самолично утереть мокрые Тэхёновы щёки. — Ты же знаешь, что я не могу, хён. — Иди сюда. Он заключает мальчишку в крепкие, долгие объятия, ощущая, как ему зарываются в плечо. — Я всегда с тобой, помни это. Наше лето будет вечным. — Ты со мной, а я с тобой… — И никак иначе. Я люблю тебя. — Я люблю тебя, — шелестит Тэхён, украдкой, пока никто не видит, целуя Юнги в открытый для него участок шеи. Разрывать прикосновение тяжело. Словно вырываешь что-то прямиком с корнями, с мясом. Тэхён вздрагивает — Юнги улыбается ему так трепетно. Больно. До удушья. И уходит. — Я напишу, как доберусь домой. — Х-хорошо… И в тот момент, когда бледная фигура Юнги скрывается за воротами, у Тэхёна больше нет поводов держаться. Он прижимается к бабушке, нуждается в её тёплых руках, что гладят по спине, волосам на успокаивающий манер. — Б-бабушка… — захлёбываясь в рыданиях, он тянется к ней только сильнее. Бабушка целует в лоб, предлагает заварить чай и посмотреть вместе какую-то комедию по видеомагнитофону, и плевать, что каждая из них уже пересмотрена вдоль и поперёк. — Он вернётся к тебе, Тэхён-и. Ближе к вечеру, когда Тэхён, всё ещё безучастно сидит в гостиной с бабулей перед телевизором, ему на телефон приходит сообщение. Юнги-хён: я дома, Тэхён-а Юнги-хён: уже безумно скучаю Юнги-хён: уже снова хочу тебя обнять Юнги-хён: мой прекрасный мальчик-лето Юнги-хён: мы встретимся снова очень скоро А ты — ты вернёшься к нему.

***

2 ГОДА СПУСТЯ

Шум вокзала никак не способствует тому, чтобы снизить внутреннее напряжение. Юнги солжёт, если скажет, что никогда не ждал этого дня. Конечно, он ждал. Два года, четыре месяца и десять дней, если быть точным. И своему обещанию он не изменил ни разу: звонил и писал Тэхёну каждый день, ездил в гости… Иногда с друзьями. А сейчас Тэхён едет к нему, и вот-вот его поезд прибудет на соответствующую платформу. — Хён, на тебе нет лица, — гогочет шакалом Намджун, незлорадно, конечно, но с удивлением отмечая для себя то, что таким Юнги он давно не видел, и всё в таком роде касается лишь одного человека — Тэ. — Неужто так сильно боишься приезда своего парня? Юнги на него косится убийственным взглядом и торопливо поправляет волосы. Чимин, накрепко сдружившийся с Тэхёном, полностью разделяет неуместную шутку Джуна, коим научился у Джина. — В баню пойти не хочешь? А я бы тебя туда отправил. Не боюсь я его приезда. Просто… Переживаю. И его переживания не беспочвенны, потому что Тэхён перебирается к нему в город. Навсегда. Эти два года… Они были не без сложностей, не без грусти. Но и не без ярких впечатлений и самых не забывающихся моментов. И Юнги помнит и трепетно хранит в памяти каждый. Он бы больше никогда не предпочёл отношения на расстоянии с кем-то, однако с Тэхёном он бы проходил всё снова и снова. Память телефона забита переписками, записью голоса, фотографиями — он приехал на день рождения Тэ вместе с Хосоком и Чимином и подарил хороший телефон. И с тех пор на ежедневной основе Тэхён отправлял ему селфи, фото бабушки, видео, где она с улыбкой замешивает тесто на пирожки или просто разговаривает с ним, отпивая какао из старой кружки. Много Чан-и. Много местной природы, уже выросших цыплят. Он снял для него видео с Севером, Фисташкой, Клевером. И на губах у Юнги словно снова почувствовался привкус лета. Юнги приезжал так часто, как мог, и они оба ценили любую возможность побыть вместе. В одни выходные к Тэхёну приехали все шестеро: Юнги и его маленькая компания. Он помнит, как в тот день бабуля хваталась за голову, переживая о том, чтобы никто голодным из мальчишек не остался. Она пламенно благодарила каждого — банально за то, они так тепло приняли в свою компанию её Тэхён-и. Джин настоятельно напросился помогать ей, а за ним подтянулся и Чонгук, потому что оба хотели дать Юнги с Тэ побольше времени наедине (и Юнги не забудет тот их раз в амбаре, где Тэхён, немного раскрепощённый от частого общения с самыми бессовестными и бесстыдными людьми среди них — Чимином и Хоби, захотел оседлать Юнги). С Чимином вообще вышла отдельная история. Юнги с Чонгуком, конечно, не сразу свыклись с Чиминовым местоимением «мой» в адрес Тэ; каждый ревновал по-своему и ревновал достаточно сильно, чтобы ребячески на такое обижаться. Но затем Юнги всерьёз поверил в шутки про соулмейтов. Если не с Юнги, Тэхён обнимался и нежничал с Чимином, и их разлука при каждом случае лишь ещё сильнее подтверждала мысль о том, что у этих двоих словно была одна на двоих душа. Именно поэтому Чимин ждёт приезда Тэ практически так же сильно, как и Юнги. Мой летний мальчик: хён, скоро приеду Мой летний мальчик: сообщили, что через десять минут уже будем — Он подъезжает, — зычно информирует остальных Юнги. — О господи, — Чимин аж подпрыгивает, счастливо захлопав в ладоши. — Наконец-то я увижу своего мишку ТэТэ!

мы все тебя ждём, малыш

Чимин-и, кажется, ждёт даже больше меня

Мой летний мальчик: да? хаахаах Мой летний мальчик: а я даже не знаю, по кому из вас я соскучился больше

эй!

Мой летний мальчик: шучу Мой летний мальчик: словами не передать Мой летний мальчик: как мне тебя не хватало здесь, хён Мой летний мальчик: я был во всём этом один, считай

всё хорошо

теперь мы всегда будем друг с другом рядом

В Юнги нет особой радости, когда он отсылает последнее сообщение. Для того, чтобы полномасштабный переезд Тэ к нему стал реальностью, пришлось несоразмерно дорого за это заплатить. Сначала не стало Чан-и. Он прожил долгую и счастливую собачью жизнь. А после Чан-и не стало бабушки, и Тэхён остался практически один на один с родителями и своим горем. У Юнги вышло вырваться лишь на похороны, на которых Тэхён плакал горько и продолжительно, в то время, как только один член его остальной семьи тяжко вздыхал, нависая над могильной плитой своей матери — Тэхёнов отец. Чуть позже речь зашла о том, что делать с фермой. Было очевидным фактом, что Тэхён, несмотря на все свои старания, в одиночку ферму бы не потянул. Поэтому было принято сложное решение о продаже участка прямиком со всеми животными. Он против продажи был, в принципе, однако понимал, что выбора особо не было. В кои-то веки его семья расчувствовалась и позволила ему достойно попрощаться со всем, что было для Тэхёна любо там. Он долго держал в руках её любимые спицы, хранил корочку последнего испеченного ею хлеба, пока естественный природный процесс не забрал у него и это. Он продолжительное время провёл на конюшне, в последний раз наводя там порядок. Тогда они приехали к нему вместе, и с ними Тэхёну оказалось как-то проще отпустить. Ферму купили родственники господина Хван, он тогда пообещал лично Тэхёну, что они позаботятся здесь обо всём, и он всегда может заехать в гости. Господин Хван знал, что для Тэхёна здесь были дороги каждый куст, каждый гвоздь, каждый цыплёнок, и в память о ней он бы не позволил ничему плохому произойти с тем, что ценила Тэхёнова бабушка. Это был единственный раз, когда родители и брат с сестрой Тэхёна поступили правильно, ведь в противном случае, Юнги бы настаивал на том, чтобы судиться. Тэхён заслуживал каждую вону с продажи фермы, в которую вложил всю душу. Он заслуживал всё до мелочи за продажу и отказ от добротного куска своей жизни. Ферма — только она и была ему домом. Они не настаивали на большом проценте с продажи, но получили своё. Тэхён оспаривать это не стал, из него и так весь этот процесс выпил все соки. Это был единственный раз, когда он показался слабым перед своей семьёй и разрыдался в руках отца, что в кои-то веки его не отверг, а сидел и гладил по голове, пока Тэхёну стало больше нечем плакать. Тэхёну дали время, чтобы забрать с собой нужное, дали время на поиск нового жилья. В это время наконец по-настоящему «проснулась» его мама, заявив о том, что теперь им хватит, чтобы купить квартиру побольше. Настолько, что они наконец смогут забрать Тэхёна домой. Юнги помнит, как у самого в тот момент костяшки побелели от злости. Они смели предлагать ему такое. Только сейчас. После всего, через что они провели его. После того, как забывали о его существовании. Но Тэхён не согласился переезжать к ним. Он ещё помнил всю ту боль. Она была такой живой… Ещё не имея понятия о том, что ему делать дальше, он уже откинул для себя мысль сближения с родителями и братом с сестрой. Поэтому Юнги не знал, что сделать лучше, чем предложить ему жить у себя, в его новой квартире. Именно поэтому вся гостиная Юнги заставлена не распакованными коробками. Именно поэтому он сейчас стоит на перроне и ждёт. К нему приезжает его Тэхён. Не на парочку дней, как раньше. Не на лето. Навсегда. — Он, наверное, жутко проголодался с дороги, — Сокджин выдвигает предположение. — Предлагаю сходить всем вместе куда-то поесть, отметить его переезд. — А мне кажется, что он будет больше уставшим, чем голодным, — дискутирует с ним Хоби. — Поэтому будет резонно, если Юнги-хён отвезёт его домой, наберёт ему ванну и даст полдня, чтобы выспаться, перед тем, как тискать его после стольких недель порознь. — Тоже вариант, — голосит Чонгук, соглашаясь. — Но я хочу отвести Тэхён-и в собачий приют, — заявляет Чимин почти жалобно. — Он так хочет ещё одну собаку… У Юнги сердце больно сжимается. Он не был рядом, когда не стало Чан-и. Он не был рядом с Тэ тогда, когда был нужен сильнее всего. Его было максимально мало в жизни этого пса, и всё же он был крайне важен для Чан-и. Если у них с Тэ будет ещё одна собака, Юнги будет здесь до последнего. — Чимин, — почти строго качает головой Намджун в осуждение. — Не здесь. Они договорились не говорить об этом при Юнги. Не бередить ему раны. Но, если Тэхён уже более-менее не просто рассматривает возможность завести нового питомца, но и открыто об этом говорит, то всё в порядке. Если Тэхён в порядке, значит, в порядке и Юнги. — У нас ещё будет время на всё, — Хосок пытается как-то аккуратно сгладить углы: осадить и успокоить Намджуна и пожалеть стыдливо покрасневшего, осознавшего, что ляпнул, Чимина. — Сейчас, думаю, для него всё же будет главное отдых. Не забывайте о том, что нас тут шестеро, а тут ещё и Сеул весь такой большой и шумный, так что подумайте об уровне его стресса. Юнги дарит ему благодарный взгляд, на что Хосок лишь пожимает плечами и улыбается. Нужный поезд уже видно на горизонте, он решительно двигается в сторону платформы и замедляет движение по мере приближения к нему. У Юнги перехватывает дыхание, когда тот наконец останавливается. Сейчас Тэхён выйдет к нему, чтобы остаться навсегда. Среди первой волны заполнивших перрон пассажиров его головы не видно, он, видимо, решает дать остальным пройти.

где ты?

я не вижу тебя

Мой летний мальчик: уже выхожу — Всё, я вижу его. Тэхён держится немного неуверенно, но загадочно и любопытно, оглядываясь вокруг себя. Всё новое. Всего много. Выглядит он довольно «столично», почти как трейни какой-то развлекательной компании: его волосы теперь золотистого оттенка, и ничего в том, как он одет, не выдаёт в нём фермера: кашемировое пальто, берет, тёплый шарф и зауженные стильные джинсы. Он переживал. Он очень переживал о том, какое впечатление будет вызывать у городских людей, имея за спиной неудачный опыт общения с ребятами из соседней деревни. А сейчас на него оборачиваются люди с не прикрытым интересом, засматриваясь — такой он необычайно красивый. Юнги ловит его в объятия, обещая вскоре зацеловать — но не здесь, не для посторонних глаз. Тэхён как-то исхудал — больше никаких щёчек, откормленных бабушкой. Лишь острая челюсть да скулы. Но он и впрямь стал прекрасным лебедем… — Хён, — Тэхён практически шепчет ему на ухо. Тепло так, уютно. Как тем самым летом. — Наконец ты здесь. — Я здесь. — Поедем? — Юнги прижимает его к себе покрепче и прикрывает веки в нежелании разрывать связь. — Поедем домой? Тем летом Тэ позаботился о нём. А теперь он позаботится о Тэ. Тэхён отстраняется и мягко кивает ему. — Конечно, хён.