Страшно

Когда Валерка впервые заикается об этой идее, Игорю страшно. До дрожи и тошноты. Страшно от самой мысли, от решимости Валеры, от собственного желания согласиться. — Совсем с ума сошел? — Игорь срывается на крик прежде, чем успевает себя остановить. Валера обиженно прижимает к груди выкранный в последний день лагеря, потрепанный дневник Серпа. Смотрит на Игоря волком — милые круглые очки больше не смягчают его взгляда, с тех пор как Валера стал стратилатом, он их больше не носит, и взгляд его ледянисто-холодных глаз теперь слишком сильно напоминает Игорю другой такой же. Валера обижен, конечно, Валеру тяжело переубедить, если он вбил что-то себе в голову, но у Игоря достаточно аргументов. “Возвращать людей с того света — нельзя.” (— Можно, — напоминает Валера, — Нику вашу вернули.) “Это будет уже не он.” (— Откуда вам знать, какой он?) “А если написанное в дневнике — бред? Вдруг, не сработает?” (— Остальная, найденная в нем информация, была правдой.) И самое главное: — Если расценки там жизнь за жизнь — убивать мы никого не станем. — Но мы уже убивали, — спорит Валера. Едва ли ногой не топает отчаянно, сошел бы за капризного ребенка, если бы Игорь не знал о том, как скоро закончилось валеркино детство. — Вы убивали. Грязный прием. Но он работает. Игорь готов был убить — и убил — чтобы спасти Веронику, чтобы защитить Валеру и остальных. Убить, чтобы спасти Дениса, чем хуже? О Денисе Игорь запрещает себе думать уже больше полугода. И о своей первой смене в Буревестнике летом семьдесят девятого тоже. И о спальне вожатых, которую полтора года назад не хотелось покидать, а позже — тошно было переступать порог. О жаре лагерного костра, не способном сравниться с внутренним жаром, который охватывал Игоря, стоило Денису подсесть слишком близко, так, чтобы колени соприкасались, и завести разговор ни о чем. О теплых летних ночах, которые длились вечность, и которые рассвет прогонял слишком скоро. Об алых, влажных губах, от которых невозможно было оторваться. О гладкой, бледной коже, расцветающей синюшными узорами засосов, спрятанными под высоким воротом идеально-белой рубашки. О голубых глазах, поначалу теплых, как летнее небо, а после — бесчувственных и холодных словно лед. О боли укусов — Игорь только теперь понимает, что это были именно они — тут же мешающейся с удовольствием. О неспособности сказать Денису нет, о собственной беспомощности, о целом годе, когда мечтал встретиться вновь и понять, что же пошло не так. И о летучке в свою вторую смену, когда он узнал, что Дениса не будет. Не только в Буревестнике этим летом. Нигде. Никогда. Смириться было достаточно тяжело. Позволить себе надеяться, поверить что смирялся зря? Еще хуже. Страшно. Игорю страшно. Страшно, когда Валера посреди холодного декабря тянет его с собой в опустевший закрытый лагерь, в дом давно уже мертвого стратилата, за книгами. Им нужно больше информации. Замерзший замок ломается под ударами топора, найденного в пищеблоке, там, где раньше жила баб Нюра. Они с Валеркой дрожат в холодном кабинете, подсвечивая страницы книг фонариком, до самой темноты. Дом не топят, свет не включают. Страшно привлечь внимание. Слушать, как позже, уже в квартире Лагуновых, Валера, закутанный в плед по самую макушку, зачитывает нужную информацию, тоже страшно. — Чтобы вернуть кого-то с того света положено соблюсти три условия, — голос Валеры абсолютно ровный, словно у него в руках записи рецептов, а не правила некромантии. — Первое. Нельзя получить жизнь, не отдав жизнь, требуется ритуальная жертва. Могилу окропить ее кровью. Игорь кивает, игнорируя мурашки, сбегающие от затылка вниз по спине, и заставляющие волоски на теле встать дыбом. Не так уж сложно притвориться, что это от холода. — Второе. В ритуале должна участвовать сила, способная к воскрешению, — Валера хмыкает как-то грустно. Этот пунктик они уже успели разобрать отдельно. Именно его Валера и нашел в дневнике Серпа еще в начале месяца, с этим и приехал к Игорю, прося о помощи. Стратилат способен воскрешать людей, вот что они тогда узнали. Но не кого угодно, а только тех, кто является его прямыми обращенными "детьми", либо тех, кого обратил предыдущий, передавший ему силу, стратилат. В общем, только "своих по крови". А кто для Валеры больше “свой”, чем Денис? — И третье. Кто-то должен призвать телесную оболочку, а кто-то — душу. Вариантов у них немного. Валера наверняка может привязать Дениса к миру живых физически, он — родная кровь, схожая ДНК. Все, что остается Игорю — спасать чужую (родную) душу. Игорь не против, даже зная, что призвавший мертвую душу, навечно связывает ее со своей собственной, держит в мире живых. Игорь не против, просто страшно. Все это. Особенно пугает первый пункт, предполагающий практически человеческое жертвоприношение. Казалось бы, куда проще: убийство недопустимо. Если оно — цена за возвращение Дениса, то ни о чем подобном и речи быть не может. И все же Игорь с Валерой не прекращают обсуждений. — Валер, пожалуйста — тихо просит Игорь в очередной вечер, когда они снова устраиваются за столом в квартире Лагуновых, изучая записи Серпа Иваныча, выискивая обходные пути. — Денис не хотел бы, чтобы ты вот так… Договорить он не успевает. Такое выражение Игорь использует не впервые, но Валера никогда еще не реагировал настолько эмоционально. Он вскакивает из-за стола, стряхивает с плеча чужую руку, ощетинивается весь. — Да откуда тебе знать, чего он хотел бы? — кричит Валера, и Игорь невольно подмечает: "выкать" перестал. — Ты его знал то всего месяц! Он о тебе даже не рассказывал! Игорю бы в пору расстроиться, оскорбиться, но не выходит. А о чем Денису было рассказывать? О том как они за каждым углом лагеря потрахаться успели? О таком не то, что младшему брату, вообще никому никогда не расскажешь. Только если в тюрьме оказаться не боишься. Игорь боится. — Валер, — пытается он снова, но, кажется, замять эту тему уже не получится. — Почему ты все время говоришь о нем так, будто знал его лучше, чем я? — не унимается Валера. — В нашу с Денисом комнату шагу сделать не можешь, от семейных фото в зале отворачиваешься с таким лицом, будто тебя ударили. Ты по Нике своей так не страдал! Игорь молчит, вперив взгляд в разложенные на столе бумаги. Сцепляет руки в замок нервно, впивается в кожу пальцами до боли, трет влажные ладони. Плотно сжимает челюсти, словно физически принуждая себя не произносить ни слова. — Что у вас за дружба была такая? — в голосе Валеры теперь слышится почти отчаянный гнев. Тонкие запястья выхватывают книгу из-под локтей Игоря, заставляя его пошатнуться и посмотреть, наконец, в полные обиды глаза. — Ну чего ты молчишь как на допросе? Как будто я тебя сейчас по сто двадцать первой привлеку! Или есть за что? В точку. На несколько мучительно долгих секунд в комнате повисает абсолютная, отвратительно неловкая тишина. Не слышно даже тиканья настенных часов. Никто из них не пытается отвести взгляда. Валера отмирает первым. — Значит вы… — Да, — отвечает Игорь, не дослушав вопрос — заставлять Валеру говорить об этом вслух не хочется вовсе. Полное неверия и, кажется, отвращения “Нет” режет уши. Валера, развернувшись, выходит из комнаты, а еще через несколько секунд громко хлопает дверь, но Игорь не спешит за ним следом. Что он может теперь сказать? Аккуратно собирает книги и бумаги, складывает на краю стола ровной стопкой, щелкает выключателем на выходе. Уже на пороге, обувая изношенные ботинки, смотрит на полоску света, пробивающуюся из-под двери, и признает — Валера был прав, в эту комнату в конце коридора для Игоря вход закрыт. Там до сих пор слишком много его. Сталкиваясь со старшими Лагуновыми уже на лестничной клетке, Игорь извиняется, что не останется на ужин, как делает это обычно. Теть Аня еще какое-то время уговаривает его с мягкой улыбкой, дядь Юра крепко жмет руку и Игорь, зацепившись взглядом за тяжелую оправу его очков, снова задумывается на секунду, а носил ли очки Денис? До того, как получил нечеловечески четкое зрение. И если носил, шло ли ему, как отцу и брату? Улыбаясь собственным мыслям, Игорь отвечает на рукопожатие, пока дядь Юра, словно бы отпрашивая собственного сына на прогулку в вечер буднего дня, убеждает жену: — Да пусть бежит. Молодежь. Может, у него свидание. Полтора года назад о родителях Дениса Игорь знал лишь то, что со старшим сыном отношения у них напряженные, что Денис многое от них скрывает, и самого Игоря обязательно скроет тоже. Сейчас, почти что принятый в семью Лагуновых, он невесело усмехается про себя: Денис обязательно оценил бы иронию. А еще ему страшно представить, как Валера вообще собирается объяснять родителям возвращение их старшего сына с того света. И собирается ли? Валера приходит к нему сам, снова. Звонит в дверь настойчиво, пока Игорь, уже разглядевший его в глазок, не решается, наконец, открыть. Вся напористость Валеры заканчивается именно в этот момент. Он неловко топчется на пороге, слишком внимательно изучает облупившуюся краску дверного косяка, и все же выдает нечто похожее на извинения. — Я, в общем, слишком резко отреагировал, — признает Валера. — Нельзя было так. Игорь Саныч, я ведь и представить не мог, что… Громкий скрип петель эхом отдается от стен лестничной клетки, когда Игорь открывает дверь пошире и отступает в сторону, молча предлагая Валере пройти в квартиру. — Забыто, — кивает он, ероша отросшие волосы на затылке. — И давай просто Игорь, без Санычей, на "ты". Валера впервые за долгое время широко улыбается. Совсем как человек. В этот вечер он делится с Игорем своими вроде как четко обозначенными планами, и все же принимает правки более охотно, чем несколько дней назад. Игорь "очеловечивает" каждый из пунктов настолько, насколько вообще возможно. Не пытается только спорить с той частью, в которой Валера укусами и манипуляциями убедит окружающих, включая родителей, что опущенный в землю прошедший весной, закрытый гроб хранил в себе тело совершенно другого человека, пока Денис находился в коме под чужим именем. Врачебная ошибка, ужасная халатность, на год заставившая семью погрузиться в горе, но не более. Для того, чтобы успешно провернуть это, Валере придется существенно расширить сферу влияния, но ему, кажется, все равно. Растет парень. Игорю от этого страшно. Он уже не уверен в том, что согласился на такую авантюру потому, что сам того захотел, а не потому что Валера ему внушил. Но до тех пор, пока у Игоря получается оспаривать его планы, какая-никакая уверенность в своей независимости все же остается. Во время очередной их дискуссии, на уже привычное игорево "Денис не одобрил бы", Валера вдруг прыскает, глядя куда-то Игорю за плечо. Оборачиваться почему-то страшно, и тем не менее… — Ну, привет, — Денис, бледный как сама смерть, нежно улыбается ему, чуть приподняв уголки губ. В глазах щиплет. Время, кажется, останавливается. Игорь не пытается лгать себе, он знает, что Денис, вот такой, неживой, видится ему далеко не впервые. Еще в Буревестнике ему порой казалось, будто он видел Валерку в компании знакомой высокой фигуры в белой рубашке, но тогда Игорь изо всех сил отгонял наваждение, не хотел верить. Вампиры, убийства — одно. Призраки, или даже один конкретный призрак человека, чей образ и так преследовал Игоря месяцами — это уже слишком. В последний раз он, кажется, видел Дениса на корабле. Вергилий мерно двигался вперед, разрезая водную гладь, Ника смотрела на Игоря дикими обиженными глазами из-за занавеси темных волос, ветер теребил лист бумаги с чистосердечным признанием, зажатый в пальцах Игоря. Денис тогда почудился ему всего на секунду, присел рядом на ступеньку, попросил не губить свою жизнь, а когда Игорь очнулся, дернувшись от страха, строчки заявления в его руках оказались аккуратно перечеркнуты. Теперь же Игорь не спешит очнуться, не отводит взгляда, смотрит в огромные, родные уже глаза, по которым так скучал. Обводит взглядом тонкую словно бумага кожу, выступившие вены, широко открытый ворот строгой белой рубашки, а под ним отвратительно чернеющие края раны, скрепленные между собой скобами. Денис продолжает улыбаться. Выжидающе как-то, словно не желая торопить. Выглядит это страшно. Игорю страшно. Игнорируя дрожь, пробежавшую по телу, он ступает ближе, протягивает руку, желая коснуться бледной щеки, проверить… сам не уверен, что именно. Ощущения странные. Как если бы горячей ладонью коснуться снега. Почувствуешь только холодок и хрупкость, зыбкость тающих под пальцами снежинок. Денис льнет к его ладони, трется словно изголодавшийся по вниманию кот. Игорь выдыхает рвано, и тут же слышит откуда-то слева от себя, словно на периферии: — Ты тоже его видишь? Кивает в ответ, машинально, так и не обернувшись. — Выходит, что ты не совсем галлюцинация, — заключает Валера пораженно. — Не совсем, — соглашается Денис, краем глаза глядя в сторону, на брата, но уже через секунду возвращая все свое внимание Игорю. Не утянуть его в объятия после этого кажется физически невозможным. Обнимать Дениса сейчас, думает Игорь, как обнимать холодный воздух. Неправильно, не по-настоящему, недостаточно. Он цепляется за фантомное тело в руках так, что сводит запястья, но этого мало. Игорю хочется снова сгорать от прикосновений кожа к коже, хочется целовать Дениса до потери пульса. Проблема только в том, что пульса у него уже нет. И если раньше Игоря еще одолевали какие-то сомнения, то теперь он твердо решает, что не успокоится, пока не почувствует размеренное сердцебиение Дениса под своей ладонью, коснувшись горячей, живой кожи его груди. Строить планы по воскрешению человека, которого любишь, оказывается гораздо веселее, когда этот самый человек участвует в процессе. Денис предлагает свою точку зрения, шутит на тему собственной смерти так, что Игорь с Валерой теряются: смеяться им или плакать. Они вместе копаются в бумагах Серпа, вместе отдыхают, развалившись на диване в гостиной — Денис неизменно играет в такие моменты с волосами Игоря, и его прикосновения легко было бы спутать с ветром, со сквозняком, протянувшим по затылку и вызвавшим мурашки, но Игорь знает наверняка — не сквозняк. Голову кружит от ощущения новой, странной близости, когда невозможно толком дотронуться, но каждый раз, чувствуя холод на коже, знаешь: он здесь, он рядом. Даже на семейных ужинах Лагуновых Денис теперь присутствует, создавая совершенно сюрреалистическую картину, в которой Игорь чувствовал бы себя женихом, приведенным в чужой дом для знакомства с родителями, если бы не обстоятельства. — Ты, Игорь, какое-то время убегал пораньше, а теперь, смотрю, опять допоздна засиживаешься, с девушкой поругался? — спрашивает дядь Юра в один из таких вечеров. Игорь, отчего-то вспоминает Нику — единственную девушку, которой он позволил себе увлечься после смерти Дениса, и осознает вдруг, что Нику они еще не обсуждали… Замирает тут же, как олень в свете фар, пока Валерка не шлепает его по плечу тыльной стороной ладони: очнись, мол. — Нет, — качает головой Игорь, встрепенувшись, и принимая из рук теть Ани тарелку с домашними пирожками. — Не поругался. — А, ну значит все-таки есть кто-то? — дядь Юра улыбается ему почти заговорчески. В глазах его странная гордость. — Юр, ну чего ты пристал, не смущай мальчика, — сетует теть Аня. Она ласково треплет Игоря по волосам, улыбается тепло, присаживаясь рядом с мужем. Игорь же едва успевает открыть рот, собираясь сказать… — а что сказать? что никого у него нет? что дядь Юра зря радуется? — когда ощущает кожей холодок чуть пониже мочки уха. На шее. — Кто-то — есть, — выпаливает он тут же, не думая. Краснеет, должно быть, как рак, щеки горят огнем. Валерка рядом обреченно закрывает лицо ладонями. Игорь не оборачивается в поисках Дениса, он достаточно отчетливо ощущает присутствие за своей спиной. На этом Денисовы попытки публичного — насколько оно вообще публично, когда ты призрак — проявления чувств не заканчиваются. Ему, Игорь теперь понимает, тоже мало. Денису, чья способность ощущать отнята, отрезана непроходимой стеной, разделяющей мир живых от мира мертвых, тактильный голод переносить гораздо тяжелее. Только вот он не был бы собой — сообразительным, расчетливым, любознательным — если бы не нашел лазейку. Дверью в мир живых, смазанной границей между реальностями, оказался сон. Когда Денис впервые поцеловал его спящего, Игорь, тут же очнувшись, едва не подскочил от испуга, — настолько реальными казались ощущения. Валера, читающий книгу в другом конце комнаты, если и слышал возню Игоря, если и заметил действия Дениса, то виду не подал. Он вообще по возможности старался игнорировать все их "телячьи нежности", до поры до времени. Но и Валеркино безграничное терпение лопается однажды. В этот раз Игорь, сквозь сон четко ощутивший ладони, забирающиеся под футболку, горячие губы на шее, зубы потянувшие мочку уха, просыпается, задыхаясь, от громкого: — Так, вот тут я провожу черту. Столько осуждения в валеркином взгляде Игорь видел лишь прошлым летом, когда напрочь отказывался верить во всякую сверхъестественную не-чепуху. — Как спалось? — Валера хмурит брови почти обиженно. — Что снилось? Игорь споро перетаскивает диванную подушку себе на колени и, наверняка весь пунцовый — пульс шумит в ушах — нервно прокашливается. — Честное слово, Денис, — бурчит Валера, отворачиваясь, — не был бы ты уже мертв, я бы тебя за такое убил. В следующий раз, стоит Игорю зевнуть над списком потенциальных жертв, Валера тут же выгоняет его в спальню, именно ту, что сам когда-то делил с Денисом. Игорь поначалу всеми силами открещивается, убеждает, что вовсе он не устал, хотя, по правде говоря, с ног валится — совмещать учебу на филологическом и планирование обряда некромантии оказывается непросто. Глаза слипаются, вот только переступать порог той самой комнаты все еще страшно. Он сдается лишь в тот момент, когда Денис, оказавшийся вдруг рядом, просит последовать за ним. По узкому, темному коридору они — нет, он, Игорь — шагает очень тихо, так, что легко представляется, будто Денис решил провести его в свою спальню посреди ночи незамеченным, будто потом придется уходить через балкон, прячась от строгих родителей. Игорь про себя посмеивается собственным мыслям, открывает дверь, а Денис, фантомным прикосновением ладони, тянет его к себе, заставляя шагнуть через порог. Оказаться в комнате Дениса, вот так, когда он сам проводит экскурсию, не страшно вовсе. Слишком просто представить, будто все это — продолжение сценария, выдуманного Игорем в коридоре, будто вещи в этой комнате, принадлежащие Денису, не память об умершем человеке, от которой родственники не способны еще избавиться, будто это пространство, в котором Денис никогда не переставал существовать. Хотя почему будто… — Завтра ровно год, — замечает Денис, разрушая выстроенную Игорем иллюзию. Они лежат вместе на узкой кровати, и хотя Игорь знает — физически Дениса рядом нет, он максимально прижимается к стене, оставляя для него побольше места. Зарывается лицом в Денисову подушку, глубоко вдыхает запах, неотрывно следит за его профилем из-под стремительно тяжелеющих век. Денис глядит в потолок над ними, хмурится болезненно, и, словно собравшись, говорит наконец: — В дату моей смерти я должен буду исчезнуть. Душе на какое-то время перед… нужен покой. Игорь понимает, почему Денис выбрал именно этот момент, чтобы рассказать. Сейчас, едва способный держать глаза открытыми, боль разочарования, страх потери он ощущает как-то приглушенно. Утыкается носом в холодное, зыбкое плечо, словно пес, требующий ласки, и чувствуя фантомные пальцы Дениса в волосах, засыпает, так и не высказав капризное "не хочу, чтобы ты опять уходил". Валера будит его следующим утром, и, судя по выражению лица, он уже знает. Какое-то время они просто сидят в тишине комнаты, словно заново переживая одно на двоих горе, а после бросаются в работу. Следующее новолуние, знаменующее собой обновление, возрождение, очередной жизненный цикл, уже через несколько дней, а это значит, что близится та самая часть плана, о которой Игорю даже думать страшно. Кровь стынет в жилах. С выбором жертвы они почти определились, еще когда у Дениса была возможность внести свое предложение. Бывший директор Буревестника, Колыбалов, по его мнению, подходил как нельзя лучше, и Валера был абсолютно с этим согласен. Одним из главных аргументов в пользу такого решения стало сочащееся гневом: — Игорь, он хотел тебя убить. Не поспоришь ведь. Спорить, честно говоря, и не хотелось. Просто теперь, когда на Игоря смотрит лишь одна пара горящих яростью голубых глаз, проникнуться сочувствием к будущему козлу отпущения становится проще. — Я все понимаю, — выдыхает Игорь, прикрывая глаза. — Это — меньшее из зол. Но он тоже человек, Валер. У него дети. Валера смотрит на него почти сочувствующе. Опускает руку на плечо в неуклюжем жесте поддержки, вполне искренне спрашивает: — А скольких детей он убил своим молчанием? Скольких еще убьет? И Игорь решается. Найти бывшего директора лагеря оказывается даже слишком просто. Подкараулить в арке двора, всадить нож в грудь, так, чтобы перестало биться лживое, прогнившее сердце, тут же вынуть лезвие из раны — аккуратно, не перепачкаться самим. Дальше счет пойдет на секунды. Собрать кровь, унести оружие с места преступления, расплавить лезвие, сжечь деревянную рукоять. Четко, по пунктам. Но в реальности все идет не так. Игорь, дрожащими пальцами сжимающий нож, застывает на месте, стоит Колыбалову показаться в арке. Теряется, тратит драгоценные секунды, пытаясь найти в себе решимость, и Валера, не проявивший терпения, бросается на спину жертве сам, готовый впиться зубами, разорвать сонную артерию. Только в этот момент, Игорь действительно включается в происходящее. Он твердо знает, что обязан остановить Валеру, не позволить ему узнать, каково это — жить с грузом убийства на совести, не дать превратиться в монстра. Игорь теперь едва помнит, как именно оттащил Валерку от потрясенного Колыбалова, как сам ожесточенно ударил лезвием в грудь, хорошенько замахнувшись, вложив всю силу, чтобы пробить диафрагму, как хлынуло из раны горячим, заливая руки вязкой, почти черной в темноте переулка жидкостью. Еще хуже Игорь помнит, как они, все же слишком перепачканные алым, собирали в простую металлическую банку кровь, которую он теперь льет на мокрую от непрекращающегося ливня могильную землю. На загородном кладбище отсутствует всякое освещение, скромный деревянный крест — надгробие родители планировали поставить спустя год, как положено — окруженный низким железным заборчиком, освещают лишь принесенные Игорем и Валеркой фонарики. Ливень, так удачно начавшийся уже когда Игорь неумело вывел автомобиль на трассу, заливает лицо, застилает глаза. — Это хорошо, — кивнул Валера, зачесывая назад ото лба насквозь мокрую темную челку, стоило им выйти из машины — Кровь быстрее впитается в землю вместе с водой. Ждать придется меньше. От его улыбки Игорю тогда стало жутко, но всего на секунду, ведь Валера, в сущности, прав: ливень — хорошая новость. Даже несмотря на то, что теперь приносит кучу неудобств. Нож едва не выскальзывает из мокрых пальцев Игоря, когда Валера бьет его по руке, останавливая, стоит поднести лезвие к запястью. — Куда ты? Совсем дурак? — кричит он громко, так, чтобы его голос было слышно за шумом ветра. — Предплечье режь, запястье слишком опасно. И неудобно. Обсуждали же. Игорь смутно помнит такой разговор, но мысли сейчас путаются, от холода, пробирающего до костей через липнущую к телу одежду, от волнения, от страха. Игорю страшно. Но отступать он не намерен. Перехватив нож поудобнее, крепко стиснув зубы, Игорь одним резким движением рассекает кожу на внешней стороне предплечья. Кровь, ярко-красная, сбегает вниз к локтю, и, смешиваясь с водой, будто бы ручьем льется на могильный холм. Боль почти не чувствуется. Валера, наскоро перевязавший свой порез, тянется к его предплечью с насквозь мокрой марлей, закрепляет худо-бедно, и, кажется, считая результат удовлетворительным, опускается на колени перед могилой. Явно не желает терять время. Запускает руки в мокрую, багровую землю, шепчет ритуальный текст — тихо, за шумом дождя совсем не разобрать — а после, стоит закончить, едва ли не отскакивает на ноги. Игорь ловит его под локоть, не успевает даже спросить, все ли в порядке. Валера, развернувшись, мертвой хваткой вцепляется в промокшую футболку на его груди, смотрит шокировано и выдает: — Живой. Я его чувствую. Зови, Игорь, зови! Игорь зовет. Припадает к земле, крепко зажмуривается, шепчет имя Дениса раз за разом как молитву. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, думает Игорь, возвращайся. Секунды растягиваются в бесконечность, Игорю кажется, будто он просит часами, но ничего не происходит. Страх окатывает его ледяной волной, что куда холоднее апрельского ливня. — Валер, — кричит он в панике, голос дрожит, но сейчас на это плевать, — а что, если он там умирает заново? Задыхается? — Просто продолжай его звать, — разносится слишком близко, и только теперь Игорь понимает — Валера стоит на коленях рядом с ним. Игорь зовет, несет полную околесицу, рассказывает о том, как хорошо им будет вместе, стоит Денису только постараться совсем немного и вернуться к ним, вернуться домой. Он плачет. Замечает собственные слезы лишь тогда, когда подступающие рыдания начинают душить, иначе в такой ливень и не почувствовал бы. Валера, обнимая его за плечи, кажется, ревет тоже. Совсем как тогда, в Буревестнике, только наоборот. Неужели, они опять провалились? Снова убили человека впустую, ничего не решив? Игорю страшно. Страшно. Страшно. Это случается неожиданно. Вот они с Валерой плакали под холодным ливнем, глядя на абсолютно неподвижную могильную землю, а в следующий момент над ее поверхностью, дрожа, поднимаются бледные, измазанные в грунте пальцы. — Игорь! — вопит Валерка в самое ухо, оглушая на мгновение. И наверняка кричит что-то еще, отдает указания, но Игорь его уже не слышит. Обеими руками ухватившись за холодную, бледную ладонь, он изо всех оставшихся сил тянет на себя. Денис, белый как мел, в грязных, мокрых насквозь похоронных брюках и рубашке, но настоящий, живой — Игорь чувствует его дыхание и пульс собственной кожей — оказывается в его объятиях минутой позже. Смотрит вокруг испуганно, стоит Игорю отстраниться, вертит головой, будто совсем не понимая, что происходит, теряется. Игорь берет его лицо в ладони, держит нежно, но настойчиво, заземляя, смотрит в широко распахнутые, шокированные глаза, дает Денису время успокоиться, и понимает: взгляд осознанный. Вернулся. Денис обнимает его сам, бросается вперед с такой силой, что Игорь едва не падает на спину, сжимает до хруста костей, дышит загнанно, лицом зарываясь в сгибе игоревой шеи, и, кажется, тоже плачет. Игорю страшно. Страшно, что тогда, в самом начале, он мог Валеру отговорить.