Magst du katzen? | Любите кошек?

      Слышала, что доктор Робертс сегодня вечером будет в таверне. Вспомнив, как великолепно он играет, я, конечно же, захотела вновь услышать дивные звуки пианино. Увидеть, как его пальцы с хирургической точностью, и в то же время нежно, блуждают по клавишам… Хотелось расслабиться, забыться в музыке, хоть ненадолго отвлечься от всего, что происходит вокруг. Хотелось окунуться в прекрасное, то немногое, что ещё осталось от привычной жизни. В таверне был аншлаг. Большинство просто сидели, ничего не заказав (то ли оттого, что берегли деньги, то ли просто в таверне с провиантом стало туго…). Люди с любопытством и нетерпением поглядывали на дверь, ожидая прихода Джона, но его пока не было видно. Я села у стойки и дружелюбно поприветствовала хозяина таверны, стоящего ко мне спиной. Мужчина повернулся, и я напряглась, увидев на его припухшем лице большой фиолетовый, почти чёрный, синяк. Но, несмотря на это, мужчина был улыбчив со мной. — Госпожа американская журналистка! Что-то вы всё не показываетесь и не показываетесь… Я уж заскучал, — его густые усы стали ещё больше из-за широкой улыбки. — Здравствуйте. Что у вас с лицом, Питер? — спросила я, хоть и догадывалась, каким будет ответ. Мужчина хмыкнул и закатил глаза, словно это так, пустяк, и то, о чём он сейчас расскажет, едва ли заслуживает внимания… как какая-нибудь потасовка с выпившими друзьями. — А сами-то как думаете? Вон, эти господа решили мне физиономию украсить, — он кивнул в дальний угол комнаты, где за столом спиной к нам сидел мужчина в немецкой военной форме и читал книгу. — Ну, не конкретно этот. Он довольно… тихий. — Что произошло? — Отказался пиво им наливать, — очевидно, заметив замешательство на моём лице, Питер цокнул языком, затем наклонился ближе и пояснил, как маленькой девочке: — Не хочу я этих крыс обслуживать… Я вздохнула. Смириться с тем, что происходит, было действительно сложно. Как сложно было видеть и то, что самые обычные люди, которые вовсе и не хотели войны, вынуждены были теперь как-то с этим жить. Они не могли ничего изменить. Но я могла. Я могла крикнуть голосом народа через свои статьи. Могла открыть миру правду (хотя бы попытаться). — Понимаю, вы злитесь, — я опустила печальный взгляд на свои руки, чуть сжимающие складки юбки. — Они пришли сюда, начали устанавливать свои порядки… — Вот именно! — громче ответил Питер. Видимо, его воодушевило моё понимание. — Какое право они вообще имеют заявляться ко мне и что-то с меня требовать! — Это несправедливо, вы правы. Но вам нужно быть осторожнее. — Это я уже понял! Трудным путём, — он пренебрежительно указал пальцем на свой синяк. — Но просто молча терпеть это издевательство я не намерен! — Вы не думали о том, чтобы бежать? Нидерланды придерживаются нейтралитета, и… Хозяин таверны грубо прервал меня. — Бельгия тоже придерживалась. И что, помог он, нейтралитет этот? Я промолчала, не зная, что ответить. Питер был прав. И продолжал с завидной воинственностью отстаивать своё мнение. — И вообще, не собираюсь я никуда бежать как какой-то трус! Чтобы меня какие-то немцы из собственного дома вытурили… Нет! Не будет этого! Он что-то заворчал себе под нос, с усилием натирая тарелку. Так, словно представлял на этом месте лицо немецкого офицера. Я безнадёжно вздохнула, опустошённая тем, что даже такой добродушный человек, как Питер, стал жёстким и грубым от повисшего над Химворде тумана гнёта и скорби. Я задумчиво оглядела таверну, ища место за столиком, чтобы оттуда было лучше видно выступление Джона. Однако все места, кажется, были заняты. Кроме одного. «О, нет, похоже, есть один свободный стул…» Стул у самого дальнего стола, за которым сидел тот самый немецкий солдат. Вдруг он немного повернулся, и я смогла разглядеть знакомое лицо. Там сидел Фридрих. Я стыдливо опустила глаза, вспомнив, как Фридрих хотел помочь потерявшейся девочке, а я не поверила ему. Моя совесть настаивала на том, чтобы извиниться. Но мне нужно было немного выпить для смелости. — Питер, нальёте мне того же вина, что в прошлый раз? — попросила я. — Не могу, то кончилось, — грустно ответил хозяин таверны. — Всё понемногу кончается… Я понимающе кивнула. И всё же, нужно было чем-то освежить мысли. — О, ну тогда… просто воды… Получив полный стакан, я хотела было пойти к Фридриху, но Питер с удивлением меня остановил. — Вы куда? — Пойду присяду. — Так ведь нет свободных мест. — Ну почему же? — я слегка улыбнулась и кивнула в дальний угол. — Есть одно, во-он там. — Рядом с немцем?! — Питер выпучил на меня глаза. Что ж, следовало ожидать… — Не переживайте, я сейчас всё объясню. Питер нахмурил брови, но промолчал, давая мне сказать. — Я случайно с ним познакомилась. Он хотел помочь маленькой девочке. Думал, она потерялась… — я снова улыбнулась, вспомнив напуганное, но в то же время умилительное выражение лица Фридриха. — У меня создалось о нём хорошее впечатление. — И что с того? — угрюмо спросил Питер. Моих аргументов ему было недостаточно. — Все немцы — крысы! Или вы их шпионка? Его подозрения огорчили меня, и я ответила, едва сдерживаясь, чтобы не скатиться до грубостей: — Я не шпионка! Я по-немецки еле говорю. — Так бы ответил любой шпион! Я осеклась и потупила взгляд. Чёрт, а ведь и не поспоришь! — Хм. Наверное… Слушайте, я не хочу тратить время на споры. Я понимаю, что… — Да куда вам! — опять перебил Питер. Затем он скривил неприязненную физиономию и отвернулся, делая вид, что ему интереснее агрессивно натрирать тарелки, чем дальше говорить со мной. Несмотря на это, я продолжила. — Я лишь хочу сказать… Посмотрите на ситуацию с другой стороны. Думаете, каждый немецкий солдат хотел этой войны? Хозяин таверны напрягся и замер, стоя ко мне спиной. Было видно, о чём-то задумался. Я продолжала. — Хотел покинуть свой дом… ради всего этого? Они такие же люди, как мы с вами. В ком-то из них больше плохого. В ком-то — хорошего. Я постучала ногтями по барной стойке и философски произнесла, так банально, но так точно и правильно: — Жить легче, когда всё либо чёрное, либо белое. Тогда у нас появляется хоть какая-то определённость. Но в жизни… столько оттенков. Выводы о человеке стоит делать, исходя из его поступков, а не цвета военной формы, — из моих лёгких вырвался шумный вздох. — Я сама это не так давно поняла… Питер мне ничего не ответил. Стоял всё такой же застывший и задумчивый. Кто знает, возможно, в его голове что-то прояснилось в этот момент. Я покачала головой. Ну, хотя бы попыталась… Я взяла свой стакан воды и прошла к столу, за которым сидел Фридрих. Я подошла к нему как можно тише, чтобы не отвлекать от чтения. Перед ним лежала увесистая книга в красивом переплёте. Я кинула мимолётный взгляд на текст. Немецкий. — Не помешаю? — спросила я, приблизившись ещё. От меня не скрылось то, какими подозрительными взглядами меня смеряли люди за соседними столиками. Так обычно смотрят на предателей, на шпионов. Уже предчувствую, какие слухи поползут завтра по Химворде… Но давайте будем честны — если бы меня волновало то, что говорят обо мне люди, я бы точно не стала той, кто я есть. Сам Фридрих вздрогнул от неожиданности и прикрыл книгу так, будто его поймали не на обычном чтении, а на чём-то более сокровенном. Он обернулся, и глаза его расширились, в зрачках засверкало что-то тёплое, едва уловимое, а рот приоткрылся. Фридрих явно не ожидал, что я подсяду к нему. Не в силах побороть подкравшееся к нему смятение, пробормотал: — Зд… зд… зд… Фридрих сжимал и разжимал кулаки, силясь взять верх над заиканием. Однако его волнение в тот момент оказалось всё же сильнее его, и Фридрих просто смущённо выдохнул и, опустив плечи, посмотрел на меня. — Можно мне присесть? — спросила я. Щёки Фридриха едва заметно порозовели. Какая прелесть… Он кивнул, улыбнувшись. Я опустилась на стул напротив. — Тоже пришли послушать, как играет доктор? — чтобы не оставлять места для неловкого молчания, я первой завела разговор. — Да. Я в один вечер мимо проходил и у-услышал звуки пианино. Мне ск-сказали, что тут иногда играют. — Любите музыку? — Да. Мне её не хватало. — Вы тоже играете? — На скрипке. И п-пою немного тоже. Я неосознанно посмотрела на его руки, сложенные поверх книги. Изящные кисти с тонкими пальцами. Это были руки настоящего музыканта. Было нетрудно представить, как он играет. Как его руки держат смычок, бережно скользящий по струнам. Я незаметно поджала губы. Непохоже, чтобы такие красивые руки прежде когда-нибудь держали оружие. Скорее всего, Фридриха, как и большинство немецких солдат, отправили на фронт против воли. И от мысли об этом становилось вдруг так тяжко и паршиво на душе… — О, интересно, — я широко улыбнулась, прогоняя грусть. А то вдруг Фридрих ещё подумает, что это из-за него? — С удовольствием вас как-нибудь послушала бы. После короткой паузы Фридрих вдруг спросил… — Вы случайно не знаете, что с той девочкой? Она тогда убежала к родителям? Я ни слова из вашего разговора не понял… — Она из приюта, насколько я поняла. Убежала к своей воспитательнице. — Ясно… — блеск в его глазах потускнел. — Она так сильно меня испугалась. П-плакала, а я ничего сделать не мог. Надо было оставить её в покое. — Ну, вы хотели ей помочь. — Да, но я сюда пришёл как солдат армии Германской и-империи, — брови Фридриха нахмурились. — Навряд ли здесь кто-то поверит, что я х-хотел помочь. Он тяжело вздохнул и потёр большим и указательным пальцами закрытые глаза. Я втянула щёки и стыдливо опустила взгляд на свой стакан воды. Ведь я была в числе тех, кто не поверил. Сначала. Но теперь я видела, что этот мужчина не способен обидеть кого бы то ни было. — Насчёт того, что произошло там, в переулке… — начала извиняться я, но он перебил. — Т-Теодора… Я не думаю, что вам ст-ст… — Фридрих прервался, собираясь с мыслями, и закончил: — Стоит со мной сидеть. Я сделала глоток воды, а он продолжал: — Люди о вас подумают… Раз вы сидите с немцем… — Я не особо переживаю о мнении людей. Если бы я жила так, как мне диктует общество, была бы сейчас в браке с каким-нибудь мужчиной со всё убывающим количеством волос и всё увеличивающимся обхватом живота… Нянчила бы третьего ребёнка, если не четвёртого… И играла бы в карты с соседками по воскресеньям, — я усмехнулась и махнула рукой. — Тихая, спокойная жизнь… Но совсем не мой стиль. — Понятно… Фридрих улыбнулся. Широко и открыто, отпустив стеснение и неловкость. Словно на секунду забыл, где он и кто он, и был просто молодым мужчиной, мило беседующим с женщиной в небольшой таверне. И мне невольно захотелось улыбнуться так же в ответ и смотреть на него… смотреть… Однако долго возникшая между нами безмятежность не продлилась. Мимо нашего столика проходил какой-то господин. Похоже, он направлялся к барной стойке. В зале было достаточно места, чтобы он смог спокойно пройти, но он подошёл намерено близко к стулу Фридриха. И будто бы случайно с силой пихнул его в плечо. Фридрих дёрнулся, зажмурился, резко выдохнул. Улыбка с его лица тут же исчезла, плечи опустились, но он стерпел, стараясь не смотреть на меня. А тот господин довольно хмыкнул и продолжил свой путь, тихо произнеся… — Чтоб вы все передохли, твари германские. Я сжала руки в кулаки. Захотелось вскочить с места и отчитать его. Громко заявить ему и всем присутствующим, что они не правы, что на любой стороне есть «хорошие» и «плохие»! Взглянув на Фридриха, я увидела, как тот мотает головой из стороны в сторону, будто знает, о чём я могу думать. — По-пожалуйста, только не говорите ему ничего, — тихо попросил он. — Не надо, я вас прошу. Мне было сложно. Горько и противно от того, что так происходит. Но мысленно я понимала, что этим конфликтом сделаю только хуже. Испорчу настроение себе и ему, поэтому я тяжело вздохнула и, стараясь не думать, о том господине, сказала Фридриху… — Хорошо, я не буду. — Спасибо. — Вы в порядке? — Да, э-это ничего. Небольно. — Почему вы не хотели, чтобы я что-то говорила? — наверное, глупый вопрос, но в тот момент мне захотелось его задать. — Они ведь даже не знают вас, а обращаются так… — Их можно понять, — спокойно ответил Фридрих. — Я же знаю, что делают некоторые солдаты. Грабят и бьют местных. Считают, они победители… — его голос стал грубее. — Считают, им всё дозволено. — Да, но ведь… — Т-Теодора… Всё в порядке, честно. Спасибо вам за заботу. Я, знаете… н-наверное пойду… — Но ведь вы хотели послушать музыку. Доктор Робертс скоро будет здесь, ждать недолго. — Нет, я… Я пойду… До свидания, Теодора. Фридрих поднялся из-за стола и двинулся к выходу под пристальными взглядами других посетителей. Вздохнув, я посмотрела сначала ему в спину, а потом на стакан с водой. И заметила оставленную на столе книгу. И я решила: «Отдам ему книгу и заодно уговорю вернуться. Он заслуживает того, чтобы спокойно послушать музыку». Я вышла из таверны и стала оглядываться, надеясь, что Фридрих не успел далеко уйти. Он сидел на скамейке у фонтана. Гладил кошку, уютно свернувшуюся клубком у него на руках. Готова поклясться, это самое милое зрелище, что удалось увидеть за все эти безумные дни. — Фридрих. Он поднял на меня глаза. Такие чистые. Голубые и красивые. Мне даже стало будто бы теплее. — Теодора. Я присела рядом с ним. — Вы книгу забыли. — О… Спасибо, что вернули. Он принял из моих рук книгу, положил рядом с собой и вдруг спросил: — Любите кошек? — У меня на них аллергия. — Правда? У м-меня тоже… — А почему тогда вы эту гладите? Он с улыбкой пожал плечами. — Она пришла, начала о ноги т-тереться… Когда кто-то вот так просит ласки и любви, разве можно отказать? Кошка довольно замурчала, блаженно выгнувшись под ласковыми пальцами немца. Я осторожно погладила её по прохладному носу кончиком указательного пальца и чихнула. — Апчхи! — Будьте здоровы, — сказал Фридрих, шмыгнув покрасневшим носом. Он продолжал гладить мурлыкающий комочек, который с благодарностью принимал всю ту нежность, что дарил незнакомец. Кошке было всё равно, кто он и какой цвет у его формы. Она лишь с обожанием смотрела на Фридриха. И я вдруг поняла, что тоже с интересом и неосознанным обожанием смотрю на него. На его голубые глаза, слезящиеся от аллергии, на лёгкую улыбку, розовые щёки… На его пальцы, медленно скользящие по мягкой кошачьей шёрстке… Мне вдруг захотелось быть к нему чуточку ближе. Подбодрить, поддержать… Я слегка почесала кошку за ухом, и она замурлыкала ещё звонче. Чувствуя раздражение в ноздрях, я смешно покрутила носом, чтобы снова не чихнуть, но помогало так себе. Глядя на меня, Фридрих тихо засмеялся и чихнул сам. Я следом. И тут мы переглянулись и захохотали, как дети. — Спасибо, Т-Теодора, но не нужно… — Не нужно что? — спросила я ухмыльнувшись и снова чихнув. — Апчхи!.. Ну, нет… Я не уступлю так просто! Я снова решительно прикоснулась к кошке, взлохматив шерсть у неё на загривке. И случайно наткнулась своими пальцами на кончики пальцев Фридриха. Несмотря на вечернюю прохладу и надвигающуюся непогоду, они были тёплыми, только едва заметно тряслись от смущения. Я могла бы убрать руку, если бы Фридрих мне сказал, что ему неприятно, но он молчал, шмыгая носом. Делал вид, что тоже больше увлечён поглаживанием кошки. Как ни в чём не бывало мои пальцы то уходили от его, гладя кошку, то снова натыкались, заставляя моё сердце пропускать несколько ударов. В какой-то момент я заметила, что теперь и сам Фридрих как бы невзначай задевал своей рукой мою руку. Он делал это осторожно, краснея, боясь спугнуть меня. Так ненавязчиво и нежно, что я и не сразу заметила, как пальцы Фридриха гладят уже не кошку, а мои руки… Подушечки, костяшки на пальцах и тыльной стороне ладони, запястья… Я прикрыла глаза, чтобы ещё лучше ощущать нежность его прикосновений. Чувствуя себя, как та самая кошка, что приласкали, я и сама вот-вот готова была замурчать… Не заметила, когда кошка ушла. Видимо, мы ей надоели. Но когда я открыла глаза, то увидела на весу наши руки, сплетённые в замок. Фридрих счастливо улыбался, и я не могла не ответить ему тем же. Мы сидели так, неизвестно сколько. Я уже забыла про то, зачем вообще пошла за ним… Про книгу, про пианино… Но тут Фридрих сам напомнил об этом, с неохотой разорвав наши пальцы. — Пой-пойдёмте? — тихо произнёс он. — Скоро доктор будет играть… — Ах, да… — я моргнула и поднялась со скамейки, чувствуя, как от смущения краснеет лицо, а от безмятежности и радости теплеет душа. — Пойдёмте… Я протянула ему руку, которую он трогал несколько минут назад, и Фридрих уже смелее взял мою ладонь. Мы пошли к таверне, улыбаясь и держась за руки. Прохожие бросали в наши стороны хмурые взгляды, шептались. Но нам с Фридрихом было совершено всё равно. Мы лишь сильнее сплели наши пальцы. О книге снова забыли. Кажется, она так и осталась лежать на скамейке у фонтана…