Kiss my skin on the tan lines

С Ким Сокджином он знаком уже пару лет — столько же, сколько работает в сопровождении. Когда Чимин увидел его впервые, ему показалось, что они ни за что не поладят, потому что про Сокджина ходило много шепотков: что он очень важное лицо в арт-индустрии, что под его именем организуется куча выставок в Таиланде, что он даже владеет парой галерей. И Чимин, в первый раз встречая его из отеля и видя исключительно красивого мужчину в дорогом костюме, подумал, что вряд ли потянет такого клиента. На деле Сокджин оказался полной противоположностью тому, как выглядел. С ним было легко разговаривать, он совершенно дурацки шутил, закармливал Чимина в дорогих ресторанах и в целом относился с таким честным, почти отеческим теплом, что Чимин каждый раз с радостью реагировал на новость, что Сокджин приезжает в Таиланд и снова просит в сопровождение только его. Они видятся несколько раз в год, и в этот раз их встреча перепадает на июль; туристов совсем немного из-за сезона дождей, поэтому всю неделю в течение деловой поездки Сокджина Чимин повсюду таскается с ним. Как работник, как хороший друг и человек, которому очень приятно находиться в его компании. Чимин ничего не понимает в искусстве, но Сокджин, гуляя с ним по самой большой художественной галерее в городе, в которой организовывает выставку в этот раз, всегда терпеливо все объясняет. Или не всегда. — Вот смотри, это картина одной восходящей корейской звездочки, — говорит он, останавливая Чимина. Чимин старательно вертит головой, рассматривая цветные квадраты, хотя бы пытаясь сделать вид, что вникает, но Сокджин добивает его своим дурацким гыгыкающим смехом: — Хрен знает, что он пытался изобразить. Чимин давится смехом в собственную ладонь, чтобы не пугать важных дяденек и тетенек, гуляющих по галерее с умным видом. Сокджин, несмотря на свой статус, даже не пытается смеяться тише. — Хенним, вы же организовываете выставки, — неверяще тянет Чимин с улыбкой, — как вы можете так говорить! — Красота — очень субъективная вещь, Чимин-и, — он подставляет Чимину локоть, и они уходят дальше, вглубь галереи. Сокджин кивает на разные картины, мимо которых они проходят. — То, что мне красиво, не обязательно красиво всем остальным. Да и не люблю я воду лить, — Сокджин морщится на секунду, а потом, будто что-то вспомнив, расплывается в довольной, ностальгической улыбке. — Это вот один знакомый мой, Ким Намджун, вот он может два часа стоять перед картиной и столько же рассуждать о всех её тонкостях и прекрасностях. Даже если там квадрат нарисован, он включит свой великолепный мозг, и будет говорить, говорить, а ты даже не заметишь, как слушаешь его часами… Чимин, замечая его слегка порозовевшие уши, хитро прищуривается. — Знакомый, значит? — Да, мы учились на одном потоке, — отмахивается Сокджин, и его улыбка стаивает в легкую грусть, — это сейчас он большой дядя в известной дизайнерской фирме, а раньше был милым очкастым дурачком, который кроме искусства ничего и не видел. Даже как девчонки по нему вздыхали, когда он улыбался так, знаешь… — он слегка поджимает губы, окунаясь в воспоминания, и тихо вздыхает. — Будто во всем мире пришла весна. — Этот знакомый все ещё звучит, будто ваша очень давняя любовь. Сокджин ничего на это не отвечает, а Чимин больше ничего не спрашивает, делая вид, будто заинтересован рассматриванием картин, но вдруг слышит тихое: — Я, если честно, не знаю, что тогда любил на самом деле, искусство или как он любил искусство. Чимин не понимает, почему ему от этих слов больно. Что-то легонько, остро вспарывает его внутри, словно оставляя бумажный порез, почти незаметно, но так неприятно, что хочется поскорее спрятаться от этого ощущения. — Вы общаетесь? — Не очень часто, встречаемся иногда выпить. — И чего же вы к нему не подкатите? — удивленно спрашивает Чимин и впервые видит, как Сокджин тушуется. Это так непривычно и так забавно одновременно. — Да ну брось, у него девушка, наверное, есть или даже жена, он с годами только похорошел, в качалку ходить начал, очки свои дурацкие снял… — «Наверное», — фыркает Чимин. — Наверное! Поверить не могу, что самый уверенный в себе человек, которого я когда-либо видел, боится подкатить! — У каждого есть свое слабое место, — говорит Сокджин с улыбкой, и похлопывает по ладони Чимина, висящей у него на локте. — У самых уверенных тем более, и, может, болит оно от этого даже сильнее, чем у других. Чимин не знает, что на это ответить. Он никогда не боролся за человека и не уверен, что вообще вправе давать какие-то советы. Если даже такие потрясающие люди, как Ким Сокджин, боятся быть отвергнутыми, то какой смелости он может ждать от самого себя? — Ладно, чего я тут начал свой старческий гундеж, — бодро говорит Сокджин, — пойдем я тебя представлю кое-кому из секции фотографии. Вот кого я уговаривал у нас выставляться, месяц вокруг него бегал, у него такие фотографии, это что-то за гранью! Чимин редко видит его настолько увлеченным своим делом, поэтому сам загорается нетерпением, когда Сокджин тащит его куда-то по коридорам. Секция с картинами заканчивается, сменяясь фотографиями, Чимин рассматривает снимки, красивые, броские — вся выставка посвящена тайско-корейским отношениям, — видит знакомые улочки, закаты в ущелье… Осознание, что он где-то уже видел такие пейзажи, приходит не сразу. Нет, не такие в точности, знакомые пейзажи чужими глазами — у них другая история, другие эмоции, характер. Чимин смотрит на ущелье, на виноградники, купание слонов, и ему так резко рвет сердце, что больно дышать. А потом он видит себя. На каждом стенде, в каждой локации он видит себя. Рядом с фотографиями заката в ущелье есть его фото, сидящего в траве. Фотографиям с виноградника соседствует его фото, гуляющего между кустами. Среди купания слонов есть его фото, обнимающего Мади. Нигде не видно его лица, но он будто становится главным героем истории, ее неотъемлемой частью, ценным, целостным элементом, настолько естественным, что кажется, будто без него бы эти фотографии выглядели пустыми. — Я тебе сейчас свою любимую покажу, я хотел выпросить копию домой, но он, засранец такой, отказался… Чимин не слышит ни единого слова Сокджина, когда застывает над огромной фотографией себя, стоящего в воде у подножья водопада. Чимин слышит его оглушительный шум, чувствует холод капель на коже; он такой крохотный на фоне огромной стены из воды, но такой потрясающе красивый, будто не человек, а божество. Какой магией владеет фотограф, чтобы изобразить его вот так? О чем он думал? Что чувствовал? — О, вон он! Юнги-я, подойди, пожалуйста. Чимин разворачивается очень медленно, будто пронзенный тысячью ледяных иголок, которые не дают ему ни двинуться, ни вдохнуть, и даже сердце колотится медленно, как бой церемониальных барабанов. — Привет, — говорит Юнги, глядя на Чимина. Чимин в ошарашенном молчании смотрит на его лицо, красивое, такое красивое. Воспоминание о том, как они целовались в свою последнюю встречу, вспыхивает в памяти, будто это было вчера. — Знакомьтесь, это Мин Юнги, тот самый фотограф, который отказывает доброму человеку в копии этой прекрасной фотографии, — язвительно говорит Сокджин, улыбаясь, и мотает головой на Чимина, — а это мой хороший помощник Пак Чимин, который следит, чтобы я случайно не уехал в джунгли, и меня не сожрали обезьяны. Юнги уставляется на ладонь Чимина, висящую на руке Сокджина. Чимина вдруг так резко, бесконтрольно разбирает злость, что он сжимает ткань пиджака в кулаке. — Разве они станут жрать своего короля? — усмехнувшись, спрашивает Юнги. Сокджин театрально ахает, шлепая Юнги по плечу. Кажется, они друзья. Или хотя бы близкие знакомые. Чимин, оказывается, так долго общается с Сокджином, даже не зная, что тот знаком с Юнги. В залах звучит колокольчик, оповещающий о начале конференции, и Сокджин тут же оживляется. — Пойдемте, мне еще речь толкать. Они уходят втроем в большой зал, Чимин просто смотрит прямо, даже не пытаясь глянуть в сторону Юнги, который разговаривает с Сокджином все время, пока они идут. Чимин не смотрит, а потом они неловко остаются вдвоем в конце зала, на почтительном расстоянии в полтора метра, потому что Сокджин покидает их, чтобы пойти за трибуну и поприветствовать гостей. Чимин не слышит его речь. Чимин ничего не слышит, кроме собственного сердцебиения. Присутствие Юнги рядом ощущается громадным костром, припекающим ему бок, таким обжигающим, что вскоре Чимин не выдерживает и тихонько уходит в сторону аварийного выхода, выходит на пожарную лестницу, глотая жаркий, сырой воздух. Юнги за ним не пойдет. Он же не пришел к Чимину, чтобы сказать, что он снова в Таиланде. Он и не обязан был. Чимин искренне верил, что с концами закрыл для себя тему Юнги, — между ними и не было ничего, чтобы он так эмоционально вовлекался. Но он увидел Юнги, и вот снова видит его, заходящим на лестницу вслед за ним, и внутри все переворачивается. Проклятые фотографии, проклятый Юнги, он же прекрасно жил до его возвращения, почему это все происходит с ним сейчас? Юнги ничего не говорит, будто чувствует, что одно слово — и Чимин рванет вниз по лестнице. Просто закуривает, прислоняясь к стене, смотрит на город, накрытый густой ватой грозовых туч. — Я не знаю, что тебе сказать, — беспомощно отзывается Чимин. Юнги пожимает плечами. — Я рад, что ты вообще со мной разговариваешь. — Почему ты не написал мне, что приезжаешь? — Я утопил телефон, — Юнги смущенно фыркает. — Случайно или специально? Юнги, затягиваясь, поднимает на него взгляд, смотрит долго, нахмурившись, потом с подозрением спрашивает: — С чего бы мне специально топить телефон? Чимин растерянно пожимает плечами и складывает руки на груди, пытаясь закрыться. Просто ему хотелось поскорее забыть Юнги, и сам он сразу удалил его номер телефона, чтобы не было соблазна написать. Но он почему-то только сейчас осознает, что скучал по Юнги. И ему хочется знать, что Юнги скучал тоже, но ему нельзя это знать, поэтому он просто отмахивается и пытается уйти, но Юнги встает перед дверью. — Поужинай со мной. — Хен, давай не будем, — устало отбивается Чимин, но Юнги мягко берет его за руку, так мягко, что у Чимина искры под кожей. — Только сегодня. Пожалуйста. — Я на работе… — Я отпрошу тебя у Сокджина. — У меня могут быть проблемы. — Не будут, — упрямо говорит Юнги. Чимин еще не видел его таким настойчивым. — Пожалуйста. — А если я не хочу? — спрашивает он, приподняв бровь. Он хочет, очень сильно, хотя знает, что это будет большой ошибкой. — Тогда я отстану. Юнги тушит сигарету, избегая его взгляда и не замечая, с каким теплом смотрит на него Чимин. — Ладно, — сквозь смех говорит Чимин, и Юнги печально поджимает губы, — в смысле, хорошо, давай поужинаем. — Ты меня с ума сведешь, Пак Чимин, — Юнги тяжело выдыхает с явным облегчением, и Чимин не удерживается: — Теперь мы квиты. Юнги обдает его таким взглядом, что у Чимина мурашки по позвоночнику. Наблюдать, как Юнги отпрашивает его у Сокджина, страшно весело, даже если Чимин практически ничего не слышит, держась на вежливом расстоянии нескольких метров. Сокджин однозначно над ним издевается, отказываясь, Чимин знает вот это его выражение лица, когда ему так хочется повеселиться, что он будет изводить человека до тех пор, пока не надоест. Юнги его в чем-то очень долго убеждает, Сокджин мотает головой, мол, нет и еще раз нет; потом Юнги, тяжело вздохнув, недолго молчит и говорит что-то совсем тихо. И Сокджин вдруг неверяще уставляется на Чимина. — Теперь ты точно должен мне копию, — говорит Сокджин, и Юнги вздыхает. — Ладно, ладно… — Летите, птички мои. Юнги, развернувшись, закатывает глаза и торопится поскорее к Чимину, берет его за руку прямо на глазах Сокджина и уводит из галереи. Держаться с Юнги за руки так приятно, что Чимин еле сдерживает смущенную улыбку. — Что ты ему сказал? — спрашивает он, пока они идут к такси. — Мне пришлось признаться, что это ты на фотографиях. Он меня задолбал этим вопросом. Чимин сам не знал, что это он на фотографиях. Он вообще не знал, что Юнги его фотографировал, пытался запечатлеть. Что Юнги видит его настолько красивым, невероятным в самом мистическом значении это слова. У него столько вопросов, но он не знает, какой задать первым, когда они сидят в корейском ресторанчике, — он просто смотрит, как Юнги делает заказ, консультируется с официантом. У него сильно отросли волосы с последней встречи, появился еще один прокол в ухе; Чимин не знает, узнает его заново или пытается запомнить, когда лучше бы забыть о его существовании. — Прости, что использовал твои фото без разрешения, — вдруг говорит Юнги, пока они ждут заказ. Чимин настолько не ожидает этих слов, что растерянно отзывается: — Ну, моего лица там не видно… — Я просто отбирал фотографии на выставку, — продолжает Юнги, прокручивая кольцо на пальце в задумчиво-нервозном жесте, — и понял, что там чего-то не хватает. Я не планировал тебя кому-то показывать, но… Чем дольше я их рассматривал, тем больше понимал, что без тебя там пусто. Чимина этими словами так пробирает внутри, что он съеживается на стуле, слегка обнимая себя, будто от холода. Как часто Юнги рассматривал его фотографии? Сколько их там у него, когда у Чимина была только одна проклятая фотка Юнги, снимающего закат, на которой его даже не видно. Которую он, не выдержав, в итоге удалил вслед за номером. — Сколько их? Моих фотографий? Юнги неловко смеется, но так и не отвечает. — Ты же не фотографируешь людей, — настаивает Чимин. Ему нужен ответ, хоть какое-то подтверждение, зачем Юнги таскался с ним тогда, зачем позвал сейчас на ужин, ведь ничего не мешало ему просто поздороваться и уйти, будто они никогда и не были знакомы. — Да, но ты бы себя видел… — тихо говорит Юнги под волной внезапной откровенности, у Чимина от его голоса мурашки, — и ты не просто люди. Чимину не стоило задавать этот вопрос. Ему не стоило этого всего знать, видеться с Юнги. Он надевает на себя насмешливую улыбку как броню, шутит: — Извини, но в этот раз я не смогу свозить тебя в фото-тур. — Мне и не надо, я приехал без камеры. — Ты? — удивленно спрашивает Чимин. — Без камеры? — Слушай, я не знаю, как это объяснить, — Юнги со вздохом откидывается на спинку стула. — Я так долго смотрю на жизнь через камеру, что уже отвык от того, чтобы просто жить. У меня все время в голове мысль, как можно сфотографировать, какой кадр лучше, как потом обработать, отобрать нужное, а жизнь как будто мимо идет. Мне нравится моя работа, но… я хочу попробовать по-другому, — он осторожно поднимает взгляд. — Как ты. Просто наслаждаться моментом. Чимин смущенно прикусывает губу. — Я хочу просто провести с тобой время. Ничего не фотографируя. Чимин касается лежащей на столе ладони Юнги кончиками пальцев, еле ощутимо, Юнги тут же разворачивает ладонь, слегка прихватывая в ответ. — Ты надолго здесь? — спрашивает Чимин тихо. — Четыре дня. — Четыре дня? — Чимин не успевает скрыть явное разочарование в голосе, выпрямляется, пытаясь убрать руку, но Юнги упрямо сжимает ее в ладони, не выпуская, даже когда им приносят еду. Чимин, сгрызая губы, дожидается, пока официант уйдет, прячет глаза под ладонью, измученно вздыхая: — Лучше бы мы не виделись, а. — Прости, — неловко говорит Юнги, и Чимин мотает головой, — я знаю, что это немного, и что я вообще здесь по работе, но мы же почему-то встретились? — Чимин не знает, что ему ответить. — Поэтому, если ты не против, только если ты не против, я бы очень хотел провести с тобой время. Неважно где и как. Если ты тоже хочешь. Чимин хочет. Но проклятые четыре дня, что они успеют за четыре дня? Он скучал по Юнги, он забывал Юнги, и все ради чего? Чтобы снова с ним встретиться и заново отвыкать? Эти отношения заранее обречены на провал, при любом исходе, но Чимин, даже зная это, почему-то тоже хочет эти жалкие четыре дня с Юнги. Ему хорошо с Юнги, спокойно, даже толком его не зная, ему нравится быть с ним рядом, прикасаться, Чимин не может объяснить себе, почему так правильно себя чувствует, просто держа его за руку. Может, Юнги прав, и судьба все-таки существует, изощренная и жестокая, но зачем-то же она свела их снова? — Хорошо, — говорит Чимин. Юнги сжимает его ладонь и улыбается. «Будто во всем мире пришла весна», — всплывает в его голове голос Сокджина. Чимин берет отгулы, чтобы провести с Юнги четыре дня. Юнги по утрам работает — и ворчит Чимину сообщениями, как ненавидит работать по утрам, — чтобы быть свободным все остальное время. В свою последнюю утреннюю смену перед мини-отпуском, Чимин обнаруживает Юнги около кафе и замирает где-то на странной грани рассмеяться и подтереть слюну. Потому что Юнги стоит, будто знаменитость на тайном отдыхе, весь в чёрном; шёлковая рубашка открывает ключицы, бледные коленки торчат из прорезей джинсов, кепка неизменно закрывает лицо. — Не говори мне, что это за тобой, — восхищенно вздыхает Лиса, выглядывая с крыльца. Чимин показывает ей язык и сбегает со ступенек, хватая Юнги под локоть и быстро уводя прочь. — Не оглядывайся. — Почему? — растерянно спрашивает Юнги, на ходу вытаскивая наушники и засовывая в карман. — Если Лиса увидит тебя, то узнает и точно скажет Бэму. А он в том году еще неделю после твоего отъезда меня дразнил. — С чего это? — Да он как старая бабка сводница, — вздыхает Чимин, — знаешь, все эти шуточки про разбитое сердце, вот это всё… — Даже так, — тянет Юнги. Чимин по голосу слышит самодовольную улыбку и слегка толкает Юнги плечом. — Ты слишком высокого о себе мнения. — И что, даже не скучал? — Кто, Бэм? — придуривается Чимин. — Конечно, очень скучал. — Я тоже, — все ещё улыбаясь, говорит Юнги. Чимин рассыпается от внутреннего крика. Он уже и забыл, какой Юнги невозможный. — И вообще, чего ты вырядился? Солнца-то нет сегодня, вон какие тучи. — Ничего, станет жарко — разденусь. Но жарко становится Чимину. Юнги явно не имеет ничего такого в виду, просто у них впереди долгая прогулка, и Чимин хотел ему показать красивый пляж, может, затащить купаться. Юнги все ещё удивительно покладистый относительно всего, чего бы Чимину ни захотелось. Они заходят за мороженым, ходят по побережью босиком, и Юнги не обращает внимания на мокрые штанины; сидят на практически пустом пляже прямо на песке. Ветер треплет отросшие волосы Юнги, цепляется за шелковый воротник. Чимин пропускает половину из того, что Юнги, уставившись на штормовое море, рассказывает ему, потому что засматривается им на фоне серых клубящихся облаков, и очень хочет достать телефон, чтобы запечатлеть его таким. Но боится оборвать хрупкий момент трогательного доверия. У них всего четыре дня вместе, но Чимин чувствует его именно в эту встречу гораздо сильнее, чем в предыдущую. Юнги наслаждается своей жизнью рядом с ним, реже молчит, делится воспоминаниями из детства. Юнги не отпускает его руку, пока они гуляют. Они не поднимают тему поцелуя — не потому, что смущаются, им просто незачем. Им хорошо в этом кратком мгновении искренности, открытости друг с другом, просто держаться за руки, держаться рядом. — Хочешь съездить после обеда на пляж? — спрашивает Чимин, развалившись на кровати, пока Юнги копошится на его кухне. — Обещали хорошую погоду. — Может, посидим дома? Дома. Чимину так приятно от этого слова, приятно быть здесь вместе с Юнги, что он по-дурацки улыбается в потолок. Юнги, выходящий из кухни с закусками на тарелке, смеется над его выражением лица. — Ты чего довольный? — Да так, — говорит Чимин, от души потягиваясь, — хорошо просто. Хотя мне как-то неловко, что я тебя так на острова купаться не свозил. — Я не особо люблю воду, — Юнги присаживается рядом, слегка нависая над лицом Чимина, — так что можем и не ехать. — Может, ты на самом деле воплощение духа кота? — Что? — смеется Юнги. Чимин не сдерживается и смеётся тоже, но его смех быстро затихает, когда он чувствует пальцы Юнги на своей щеке мягким, почти осторожным прикосновением. Он так сильно хочет поцеловать Юнги, но знает, что это неправильно; что Юнги уезжает послезавтра, и что один день вместе не стоит столько дней, сколько ему понадобится, чтобы выкинуть его из головы. Снова. Чимин только и делает, что напоминает себе, что Юнги здесь не ради него, а из-за работы, но ничего не может поделать со своей ревностью. Он не знает, ревнует ли Юнги или время, которое тот мог бы провести рядом с ним, а не с кем-то еще, или все может быть еще хуже, чем он думает. В предпоследний день командировки Юнги, Чимин встречает его на байке у студии. Юнги выходит из дверей с какими-то людьми, очень красивыми людьми, прощается, вежливо улыбаясь, и Чимин чертовски ревнует к каждому из них, даже если видит, как лицо Юнги светлеет при виде него. Юнги торопится к нему, залезая на байк и сразу обнимая руками, и у Чимина в животе, прямо под его ладонями расцветает теплом. — Господи, я думал, эти съемки никогда не кончатся, — вздыхает он, и Чимин смеется, отъезжая от тротуара. — Соскучился? — поддевает он, даже не надеясь на ответ. Такие шутки обычно смущают Юнги, и он обязательно отшучивается в ответ или очень смешно, по-дурацки морщится, но Чимин слышит: — Да. И внутри все трепетно сводит до дрожи. Чимин впервые чувствует тонкий флер откровенности, повисший над ними именно в этот вечер, вечер последнего дня; чувствует его же в сыром воздухе перед грозой, в темных облаках, в оживающем городе, настоящем как никогда ранее. Чимин чувствует скоротечность жизни рядом с Юнги, и вместе с тем — ее подлинность, и хочет напиться этим моментом допьяна. Они сидят в квартире Чимина, распивая вино, купленное в ближайшем супермаркете, и сладковатые сумерки, заносимые ветром сквозь открытые окна. Юнги выгружает фотографии с чужой камеры на свой ноутбук и без стеснения показывает Чимину, рассказывая что-то своим заумным языком. Чимин не понимает ни слова, просто пялится на его лицо, лениво подперев щеку и улыбаясь, иногда поглядывает в экран. Юнги не фотографирует людей, но на этот заказ его буквально умоляли, и, как бы он не прибеднялся, фотографирует он потрясающе. Чимин посматривает на красивых моделей, мысли плывут в голове, глупые, колючие. Каково им было перед его камерой? Чувствовали ли они себя обнаженными в своей уязвимости? Смотрел ли Юнги в том же зачарованном восхищении? — Кто тебе понравился? — спрашивает он. Юнги воспринимает вопрос буквально, не чувствуя подложного дна. Может, для него и нет никакого подложного дна, это Чимин один вляпался так, что отдираться придется с мясом. Но сейчас он так пьян, что ему плевать. — Ммм, вот эта модель впечатлила, — говорит Юнги, пролистывая фотки. Чимин смотрит на тонкого юношу с густыми кудрями, наверняка наполовину таец, как и он, но Чимин и вполовину не такой же красивый. — Нравится женственный типаж? — с усмешкой спрашивает он. Но Юнги все так же серьезно объясняет: — Нет, он просто точнее остальных передает суть, позирует свободнее, и… — Юнги замолкает и наконец смотрит на Чимина, нахмурившись, — подожди, мы точно об одном говорим? — Не знаю, — Чимин, откидываясь на спинку стула, с улыбкой пожимает плечами и отпивает из бокала, — я спросил, кто тебе понравился из моделей. Ты сказал, что тебе нравятся кудрявенькие. — Мне никто не… понравился из моделей, если ты об этом, — Юнги неверяще качает головой и сам расплывается в улыбке. — Мне нравятся ревнивые корейцы, работающие официантами. Чимин радостно смеется. Он бы так хотел нравиться Юнги. — А ты что, думаешь, у меня вот так, — он машет в экран, — не получится? — Мне надо было захватить реквизит со съемок, да? — щурится Юнги и, отпивая вино, обдает Чимина таким взглядом, что становится жарко. — Мне кажется, тебе бы пошла эта юбка в пол. — Да мне вообще бы что угодно пошло! — с жаром отзывается Чимин и, с гулким звоном поставив бокал на стол, поднимается. — Мне и макияжа не надо, я и в дырявом халате вообще без двух секунд модель. — Нет, ну, я не знаю, конечно… — тянет Юнги с игривой серьезностью, и Чимин возмущенно ахает. Они чертовски любят дурачиться друг с другом, но сейчас Чимин не уверен, что это только шутка, что в этом нет совсем немного, самую капельку желания быть для Юнги лучшим. Чимин гасит верхний свет, оставляя только высокий ночник за спиной Юнги, и включает закатную лампу на столе. Та отбрасывает на стену неоновый желто-рыжий круг с розовой каймой, Чимин ныряет в этот свет, застывая в намеренно глупой позе, и они смеются вдвоем, пьяные, невесомо-легкие. — Давай, ну! Фотографируй меня! — Я не буду снимать тебя на чужую камеру, — хохочет Юнги. — Ну снимай на телефон! На память оставишь. Улыбка слегка сползает с губ Юнги, но Чимин этого уже не видит, вертится по всякому, с намеренной нелепостью скидывая халат с плеча, пока позирует на камеру телефона. Они смеются, Юнги фотографирует его, выбирая самые неестественные углы, чтобы рассмешить Чимина, просит «показать страсть глазами». Чимин хохочет, чувствуя себя неприлично счастливым, и все крутится, поглядывая на Юнги из-за плеча. Тот, отсмеявшись, смотрит на него с нежностью, вообще забывая про мобильник, просто смотрит, — но у Чимина от его взгляда буря поднимается внутри, пьяная, отчаянная. Он не хочет, чтобы это заканчивалось. Но если этому суждено закончиться, в этот короткий миг он хочет быть самым красивым для Юнги. В повисшем молчании Чимин улавливает тихую песню, играющую из ноутбука, и просто качается в ритм, медленно танцует в рыжей вспышке. — Ты такой красивый… Чимин, млея от похвалы, прикрывает глаза, отпуская себя, двигается не думая и не осознавая. Пальцы сами развязывают узел на поясе, отпускают края, и следом слышится чужой шелестящий вздох. Чимин открывает глаза, узнавая взгляд, который видел почти год назад у водопада, но на этот раз Юнги не фотографирует, только смотрит блестящими восхищенными глазами. Юнги смотрит — влюбленно. Чимин поводит плечами, роняя халат на пол. Они ничего не говорят друг другу. Чимин так и стоит, больше не двигаясь, почти обнаженный, распахнутый. Он будет жалеть об этом — но не сейчас. Медленно стянув белье вниз, он замирает на месте на несколько бесконечных секунд в ожидании. Юнги подходит медленно, будто к священному, долго не прикасается, просто окатывает горячим взглядом по всему телу, и Чимин чувствует вслед его взгляду шипящую волну тепла под кожей. — Можно?.. — спрашивает он, неожиданно охрипнув, и Чимин вздрагивает от его голоса. Юнги одним присутствием творит с ним сумасшедшие вещи. — Если хочешь, — отвечает Чимин так тихо, будто стоит только повысить голос, и звенящее в воздухе напряжение взорвётся как раскалившаяся лампочка. Юнги прикасается к нему так же медленно, осторожно, просто проскальзывает пальцами по щеке, по линии челюсти, любуясь, запоминая. Кончиками касается приоткрытых губ, и Чимин, не отрывая взгляда, прихватывает их языком, замечая, как что-то вспыхивает в глазах Юнги, когда он отводит ладонь и тянется поцеловать. Чимин тянет его к себе за затылок, и Юнги наконец целует смелее, сминает губы с привкусом тревожного дыхания. Он касается бережно-бережно, это Чимин вцепляется с отчаянием, будто Юнги могут отнять у него в любую секунду, жмется ближе, оттесняя к кровати, и сам же начинает раздевать. Пусть это будет слишком близко, слишком открыто, пусть они будут жалеть потом — они остаются одинаково обнажёнными, когда целуются на кровати и не могут остановиться. Юнги крепко прижимает сидящего у него на коленях Чимина, гладит спину и крупные бедра так заполошно, что Чимин вьется в его руках подставляясь, открываясь больше. Юнги без остановки шепчет «такой красивый, такой красивый», пока целует плечи и доверчиво открытую шею, будто опьяневший не от вина, а от возможности наконец прикоснуться. Чимин от его порывистой ласковости немножко умирает внутри. — Хен, — зовет он сквозь стон, притираясь ближе, когда Юнги, прикусывая под ухом, вжимает его за задницу в себя, — у меня, я, — Юнги все целует и прикасается, топит в собственной нежности, и у Чимина мысли рассыпаются бисером, — у меня не очень много опыта, но я хочу… Юнги опрокидывает его на кровать, вклиниваясь между бедер и нависая сверху, просто смотрит, тяжело дыша. Чимин чувствует себя уязвимым и вместе с этим — так правильно. Его малочисленные курортные романы и попытки в отношения почти никогда не заканчивались в постели, потому что он знал, что пожалеет, что оно того не стоит. Он и сейчас уверен, что пожалеет, но впервые чувствует — ему это нужно. Последнее воспоминание с Юнги, ощущение его губ на коже, ему это нужно. — У меня нет ничего с собой. Чимин почти смеётся. Юнги ничего не ждал от этой поездки. Они вообще не должны были встретиться. — Посмотри у меня в шкафчике над раковиной. Они снова целуются, так долго, будто не хотят останавливаться ни на секунду, но когда Юнги все-таки уходит в ванную и возвращается, он замирает на пороге спальни в долгом ошалелом приступе восхищения. Чимин, раскинув бедра, смотрит в ответ, гладит себя, медленно толкаясь в собственный кулак, и чуть не скулит — жадный взгляд Юнги калеными метками отпечатывается под кожей. — Нравится? — с улыбкой спрашивает Чимин. Юнги ничего не говорит, его глаза говорят за него; затем подходит ближе, только чтобы развернуть лампу, окатывая Чимина волной закатного света. Чимин больше не видит его взгляд из-за яркого света, сам прикрывает глаза, абсолютно точно зная, как на него смотрит Юнги. Юнги смотрит как художник, прикасается как художник, но Чимин в его руках не совершенное произведение, достойное векового восхваления. Чимин словно первое и последнее, главное дело жизни, настолько великолепное, что требует разрушения. Юнги зацеловывает его тело с жалящей нежностью, растягивает медленно и глубоко, чувствуя, как Чимин рассыпается от поцелуев на нежной внутренней стороне бедра, открываясь бабочкой. Волосы Юнги шелестят у него в кулаках, будто песок, и Чимин слышит шум далекого прибоя в ушах, когда Юнги вбирает член в рот, сжимается губами. — Хен, пожалуйста, — хнычет он, неосознанно поддавливая на затылок. Юнги послушно опускается ниже и втягивает щеки. Обычно избегая смотреть в глаза, сейчас он смотрит неотрывно, следит горящей тьмой, подсвеченной рыжим светом будто пламенем, Чимин не выдерживает этого взгляда и того, как туго, мучительно тянет во рту Юнги, сжимает его голову бедрами, забываясь. Пытается развести, но Юнги впивается в них пальцами, удерживая, и настойчивее двигает головой. Чимин хочет, чтобы остались царапины, чтобы осталось хоть что-то, кроме воспоминаний. — Хен, я долго не смогу, — признается он сиплым голосом, — пожалуйста, скорее. Юнги рывком подтягивается, наваливаясь всем весом, целует оглушительно. Чимин с отчаянием впивается под лопатки все время, что Юнги медленно оказывается внутри, и чувствует себя так безумно, так правильно, что сам подаёт бедрами в ответ. Юнги бьётся в него плавно и сильно, почти не выходя, будто ощущает, как это нужно Чимину, чувствовать его присутствие всем телом, кожей, дыханием. Они все смотрят друг на друга, дышат друг другом, соприкасаясь губами, Чимина ломает от того, как дрожит Юнги на каждый его стон, как его самого захлестывает ощущениями, но он будто боится отвести взгляд. Что Чимин исчезнет, как только это произойдёт, - Юнги слишком часто видел это во сне, чтобы не верить. Но Чимин целует его снова, мажет в поцелуях сквозь стон: — Ты мне нужен, хен, — выдыхает он, зажмурившись, — так сильно. Юнги с рычанием вжимается ему в шею лицом и выдыхает с такой безнадежной честностью, что Чимин слышит его тихий голос даже сквозь гул в ушах: — Я тебя люблю. Чимин стискивает его в объятиях, чувствуя горький ком в горле, и следом поцелуй, с которым Юнги замирает, будто хочет остаться так навсегда. Никакого «навсегда» у них быть не может, но это не важно, не сейчас. Сейчас Чимин хочет прожить последний день с Юнги без сожалений. Чимину кажется, что потом они целуются часами, просто прижимаясь друг к другу, наслаждаясь присутствием. Он шутливо ноет, ни на что не рассчитывая, — Юнги не шутливо поддается и ведет его в душ за руку, потом сам перестилает постель под командами Чимина, гасит свет. Чимин сгребает его в объятия под покрывалом и счастливо замирает, убаюканный ливнем, бьющим по стеклу, и ладонью Юнги, мягко перебирающей его волосы. Ему кажется, что он не уснет, чтобы продлить этот момент как можно дольше, но стоит ему только на секунду прикрыть глаза, как он открывает их уже солнечным утром. Юнги все еще лежит рядом на подушке, с рукой на чиминовом бедре, и это так очаровательно, так по-домашнему, что Чимин не может удержать улыбки. И почему-то — собственных слез, которые он испуганно вытирает тыльной стороной ладони. От движения Юнги просыпается, но Чимин даже не успевает отвернуться и так застывает, в растерянности уставившись в лицо Юнги. — Эй, ты чего? — взволнованно спрашивает он, подаваясь ближе. — Да сам не знаю, — Чимин пытается улыбнуться, но только плачет сильнее. Он не хочет, чтобы Юнги видел его слезы, и прячет лицо у него между ключиц. Он не хочет, чтобы Юнги уезжал. — У тебя что-то болит? Я сделал что-то не так? — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сдается Чимин, всхлипнув. Юнги обнимает его с такой нежностью, что это просто неправильно. — Тогда я не поеду. Чимин смеется сквозь слезы и обнимает Юнги крепче. — Я серьезно, я не поеду. Он отклоняется, чтобы посмотреть Юнги в лицо, но тот даже не улыбается, и улыбка Чимина медленно сходит следом. — Но что мы?.. Как мы?.. — Как-нибудь, — Юнги пожимает плечами, — это не важно. Чимин сжимает Юнги в объятиях с такой отчаянной радостью, что у него, должно быть, трещат ребра. Юнги действительно не уезжает и следующие два месяца напоминают Чимину сон, из которого он не хочет просыпаться. Он вспоминает, насколько на самом деле не выносит быть дома один, когда узнает, что такое все время быть рядом с Юнги. Юнги степенный, спокойный как безветренное море, но Чимин рядом с ним чувствует, как у него расцветает жизнь. Они проводят время вместе, не надоедая друг другу, Юнги таскается за ним по островам, Чимин сопровождает его на рабочих выставках. Чимин всегда целует его как в последний раз, занимается с ним любовью как в последний раз, — потому что знает, что это ненадолго. Приближение конца ощущается где-то внутри каждую секунду, впивается в нутро коготками; иногда Чимин купается в своём счастье так беззаветно, что почти перестаёт это ощущать, но знает, что оно всегда с ним, как дурное предчувствие. Когда Юнги звонят одним вечером, раньше, чем он примет звонок, Чимин чувствует, как внутри всё обрывается. Вот и всё. Юнги, закончив разговор, смотрит виноватыми глазами, объясняя, что ему нужно вернуться, ненадолго, какие-то очень важные съёмки, и Чимин кивает, стараясь улыбнуться. Но Юнги уже знает его достаточно, чтобы заметить, что в этой улыбке ни грамма искренности. Когда они стоят в аэропорту, и Юнги держит в одной руке ладонь Чимина, а во второй купленный здесь чемодан со всеми дурацкими цветастыми рубашками, что они покупали, пока колесили, наслаждаясь отпуском, Чимин просит: — Не возвращайся, ладно? — Чимин… — со вздохом начинает Юнги, но замолкает, когда Чимин вскидывает руку. — Я не смогу так. Ждать, когда ты приедешь, потом бояться, что ты скоро уедешь обратно. Давай не будем. — Но я вернусь, — упрямо говорит Юнги с таким лицом, будто все уже решил, и Чимин с печальной улыбкой мотает головой. — Не надо. Жить на две страны тяжело, не мучай себя. Чимин не находит в себе сил даже обнять его на прощание. Сложнее потом продолжать жить как раньше, приходить в пустую квартиру. Чимину приходится поменять телефон и работу, настолько он боится встретить Юнги снова и не выдержать, поэтому он устраивается в другое кафе подальше от старого, заводит новые знакомства. Ему нужно было заподозрить неладное, когда однажды ему приходит от Чонгука «Надеюсь, ты меня не прибьешь». Потому что через пару дней Юнги заходит к нему в кафе в компании огромного чемодана, ставит его на пол со стуком и уставляется на Чимина почти с недовольством. — Не то чтобы в Таиланде очень много Чонгуков, но мне огромного труда стоило тебя найти. Чимин смотрит на Юнги, стоящего в дверях, взъерошенного с дороги, как прежде в рубашке, застегнутой под горло, такого красивого, такого нужного — и боится разреветься. — Я же сказал, — тут же перебивает Юнги, видя, что Чимин хочет что-то сказать, — я остаюсь. — Остаёшься в смысле…совсем? — Совсем, — Юнги своей улыбкой рвёт ему сердце, — я просто съездил забрать вещи и уволиться. Чимин бросается к нему на шею, смущенно пряча лицо в воротнике, потому что слышит, как коллеги и несколько посетителей хлопают и радостно кричат. — Если ты снова уедешь, — рычит он, стискивая рубашку Юнги в кулаках, — я выброшу тебя в океан прямо в этом чемодане. — Не забудь все отснять, — смеется Юнги, — классные же фотки получатся, скажи?