Признание

Когда в их спальне с рассветом, наконец, гаснет свет, Гонхи просыпается, выдернутый из беспокойного сна неосторожным хлопком одной из дверей в коридоре, а раздавшиеся следом легкие шаги матери, удаляющиеся прочь, окончательно рассеивают последние частички сна тяжело оседающие на его не желающих открываться глазах. Неуклюже он садится в постели, сонный, мучимый головной болью, тянется к телефону, экран показывает ему время: четыре часа, тридцать девять минут утра, торопится надеть на измятую футболку толстовку, которую бросил вчера ночью прямо на пол, перед тем, как лечь спать, засовывает в карман джинсов телефон — джинсы он даже не снял, и всю ночь спал прямо в них, и, стараясь ступать как можно тише, выбирается в коридор, чтобы проскочить в ванную и умыться перед тем, как уйти. Внизу его мать варит кофе в пропитанной ароматным напитком турке и отец стоит рядом с ней, вытирая полотенцем чистую посуду, о которой, очевидно, забыли вчера вечером, в связи со всеми произошедшими событиями. Когда Гонхи замирает в дверном проеме кухни, застигнутый врасплох их бодрствованием, не зная, в каком расположении духа находятся его родители после такой сложной ночи, они замолкают, прекращая тихий разговор, который вели до появления сына, отец откладывает полотенце, а мать снимает с огня закипающий кофе. Они оба выглядят невероятно уставшими и не выспавшимися, и Гонхи думает о том, что вряд ли они вообще спали этой ночью, наверняка до утра обсуждая сложившуюся ситуацию и линию поведения которой им стоит придерживаться в этих обстоятельствах, поэтому ему становится невыносимо стыдно и неловко, когда он смотрит на изможденное лицо матери, испещренное откуда ни возьмись глубокими морщинами. Но она улыбается ему очень ласково. — Почему ты встал так рано? — спрашивает она доброжелательно, жестом приглашая его пройти в кухню и сесть за стол. — Разве Сохо уже приехал? — Он еще не звонил, — хмурится Гонхи и нерешительно топчется на пороге кухни растерянный происходящим и оттого чувствующий себя неуверенно, — но он наверняка уже на въезде в город, так что я выйду на улицу, чтобы ему не пришлось ждать… Его отец поджимает губы, а мама примирительно говорит: — Раз он еще не приехал, может быть ты хотя бы позавтракаешь? Ты ведь ничего не ел со вчерашнего вечера. Я разогрею тебе рис… Я еще не успела ничего приготовить. — Не нужно, — врет он, она это прекрасно знает, — я не голодный, правда. Я лучше пойду. — Гонхи, — ласка в ее голосе на одну секунду предательски срывается до мольбы, — я знаю, что ты на нас сердишься из-за всего произошедшего, ты имеешь на это полное право, но может быть, раз уж Сохо все равно скоро приедет, мы все же попробуем… Поговорить? Я обещаю тебе, что ни я, ни твой отец не будем на вас давить или осуждать. Просто поговорим и все. Гонхи мнется, потому что ему хочется в это верить, но он все еще помнит все те слова, которые они сказали про Сохо прошедшей ночью и это заставляет его сомневаться. Он хочет пойти им навстречу, потому что они, вроде бы, настроены доброжелательно, но он понимает, что он сам и его родители и Сохо, Сохо, который сорвался к нему посреди ночи после одного единственного звонка, хотя вовсе не обязан был этого делать, не готовы к разговору, просто потому что все произошедшее отняло у каждого из них слишком много сил. Он хочет пойти им навстречу, потому что они смотрят на него со смиренным ожиданием, но он все еще слишком подвержен пережитым эмоциям, чтобы рассуждать здраво как и все они. Он не чувствует себя спокойным, расслабленным или в безопасности и единственное, чего ему сейчас хочется — это вернуться в Сеул с Сохо. Он не хочет, чтобы его родители разговаривали с Сохо после того, как он несколько часов провел за рулем на ночной дороге и наверняка устал, потому что даже если они будут доброжелательны, общее давление, которому им всем придется подвергнуться определенно ухудшит и без того напряженную обстановку. Поэтому он говорит: — Простите… — Гонхи. — Голос отца строгий. — Дорогой! — голос матери предостерегающий. — Я просто беспокоюсь за него, — сердится супруг. — Мы были достаточно терпеливы к нему все это время, так почему мы должны потакать ему вновь, молчаливо позволяя принимать те решения, которые вздумается? Разве ты не переживаешь за него, позволяя нашему сыну вернуться в Сеул с этим Сохо! Мы его совсем не знаем, мы не знаем сути их отношений, наш сын поставил нас перед фактом и требует, чтобы мы просто приняли это так, словно связь двух мужчин в наше время является нормой! — Ты прав, конечно же, — она выглядит слишком нервной и по-детски напуганной, так что Гонхи даже становится её жалко, — но ведь он уже не ребенок и он имеет право самостоятельно принимать решения… — Мы его родители! — голос его отца наполнен беспомощным раздражением и он, кажется, и сам это прекрасно знает. — Разве мы не имеем права знать, что происходит в жизни нашего сына и находится ли он в безопасности? Разве мы требуем слишком многого, желая удостовериться, что он понимает, к чему в конце концов могут привести подобные отличные от нормы отношения и речь не только о социальном осуждении и неприятии обществом, но и о распущенности подобных связей! — Прекратите! — злится Гонхи чувствуя, как неприятно царапается в горле ощущение подступающих слез, он с трудом держит себя в руках и ему кажется, что силы в который раз вот-вот оставят его, но каждый раз он заставляет себя твердо стоять на ногах. — У нас с хёном здоровые отношения, как вы можете говорить такие мерзкие вещи, словно ни капли мне не доверяете?! — Мы доверяем тебе, Гонхи, — спешит успокоить его мать, — просто мы с папой очень за тебя беспокоимся! Мы же твои родители мы беспокоимся за каждого из своих детей, тем более, когда возникает такая ситуация… — Вы ведете себя мерзко! — рявкает Гонхи несдержанно и глаза его наполняются слезами в который раз за прошедшие сутки, и эта реакция отчего-то даже слегка успокаивает его мать. — Только и делаете, что говорите о том, что наши с хёном отношения ненормальны, унижаете Сохо за его спиной с того самого момента, как узнали о нас, это просто омерзительно! Я слышал то, что отец сказал о нем ночью, и если вы думаете, что меня не задевает вся та грязь которую вы вылили на мужчину, которого я люблю, то вы сильно ошибаетесь! Как вы можете говорить о том, что он может быть мне не верен, говорить о нем такие плохие вещи, а потом делать вид, что готовы принять его? Вы оба совсем не знаете Сохо и у вас нет никакого права так о нем отзываться! Он хнычет и затем почти рычит в пол, выпуская через стиснутые зубы сдерживаемый гнев, растирает ладонями слезы по покрасневшим щекам, подхватывает так и не распакованную сумку, и торопливо выходит из дома, даже не взглянув на родителей. Он минует уличные ворота как раз тогда, когда автомобиль Сохо останавливается по другую сторону пустынной дороги, заехав одним колесом на тротуар идущий вдоль дома соседей. Сохо не замечает его, возясь с замком ремня безопасности, вылезает из машины, уставший, взъерошенный, одетый в простую белую футболку, куртку и домашние клетчатые брюки — кажется он надел первое что попалось ему под руку на полке с чистыми вещами Глаза Гонхи застилают слезы. Он торопится к старшему, утыкается лбом ему в плечо, подталкивая Сохо обратно к машине, не позволяя идти дальше, туда, где у ворот дома стоят его родители и шепчет, ощущая, как сильные руки Сохо цепляются за его плечи: — Поехали домой, хён. Сохо смотрит на него удивленно и растерянно, застигнутый врасплох таким состоянием возлюбленного и из-за этого в груди у Сохо расползается неприятное, болезненное чувство тревоги. — Что случилось? — тихо спрашивает он, принимая Гонхи в объятия, не сразу замечая, что родители Гонхи наблюдают за ними, стоя у ворот собственного дома, но не отстраняется и не размыкает рук. — Ты в порядке? Твои родители тебе что-то сделали? Гонхи мотает головой, хлюпает носом, вытирает кулаками глаза. — Все нормально, просто давай уедем, — просит он шепотом, цепляясь за старшего и Сохо нежно касается его щеки, в неловкой попытке успокоить возлюбленного. — Садись в машину, — велит он мягко, открывает для Гонхи дверцу автомобиля, но сам медлит и Гонхи замирает лишь наполовину сев в салон — ноги его остаются стоять на орошенном утренним дождем влажном асфальте. Он судорожно втягивает ртом воздух, цепляется за рукав старшего, спрашивает: — А ты, хён? — Я извинюсь перед твоими родителями, — улыбается ему Сохо мягко. Гонхи качает головой, задержав на губах очередной нервный всхлип. — Не надо, — просит он, цепляется за ткань его футболки, в попытке удержать Сохо рядом с собой, — я не хочу, чтобы ты с ними разговаривал, хён. — Я не могу просто так тебя увезти, ты ведь понимаешь, — пытается успокоить его Сохо, осторожно высвобождаясь из цепкой хватки возлюбленного, — твои родители и так настроены негативно, если я вот так увезу тебя станет только хуже, Гонхи. — Я не хочу, чтобы ты с ним разговаривал, — хнычет Гонхи не сдержавшись, терзая футболку старшего, забирая в кулаки эластичную ткань и безнадежно её растягивая, — не ходи к ним, Сохо, пожалуйста, я умоляю тебя, я не хочу, чтобы ты с ними говорил! — Я не буду с ними разговаривать, — ласково шепчет Сохо и оглаживает лицо Гонхи кончиками пальцев, и мягко целует его в горячий от слез лоб, надеясь, что это его успокоит, — я просто извинюсь за то, что увожу тебя так скоро и попрощаюсь с ними, это все, клянусь, пожалуйста, перестань плакать! Гонхи хнычет лишь сильнее в ответ на чужую просьбу, дергает на старшем одежду, бормочет: — Они говорили о тебе плохие вещи, хён, — хнычет он напуганный тем, что его отец может не сдержаться завидев Сохо и накричать на него, — я не хочу, чтобы они повторили это тебе в лицо, я не хочу, чтобы они сделали тебе больно своими словами! — Они этого не скажут, — заверяет его Сохо, — я не буду поддерживать с ними диалог, обещаю, просто извинюсь и мы тут же уедем, ладно? Гонхи, я не могу просто увести тебя у них из-под носа даже не показавшись им на глаза! Он с трудом расцепляет пальцы Гонхи, оставившие на ткани футболки чудовищные растянутые следы, теперь остается её только выкинуть, вряд ли её еще можно будет носить, такое не выправить даже стиркой в горячей воде, и спешит навстречу родителям Гонхи, настороженно наблюдающими за происходящим, стоя около ворот собственного дома. Сохо останавливается в полутора метрах от них. Мать Гонхи отступает за мужа, отчего-то вдруг испытывая стеснение перед этим мальчиком, хоть она и видела его раньше, но это было несколько лет назад и тогда он еще выглядел почти ребенком с высоты её возраста. Ей кажется, что он почти не изменился внешне, разве что тело его потеряло юношескую худобу — он стал выглядеть значительно более крепким, и хоть лицо Сохо по-прежнему осталось нежным и худым, но выражение его лица теперь стало иным, его взгляд, изучающий их сейчас, стал иным. Мать Гонхи сказала бы, что сейчас Сохо смотрит на них не как ребенок, в ожидании порицания от тех, кто старше его, но как мужчина, готовый защитить их сына что бы ни случилось. То, как открыто он смотрит на них вызывает у нее в груди непонятную ей самой волнительную дрожь. Сохо выглядит довольно доброжелательным. Пожалуй, он выглядит даже спокойным, хотя покрасневшие уши и шея бесстыдно выдают его смущение перед родителями возлюбленного, но он держится довольно достойно, не позволяя этому чувству овладеть собой. Он глубоко кланяется и на несколько секунд задерживается в этом поклоне, выражая им все свое уважение. Потом мягко говорит, не спуская с губ едва заметную, примирительную улыбку. — Простите, что я увожу Гонхи домой так скоро, — говорит Сохо, взгляд у него тоже очень мягкий, он смотрит на мать Гонхи, затем на его отца и снова на мать, — я понимаю, что вы бы хотели обсудить наши с ним отношения, но Гонхи сейчас так расстроен и не готов разговаривать. Если вы не против дать нам немного времени, мы с Гонхи можем приехать на следующей неделе, чтобы поговорить обо всем этом в более спокойной обстановке. Он смотрит на них с ожиданием, готовый с достоинством принять любое их решение и любой их ответ, каким бы он ни был. В его лице нет ни капли агрессии, ничего, что могло бы заставить их реагировать негативно, он не сказал ничего, что могло бы настроить их против него и вместе с тем он дал им понять, что готов защитить и себя, и Гонхи, если они позволят себе переступить черту. Он смотрит на них удивительно твердым взглядом — юный мальчик с нежным овалом лица, узкими глазами и гладкими губами, мальчик, в которого так сильно влюблен их сын, мальчик, который сорвался посреди ночи, чтобы приехать за Гонхи в соседний город и увезти его домой после одного единственного звонка, мальчик, не многим старше их собственного ребенка, юный мальчик с такими мужскими поступками, заслуживающими уважения. Он стоит перед ними и в лице его нет ни капли страха. Мать Гонхи нерешительно ведет плечами, бросив взгляд на сына, с тревогой наблюдающего за ними из распахнутого салона автомобиля Сохо, склоняет голову к мужу и почти умоляет, до предела понизив голос: — Он прав, так будет лучше, дорогой. Гонхи сейчас действительно очень расстроен, я не хочу, чтобы он отдалился от нас еще больше. Супруг смотрит на нее, качает головой, словно отрицая собственное решение, но в конце концов, все равно, соглашается. — Хорошо, — говорит он хмуро, вновь обращая взгляд на стоящего перед ним Сохо и тот несколько секунд смотрит ему прямо в глаза. Затем улыбается, вновь глубоко кланяется. — Спасибо, — говорит он очень сдержанно, — Гонхи позвонит вам сразу же, как только мы вернемся домой. До свидания. И ни разу больше не обернувшись он спешит к машине. Родители Гонхи видят, как он очень открыто улыбается их сыну и видят насколько ярко их сын улыбается ему в ответ, как он смотрит на Сохо, как он касается его, когда Сохо садится, наконец, в автомобиль, и как доверчиво Гонхи льнет к старшему, заключая его в объятия с выражением бесконечной любви и привязанности на посветлевшем лице.