Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Письмо пришло на имя «мадам Риддл». Гермиона почувствовала укол разбитости, просовывая конверт в свой карман, будто её застукали за занятием, которое ей не стоило делать, — рылась в мусорках своих соседей или занимала зарезервированное место в переполненном ресторане под чужим именем. В этом не было ни преступления, ни следа настоящего правонарушения, но лишь нарушение общественного социального контракта. Это было как покинуть общественный туалет не смытым или взять последний кусок торта, не предложив его остальным за столом. Действие, которое будет назойливо мучать совесть виновника больше, чем любой жертвы, если там вообще была жертва… Чувство неловкости усилилось, когда Гермиона соскребла сургучную печать своим большим пальцем и прочла содержание письма.       Дорогая мадам Риддл,       Продвижение в Министерстве магии определяется не видимой преданностью должностным функциям ведьмы или волшебника, но тем, как склонны другие счесть их учтивыми и покладистыми. Для младших должностей достаточно прилагать надлежащие усилия при выполнении повседневных служебных обязанностей. Для повышения на высокие позиции от предприимчивой ведьмы ожидается посещение различных общественных мероприятий вне работы, сначала как гость, но впоследствии как организатор. Естественно, организация — более простая задача для ведьм со средствами, чья семья может одолжить ей приёмную и обслуживающий персонал, пока она посвящает своё время обеспечению хорошего мнения о себе среди своего начальства и коллег.       В этом и заключается истинная полезность заклинаний для облегчения труда: одна женщина в короткий срок может испечь башню волованов, залить галантин, приготовить террин и подготовить и сохранить их за дни до soirée. Если она будет следовать предписанным инструкциям, любая ведьма может почувствовать себя уверенной в том, что будет интересна по своим достоинствам — её и, конечно, мистера Бертрама… — Это нелепо, — пробормотала Гермиона, бросив письмо на стол в библиотеке и резко выдохнув от возмущения. — Какие из твоих душевных уязвимостей были ущемлены сегодня? — спросил Нотт, зевая. Он плюхнулся на место напротив неё, а тяжёлая книга хлопнула об стол, и в следующую секунду за ней последовало клубящееся облако серой пыли. — Должности в правительстве, — раздражённо сказала Гермиона, отмахиваясь от пыли и морща нос, — решаются на основании приглашений на званые ужины. Это… ужасающе! Когда она произнесла свои мысли вслух, она поняла, что ничего из этого не было ни новым, ни уникальным. Служебные протокольные мероприятия Волшебной Британии проходили с ожиданием того, что работающая ведьма должна выполнять двойные обязанности по подготовке еды и развлечению гостей, но, по крайней мере, ведьмам предлагали служебные должности и рассматривали для повышений. На протяжении поколений политика магловской Британии сосредотачивала власть среди избранной группы «старичков», и, если на их вечерах были гостьи, Гермиона была в состоянии догадаться, что они относились к совершенно другой категории, чем «работающие женщины». — А что не так? — спросил Нотт, подперев подбородок ладонью. Он раскрыл обложку книги и начал без интереса просматривать содержание. — Не вижу здесь ничего заслуживающего внимания. — Эти люди, люди, работающие в Министерстве магии, принимают решения, которые будут влиять на твою жизнь, — сказала Гермиона. — И их судят по характеристикам, которые не имеют отношения к их служебным обязанностям. Все должны быть обеспокоены! — Никто, кто полностью некомпетентен, не останется там надолго, не переживай, — сказал Нотт, неоднозначно пожав плечами. — Я полагаю твоё беспокойство, как обычно, основывается на сочетании невежества и ошибочных предположений. — Прошу прошения! — чопорно сказала Гермиона. — Невежество, серьёзно? — Как обычно, — сказал Нотт, переворачивая страницу своей книги. — Я постараюсь не вменять тебе то, с чем ты ничего не можешь поделать, Гермиона. Что ты не понимаешь, так это то, что карьера в Министерстве — это карьера на всю жизнь, и ожидается, что большинство волшебников проведут десятилетия в одном кабинете. Двадцать-тридцать лет на одной работе — не необычно для людей, которые живут так долго, как мы, — я знаю наверняка, что в Отделе магического образования есть ведьма, которая проставляла отметки на экзаменах Ж.А.Б.А. почти шестьдесят лет, и ни шёпота о её потенциальной пенсии. Даже те, кто уходят со своей службы по причине здоровья или возможностей, часто находят возможность остаться в своём Отделе — отец Трэверса ушёл на пенсию с регулярной службы в Аврорате, но остался в качестве советника в их Комиссии по образовательным стандартам. — И как именно это относится к званым ужинам? — Если ты собираешься сидеть с кем-то за соседним столом на годы и годы, недостаточно, чтобы они просто могли выполнять какие-либо данные им задания. Нет, ты обязан убедиться, что ты можешь терпеть все аспекты их присутствия, — сказал Нотт, потянувшись под стол к своей сумке, из которой он вытащил чистый свиток пергамента и помятое перо. Он принялся яростно переписывать что-то из книги, продолжая разговаривать довольно отрешённым голосом. Как работает политика в Министерстве: кандидаты на пост Министра магии выбираются из числа глав отделов и их заместителей. Теоретически, любой магический гражданин Волшебной Британии — сквибы лишены права, естественно, — может бросить своё имя в шляпу, но для эффективного Министра необходимо единодушное сотрудничество его отделов. Посторонний, как ты понимаешь, никогда не достигнет того понимания, которое приходит в результате многолетнего близкого знакомства, — сказал Нотт. — Это личный контакт. Ты не можешь знать человека — не можешь начать доверять ему, — если ты его видела только за рабочим столом. Просто посмотри на наших одноклассников, на наших сокурсников. — А что с ними? — спросила Гермиона с сомнением в выражении лица. — Я думаю, я знаю наших одноклассников лучше тебя. Я староста школы, поэтому мне приходится разговаривать со всеми, а также со всеми факультетами. А ты… Ну, ты — и ты ни с кем не разговариваешь, если не можешь каким-то образом оскорбить их, а значит, никто не хочет с тобой разговаривать. — Как хорошо, ты думаешь, наши одноклассники могут накладывать Щитовое заклинание? — спросил Нотт. Он снова порылся в своей сумке, но в этот раз он достал нечто, напоминающее маленькую деревянную стремянку, чьи перекладины были выложены ряд за рядом маленькими глиняными бусинами, расписанными рунами. — Достаточно хорошо, — сказала Гермиона. — Это было практической частью экзамена по защите от Тёмных искусств на С.О.В. Нотт развернул свои счёты — это больше ничем не могло быть — на столе и перекатывал бусины с одной на другую сторону, что-то бормоча под нос: — Нет, перенести два сюда, должна быть симметрия, а то нестабильность разрушит основание чар… Три — хорошо, а семь ещё лучше, но это нечётное число… Не поднимая глаз, он сказал. — Их Щиты постоянны при каждом вызове? Без мерцания, без угасания, не слишком форсируя силу своего заклинания, но и не слишком осторожны? — Я… Я не уверена, — сказала Гермиона колеблющимся голосом. — В парной дуэли против компетентного оппонента кого из своих одноклассников ты выберешь в партнёры? — Тома, конечно. — Ты не можешь выбрать его, — быстро сказал Нотт. — Он твой оппонент. — И тебя тоже не могу выбрать? — Я наблюдатель. Гермиона вздохнула: — Возможно, кого-то из клуба по домашней работе… Может, Розье? Он знает, что стратегия — это больше, чем «кто первый вызовет заклинание, тот победил». Полагаю, вообще не знаю. — Ты не знаешь, потому что ты не чувствуешь, что можешь доверять ни одному из них, — сказал Нотт, триумф окрашивал его голос. — Признай это, Грейнджер. Ты не знаешь этих людей помимо их основных требований из учебников. После всех этих лет ты всё ещё чужая, — он поднял взгляд от книги. — И единственные люди, которых ты рассмотрела, тебе известны из наших, ах, внеклассных занятий. — Хорошо, ты убедил меня, — сдалась Гермиона, скрипнув зубами. — Но я не понимаю, почему эти внеклассные занятия в Министерстве магии должны быть зваными ужинами. — Это то, что делают взрослые, я полагаю, — сказал Нотт. — Мы взрослые, — заметила Гермиона. — Мы совершеннолетние в техническом смысле, — сказал Нотт. — Но мы едва ли обсуждаем, как наша соседка через забор сделала то или это со своим поющим фонтаном, и мы не устраиваем споров о том, какой узор обоев лучше всего подходит для гостиной. Когда ты взрослый — настоящий, устоявшийся взрослый — ты обнаруживаешь, что по какой-то причине именно эти темы разговора становятся более значимыми. — Я думаю, что можно быть «устоявшимся» взрослым без растраты собственного времени на травильные вещи вроде этих, — сказала Гермиона. — Я, например, действительно надеюсь, что буду именно такой. — Проблема, — сказал Нотт, усиливая каждое слово острым нажатием пера о пергамент, — не в том, что ты не смогла бы этого сделать, если бы попыталась — и между вами с Риддлом, чего бы вам действительно ни хотелось, уверен, вы бы нашли какой-то способ этого достичь. Проблема в том, что каждый второй взрослый занят этими пустяками, и если ты не принимаешь в этом участия, ты всегда будешь чужой. — Ты думаешь, что мне надо быть кем-то, кем я не являюсь, — нахмурилась Гермиона. — Устраивать лживое притворство просто чтобы понравиться людям? — Не понимаю, почему тебя так смущает эта идея, — язвительно сказал Нотт. — Риддл это делает постоянно. — Том не делает этого! — «О, профессор, пожалуйста, сэр, я недавно что-то нашёл в книге, что не смог понять», — сказал Нотт нараспев, наклонив голову и быстро хлопая ресницами. Он выглядел, будто страдал от приступа кондратия. «О, мисс Грейнджер, моя дорогая дражайшая, говорил ли я Вам, насколько соблазнительно Вы выглядите сегодня?» Гермиона нахмурилась: — Том не делает этого! — Только потому, что у него остался лоскуток достоинства, — сказал Нотт. — Но если бы он знал, что это заставит тебя полюбить его — как это делает с учителями, — уверен, он бы пустил этот последний лоскут по ветру. — Ему не нужно притворство, чтобы он мне нравился, — сказала Гермиона, — поэтому я не понимаю, почему притворства вообще необходимы. Она подумала о том же, когда Том сказал её маме, что они вместе гуляют. Было не невозможно для них придумать другую защиту, правдивое, хоть и закрученное, объяснение любого странного поведения тем летом без необходимости упоминать Тайную комнату. «Вместе гуляем», оправдание Тома, было достаточно убедительным без необходимости вдаваться в детали разных «почему» и «зачем». Но со всеми преимуществами и удобствами Гермиона не могла понять, почему это было необходимо. С точки зрения социальной коммуникации, Гермиона расценивала одни вещи важнее других. Откровенность и фактичность, прямолинейность без двусмысленности — вместе они были фундаментом эффективного общения. Став старостой школы, Гермиона проанализировала, какие качества были свойственны хорошим лидерам, и в этом списке нигде не было «хитрого притворства». И хотя в глазах сокурсников они с Томом были на одном уровне, их подход к лидерству различался. Том сказал бы, что эффективное общение зависит от индивидуальности и убедительности. Что это не просто передача информации в максимально эффективной манере, а создание неизгладимого впечатления, чтобы собеседник не только получил нужную информацию, но и оставил о себе соответствующее мнение. И это то, что делало Тома популярным и среди учителей, и среди студентов, гораздо более популярным, чем Гермиона, которая думала, что факты и цифры были более убедительными, чем упор Тома на чувства и мечты. Но то, что после всех этих лет тяжёлой работы и высоких отметок Гермиона получила позицию старосты школы, равную позиции Тома, — это же должно было что-то да значить? Это означало, что подход Тома — относиться к людям как к участникам социальной игры, в которой можно выиграть или проиграть, а не как к людям, — был не более эффективным методом достижения успеха, чем методы самой Гермионы. — Значит, — сказал Нотт, остановив перо посреди предложения, — он тебе нравится? — Я… Я не собираюсь говорить, — чопорно ответила Гермиона. — И ты ещё говоришь, что в тебе нет никакого притворства, — фыркнул Нотт. — По крайней мере Риддл, со всем его крошечным остатком достоинства, осознаёт, что играет прохиндея, когда устраивает представление. — Не думаю, что библиотека — место, чтобы обсуждать личные темы вроде этой, — сказала Гермиона, переходя на более привычную территорию — утешительно обезличенную мантию авторитета, где личные чувства могут быть скрыты от внимательного изучения жёстким барьером соглашений и правильности. — Предполагается, что мы тут делаем домашнюю работу, а не сплетничаем, кто к кому неровно дышит! — Гермиона сжала губы, рассматривая счёты Нотта, его ворох исписанных заметок и книгу, которая занимала бóльшую часть его половины стола. — «Табулярный массив материального резонанса». Это не входит в домашнее задание на эту неделю — над чем ты работаешь? Дай мне посмотреть твою работу! Гермиона потянулась через стол, вынудив Нотта перегородить её обзор, очень оборонительно выставив руки над своим рабочим местом. — Я выбирала нумерологию последние четыре года, — сказала Гермиона. — И у меня идеальные «превосходно» по нашим С.О.В. Если ты работаешь над личным проектом, я могу перепроверить твои расчёты! — Каким вообще образом, — проворчал Нотт, убирая пергамент до того, как Гермиона успела схватить его, — Риддл терпит это? — О, я раньше предлагала ему свою помощь, — сказала Гермиона, — но он никогда нормально не показывает свою работу. Поэтому он всегда первый сдаёт свои экзаменационные листы на стол профессора, но никогда не получает результаты выше моих. Том говорит, что ему быстрее прикинуть и сложить всё в уме, но быть быстрым же не смысл задания? Оно не только о том, чтобы дать правильный ответ, но и привести доказательство, которое покажет всем, как ты пришёл к нему, чтобы можно было себя перепроверить. — Это типично для проектов, предназначенных для последующей публикации, — сказал Нотт. — Проекты, выбранные для личного удовольствия, не должны становиться предметом такого контроля общественности. — Личного удовольствия? — повторила Гермиона. — Это для твоего развлечения? Но — почему? Что случилось с Сам-Знаешь-Какой комнатой? Я думала, она твой личный проект. — Я передумал, — таинственно сказал Нотт. — Но библиотека и впрямь, как ты заметила ранее, неподходящее место для обсуждения, хах, личных тем. «И он ещё говорит о притворстве», — подумала Гермиона, наблюдая, как Нотт сворачивает свой пергамент. Когда у него получился плотный свиток, он залез под стол и вытащил сумку у своих ног. Гермиона потянулась вперёд, выхватив свиток из его руки. — Э-эй! — вскрикнул Нотт. — Что ты — Грейнджер, это моё! Верни обратно! — Я верну, когда закончу, — сказала Гермиона, быстро освобождая своё место и отходя из зоны досягаемости размахивающих рук Нотта.       «Подготовленная козья кожа, пропитанная постоянными чарами связывания, требующими стабильности до достижения ретроградного Стрельца…» Дальше шёл небрежный список символов, обозначающих планеты и знаки зодиака, — традиционная волшебная система для обозначения даты и времени. Эта система вышла из употребления для большинства повседневных применений («Ежедневный пророк» использовал то же расположение дня-месяца-года, как любая другая газета, издаваемая в магловской Британии), но, тем не менее, ей обучали на уроках астрономии в Хогвартсе, потому что некоторые предметы уровня Ж.А.Б.А. не могли обходиться без неё. Алхимия была таким предметом. А другими были продвинутые прорицания и нумерология.       Связанные условные заклинания в следующем порядке:       (imp) сокрытие, запутывание, принуждение.       (alt) последовательность движения, выброс внутреннего запаса.       (ter) уничтожение с задержкой активации.       Необходимо предотвратить эффекты против сглаза и несанкционированного вмешательства… — Акцио, пергамент! Свиток вылетел из рук Гермионы, когда она была на середине прочтения списка технических эффектов, которые составляли проект по чарам Нотта. Чары были магической дисциплиной, отдельной от заклинаний, но они часто создавали неотличимые магические эффекты. Первое требовало тщательной подготовки для достижения успешного результата, в то время как второе просто требовало вызвать простое заклинание и изменить его силой мысли. Но усилия были оправданы: зачарованный заварочный чайник мог подогревать воду до нужной температуры каждый раз, производя идеальный чайник чая в три часа дня без опозданий, держа его тёплым, пока не настанет время пить. Это было просто, и автоматизировано, и не требовало напоминаний поставить кипяток заранее, чтобы всё подготовить к трём часам, и даже ребёнок без палочки мог бы им пользоваться. Маглы могли тоже, если они озаботятся тем, чтобы спрятать его от других маглов и волшебных властей. Но это не было Согревающими чарами для чайника. Это были чары, вплетённые в пергамент. Гермиона изучала их много лет назад, когда изо всех сил пыталась зачаровать свои ежедневники. А эффекты чар, сокрытие и запутывание — конечно, она узнала бы их, в этом конкретном варианте последовательности рун, содержащем альгиз и перевёрнутый турисаз. Она выводила их на снегу множество раз. — Ты адаптировал эффект сокрытия моего модифицированного оберега Покрова браконьеров, — медленно говорила Гермиона, — для некоего рода громовещателя? Почему? — Научное любопытство, — сказал Нотт, запихивая пергамент в сумку и застёгивая крышку. — Кажется, что это слишком много усилий для предположительного личного удовольствия, — сказала Гермиона скептическим тоном. — Ты мог бы сэкономить время, купив готовые громовещатели в канцелярском магазине Хогсмида. У них даже есть новые к дню рождения, которые позволяют отправлять поздравления с музыкой. Гермиона отправила такой родителям на свой день рождения как новинку. У волшебников не было граммофонов, а, стало быть, и виниловых грампластинок, поэтому она гадала, как они сохраняют звуки и музыку, чтобы прослушать их позже. Она знала, что портреты могли быть пропитаны на усмотрение волшебника или ведьмы поверхностным отражением разума, и этого было достаточно для поддержания разговора, если задать им правильные вопросы. Эта способность к взаимодействию, как бы она ни была ограничена, делала портреты волшебников лучше виниловых пластинок, которые сохраняли не более пяти минут материала на стороне. Но, в отличие от грампластинок, выпущенных сотнями на фабрике, портреты были дорогими и создавались штучно искусными мастерами, что было недосягаемо для средней семьи, которая не могла позволить себе «сладкоголосого» Лорана Пьемона, художника будуарного портрета, которого Гермиона допросила на втором курсе. — У меня несметное количество вкусов, мои удовольствия не поддаются объяснению. В это так трудно поверить? — Нет, — сказала Гермиона, — трудно поверить, что ты можешь обсуждать вопрос вкусов, не пытаясь доказать, что мои отвратительны, а твои лучше. — Мне нечего доказывать, мы оба это и так знаем, — сказал Нотт с пустым выражением лица. — А теперь, если ты меня извинишь… — Ты не купил громовещатель, потому что все узнáют красные конверты, — сказала Гермиона, вспоминая, как она в первый раз увидела его на завтраке в Большом зале. От матери Джаспера Гастингса в свой первый год после того, как профессор отправил ей письмо с детальными дисциплинарными действиями, принятыми после случая с Распределяющей шляпой. Громовещатели были громкими, и назойливыми, и хорошо узнаваемыми, но это и была их суть — они были созданы не только, чтобы отправить кому-то сообщение (если бы это была цель, обычное письмо могло бы выполнить эту задачу без ограничения громовещателя примерно в сто произносимых слов), но чтобы убедиться, что все вокруг будут знать, что сообщение было доставлено. — И по этой же причине, — она продолжала, — ты стараешься адаптировать чары сокрытия на нём. Заклинание, скрывающее отправителя или цель послания, не будет иметь смысла, если оно придёт в характерном конверте, говорящим голосом отправителя. Какая причина может быть у кого-то, чтобы отправить анонимный громовещатель? — Без понятия, — сказал Нотт. — А у меня есть. Нотт пожал плечами: — На здоровье. — Думаю, ты хочешь кого-то разыграть! — сказала Гермиона, бросив на него обвиняющий свирепый взгляд. — И ты правда рассчитываешь, что я это подтвержу, если собираюсь? — спросил Нотт. — Просто скажи мне, что это не Том, — сказала Гермиона. Настроения Тома часто были непредсказуемыми, но даже в день, когда он был воодушевлён после прочтения мешка писем от поклонниц, она не могла представить, что он может принять обычный школьный розыгрыш с юмором. Вопреки расхожему мнению, у Тома было чувство юмора, но оно было несколько… идиосинкратическим. — Это не Риддл. — Это учитель? — Нет. — Это студент? — До тех пор, пока это не ты, какая разница? — Значит, — сказала Гермиона, сузив глаза, — это студент. — Может быть. — Розыгрыши против правил! — Только если тебя поймают, — холодно отбрил её Нотт. — Но в настоящий момент здесь нет никакого розыгрыша, за который можно было бы кого-то поймать. Единственная улика, которая у тебя есть, — теоретическое задание, и, возможно, что оно так и останется… теоретическим. — Ну, теоретически, — сказала Гермиона, — как ты собираешься привести в движение этот свой личный проект? Я вижу, что ты используешь структуру чар громовещателя для начала — последовательность заклинаний, привязанная к пергаменту, которая передаёт сообщение, когда сургуч сломан, и уничтожает себя, когда заканчивает. Но я не вижу никаких вариаций ансуза, которые я бы рассчитывала прочесть у чего-то, чья цель — воспроизвести звуковую запись. — Я вырезал эту часть, — сказал Нотт. — Мне она не нужна. — А вот та «последовательность выброса», что бы это ни было, — сказала Гермиона, нахмурившись в раздумье. — Она выглядела очень неуклюжей и бессистемной — будто была взята из чего-то другого и вставлена без учёта того, как она будет балансировать с новым набором параметров: поверхностью, средой и измерением. Я сразу же обратила на это внимание и решила, что это розыгрыш, потому что я уже видела нечто подобное в прошлом. Это напомнило мне детскую игру, знаешь, с маленькими жетонами, которые нужно бросать на пол. — Это называется плюй-камни, Грейнджер. — Это игра в камешки для волшебников. Одно и то же! — Ты волшебник, — сказал Нотт. — Ты обязана знать разницу. — Я знаю! — сказала Гермиона. — Я никогда не играла в эту игру, но знаю, что плюй-камни стреляют чернилами в проигравшего, поэтому никогда и не хотела присоединиться. И точно так же, как ты списал мои руны сокрытия для этого проекта, ты сделал то же самое с чарами плюй-камней — сохранить, скрыть, изгнать. Твой громовещатель не предназначен для передачи кому-то сообщения. Он предназначен для выброса чернил — нет, это не обязательно должны быть чернила, не так ли? — на кого-то просто ради шутки. Гермиона сурово посмотрела на него и добавила: — Что же это будет тогда? Кровь? Грязная вода из ванны? Или какое-то зелье? Это может быть очень опасно, знаешь ли! — Это не зелье, — сказал Нотт. — Это просто… сок. Тыквенный сок. — О, — сказала Гермиона, немного успокаиваясь. Сок был неприятен, но не был опасен. Она не одобряла розыгрышей (у Тома, может, и было эксцентричное чувство юмора, но что касалось этого вопроса, у Гермионы не было никакого), но совы во время утренней доставки делали и хуже, особенно когда тяжёлая посылка падала на край блюда и отправляла сосиски, политые горячим маслом, в полёт над столом. — Эм. Значит, ты уже попробовал это? — Ты хотела сказать, испытал ли я это? — Да, — сказала Гермиона, — потому что как ещё ты узнаешь, был ли ты прав или нет, кроме как если это сработает? Это личный проект, и без кого-то проверяющего твою работу, конечно, нет другого способа убедиться в этом. Нотт осмотрел её пытливым взглядом: — Я… возможно, у меня есть образец, который я испытал несколько раз. — Как всё прошло? — с любопытством спросила Гермиона. — С таким большим количеством разрозненных элементов, скреплённых вместе, я не могу представить, что результат будет устойчивым. Просочился ли тыквенный сок до того, как ты закупорил его? — Вообще, оно загорелось, как только я дописал последнюю последовательность, — сказал Нотт. — Потеря двухдневных усилий, и я не могу начать заново, пока не буду уверен, какая часть схемы была нестабильной. — Там всё нестабильное, — сказала Гермиона. — Ты как будто бы пытаешься сделать гибрид из кролика и гриба в ожидании, что появится пушистое существо, растущее в земле и размножающееся спорами. Даже если тебе удастся создать его, ты не можешь рассчитывать, что оно проживёт больше нескольких дней до того, как… как у него закончится срок годности. И уж не говоря о том, как это жестоко для невинного животного, — она покачала головой. — Думаю, ты теряешь своё время, когда у тебя есть более важные вещи для приоритетов. Ты, должно быть, забыл, что наши Ж.А.Б.А. всего лишь через несколько месяцев! По крайней мере, большинство наших приготовлений для Комнаты были сделаны летом. — Устойчивое или нет, это не повод сдаваться, — сказал Нотт. — Если волшебник смог вывести первую пару гиппогрифов для разведения, то я уверен, я смогу зачаровать образец громовещателя без того, чтобы он взорвался мне в лицо. — Волшебники, — с неуверенностью заговорила Гермиона, — создали гиппогрифов? Она не выбрала уход за магическими существами в качестве факультатива третьего года, в отличие от Тома, вместо этого взявшись за магловедение. Она читала о магических существах — и изучала их для С.О.В. по зельеварению, — но её глубина образования ограничивалась тем, что было в учебных бестиариях. Гиппогрифы были магическими существами, чьи перья использовали для письма и сердцевин палочек, а их печень была ингредиентом для животворящего эликсира, распространённого средства от одышки и усталости, вызванных высотными путешествиями на метле. Она запомнила информацию. Она приняла её как факт, и она верила, что авторы не смогли бы напечатать чего-то в своих книгах, если это было неточным, и она никогда не думала задаться вопросом, почему и как такие животные существовали, потому что они были магическими существами. — Ты думала, что орёл и лев нашли бы другой способ спариться без магического вмешательства? — Нотт фыркнул. — Самая могущественная сила в мире — волшебник, обладающий воображением и намерением. — Это звучит как что-то, что мог бы сказать Том, — заметила Гермиона. — У Риддла бывают… чудны́е идеи иногда, — признал Нотт. — Но это не значит, что он ошибается. — Не думаю, что Том поймёт, если он когда-либо будет в чём-то неправ, — сказала Гермиона. — Если он попытается продать тебе одну из его великих идей, не потворствуй ему. Нотт издал неловкий кашляющий звук: — По крайней мере, у него есть идеи. Всё, что есть у тебя, — список причин, почему мой проект — это провал, и почему мне стоит вернуться к безопасным и общепринятым упражнениям типа тех, что в учебнике. Самомешающий половник для зелий или сохраняющая тепло подставка для тостов, — Нотт состроил гримасу. — Как волнующе. Как вдохновенно. Как… по-Гермионьи Грейнджер. — Не знаю, что это должно значить, — сказала Гермиона, скрещивая руки. — Нет ничего стыдного в том, чтобы быть Гермионой Грейнджер. — А есть что-то, чем можно было бы гордиться? — сказал Нотт апатичным голосом. — Ты можешь выполнить упражнения с уроков — ты можешь похвастаться ими перед экзаменаторами Ж.А.Б.А., — но когда ты получишь свою идеальную «превосходно», ты сможешь осознать, что ты не заработала никаких собственных достижений, ничего сверх квалификаций учебника. Вот что значит быть Гермионой Грейнджер. Это означает заканчивать задания за недели до назначенной даты, отвечать на все вопросы слово в слово с учебником и зачаровывать половник, чтобы он делал десять помешиваний в минуту, ни больше, ни меньше — потому что для недалёких людей нет ничего важнее, чем достижение недалёких целей. Слушая, как Нотт так бесстрастно распинается, будто зачитывает результаты квиддича за прошлую неделю, Гермиона нахмурилась, пытаясь придумать хорошее опровержение на месте. — …Чего можно ожидать от человека, который считает, что учреждение, состоящее из сотен волшебников, работающих в двадцати одном департаменте, которым командует избранный глава государства, может управляться людьми, не обладающими социальными способностями, при условии, что они имеют соответствующую квалификацию по учебникам… Но что она могла сказать? Не бесцеремонность Нотта раздражала её, не бесстыдное порицание, которое потревожило давнюю веру Гермионы в силу доброты и общие приличия, но его неправота. Он был неправ. Гермиона не была недалёкой, она была здравомыслящей. Конечно, было абсурдно желать титул вроде «пожизненный диктатор», как хотел Том. Конечно, было опрометчиво желать титул «Министра магии» — идея, которую ей представил Том много лет назад, равнозначный эквивалент Волшебной Британии премьер-министру магловской Британии Уинстону Черчиллю. Ей было восемнадцать лет. Она была логична в своих мыслях и поведении. Она понимала, какие вещи не были практичными. Она стремилась к практичным целям — и да, какая была разница, что они не были экстравагантными? Маленькие цели, маленькие шаги были более практичными, чем безрассудные прыжки. Маленькие цели были достижимы. С некоторой точки зрения это был настолько маленький риск, что он и не являлся риском. Но их выполнение всё равно было достойным делом. Достойным того, чтобы называться успехом. Достижением. Разве не так? — Грейнджер? — спросил Нотт, наклонив голову. — Ох, значит, тебе нечего сказать. Не удивлён, честно говоря, правда это не что-то, что можно просто… У Гермионы плыло перед глазами, а ладони стали теплее и покрылись плёнкой пота. Через мгновение что-то в ней щёлкнуло и сломалось — что-то в её барабанных перепонках лопнуло — и её рука начала гореть, будто она держала её над горелкой котла на секунду дольше, пока Нотт прижал свою собственную руку к щеке, его плечи ссутулились, а прядка волос, выбившаяся из его прежде аккуратной и уложенной бриолином причёски, затеняла его глаза. Нотт медленно выпрямился, вздрогнув от боли: — Мне интересно, как Риддл переносит такое обращение от тебя, — сказал он, с отвращением сморщив нос. — Нет, не отвечай, Грейнджер. Думаю, мне лучше не знать. — Ты заслужил это, — упрямо сказала Гермиона. Её трясущаяся рука, теперь спрятанная в складках юбки, казалась непривычно нежной и горячей. — Ну, это лишь доказывает, что ты, в конце концов, не самая идеальная студентка, — сказал Нотт, потирая щёку. — Тебе не стоило доказывать это так, ах, тщательно. — Ты ошибался, — настаивала Гермиона. — Я не могла это оставить. И твои последовательности заклинаний тоже ошибочные. Когда ты вводишь новый элемент, как субстанция в жидкой форме вроде тыквенного сока, это искривляет границу чар, которые изначально были сформированы для плоского твёрдого вещества — как лист пергамента. — Если я покажу тебе, — рискнул Нотт, с опаской оглядываясь через плечо, — как ты думаешь, ты сможешь исправить чары? — Думаю, у меня получится лучше, чем у тебя. — И не окажусь ли я на наказании за свои проблемы? — Ты переживаешь о своём личном деле? — Нет, — сказал Нотт, — но будет неприятно, если придётся откупиться от Риддла услугой-другой, чтобы выпутаться из этой ситуации. — Тому придётся объясниться… — начала Гермиона, но, заметив вид лица Нотта, выпустила утомлённый вздох, — позже, значит. Покажи свои чары. Если ты сможешь скрестить три заклинания вместе в работающий продукт, розыгрыш или нет, то, полагаю самомешающий половник для проекта в конце семестра не составит для тебя труда. — Ну… — медленно начал Нотт, — если ты серьёзно настроена, то должна знать, что я очень стараюсь не попадаться на глаза профессорам. — Библиотека не лучшее место, чтобы открыть громовещатель, — согласилась Гермиона. — Изменённый или нет. — Хорошо, — сказал Нотт. — Не возражаешь собрать вещи и присоединиться ко мне на небольшую прогулку? — Прогулку? Куда мы идём? — В единственное место в замке, где официальная власть не имеет силы. Куда же ещё? — Что! — сказала Гермиона. — Как такое место может существовать? — О, не волнуйся, — сказал Нотт, бросив на неё задумчивый взгляд. — Там есть правила. Есть власть. Но на твою величайшую удачу, ты от них освобождена.

***

Путь, по которому Нотт спустился на нижние уровни подземелий, был долгим и извилистым: мимо кухонь на верхних уровнях, наполнявших ближайшие коридоры запахом печёного хлеба и жареного мяса, затем мимо кабинетов зельеварения на среднем уровне, откуда исходила слабая и едкая вонь травильного раствора и горелого металла. Гермиона видела всё меньше и меньше знакомых картин, пока их не осталось совсем, а в глубине недр замка не было ни одного окна, чтобы подтвердить её местоположение. Сюда не проникал солнечный свет. Единственное освещение исходило от настенных факелов, а в щелях между ними камень блестел от сырости, с него капала вода и покрывал пышный зелёный мох. Гермиона следовала за Ноттом, который останавливался, несколько раз оборачивался и провёл её три раза мимо одного и того же гобелена с ведьмой, которая стряхивала фрукты в корзину с чахлой старой яблони. Гермиона начала думать, что он нарочно пытается сбить с толку её чувство ориентации. — Это же Общая комната Слизерина? — спросила Гермиона, запахивая мантию поплотнее. Подземелья Хогвартса были холодными круглый год, но в ноябре Гермиона могла видеть, как её дыхание поднимается белым туманом каждый раз, когда она открывала рот. — Не говори мне, что Риддл никогда тебя туда не водил, — проворчал Нотт, делая очередной поворот так быстро, что Гермионе надо было семенить за ним, чтобы поспевать. — Нет, — сказала Гермиона, — но я помню, что Том говорил, что студентам других факультетов было запрещено туда ходить, и если чужого студента поймают, то факультет будет голосовать о наказании. Это хорошая идея? Она такой не кажется… — Я держу свою работу запертой в моём сундуке. Спальня должна быть пустой в это время дня. Сегодня суббота: остальные будут на поле для квиддича или пополнять запасы в таверне в Хогсмиде — клянусь, с тех пор, как мы все стали совершеннолетними они как будто бы все решили, что надо возместить семнадцать лет воздержания, — Нотт неодобрительно фыркнул. — А Риддл… будет занят каким-то очередным таинственным делом, которое заняло его интерес на этой неделе. — А что насчёт других студентов? — Дезиллюминационные чары, — сказал Нотт. — Кто бы ни создал жилые помещения Слизерина имел очень специфичные вкусы — высокие потолки, приглушённый свет и тени в каждом углу. Никто ничего не заметит. Нотт внезапно остановился возле неприметной царапины на каменной стене между двумя оплывшими факелами. — Почему мы остановились? — начала Гермиона. — Асклеп… — Нотт без предупреждения разразился странным звуком, как будто подавился пастилкой для горла в разгар чихания. — Апчхи! Стена отодвинулась. — Вызывай заклинание, поторопись, — сказал Нотт, делая шаг внутрь. — И постарайся ни в кого не врезаться. В то время как Общая гостиная Рейвенкло было светлой и просторной, верхней комнатой в башне, и окна закруглялись по всему периметру, Общая гостиная Слизерина была тёмной и запретной. Пол и стены были сделаны из гладкого камня, скреплённого извёсткой, с маленькими островками ковров, расстилающимися под ножками столов и стульев, но голые во всех остальных местах. Один центральный камин господствовал в комнате, поленья весело горели под щитом высотой в десять футов, установленным над каминной полкой, — со змеёй с глазами из драгоценных камней на серебряном поле, испещрённом рябью, напоминающей воду, — герб факультета Слизерин. Перед камином стояло большое кресло с подлокотниками, окружённое несколькими менее внушительными стульями. Все они в данный момент не были заняты, но на других, более отдалённых от огня, сидели студенты младших курсов с учебниками на коленях. Гермиона быстро прошла мимо, и, к её облегчению, никто из них не посмотрел в их сторону. Нотт вёл её в один из углов комнаты, по лестнице, настолько изношенной веками, что в центре каждой каменной ступеньки образовалась впадина, и она спустилась в, как оказалось, холл мальчиков. «В Рейвенкло было так же», — заметила Гермиона. Мальчики и девочки были в раздельных крыльях, сходящихся в Общую комнату. Девочки каждого года могли посещать комнаты других девочек, и за время её работы старостой к Гермионе не раз стучались девочки помладше, в основном маглорождённые, и просили помощи в решении некоторых женских проблем. Как староста, она знала, что может посещать крыло мальчиков, но это было посягательством на обязанности мальчиков-старост, и согласно «Руководству старосты» Лукреции Блэк, это не допускалось, поскольку подрывало систему руководства студентами Хогвартса. Спальня мальчиков седьмого курса была последней дверью по левую сторону, и в отличие от спальни девочек Рейвенкло на ней не было нарисовано номера. На стене также не было пробковой доски с именами каждой девочки, живущей в ней, и местом, чтобы прикрепить записки с сообщением, если она отсутствовала. (Большинство записок, оставленных для Гермионы, были просьбами одолжить её конспекты для подготовки к экзаменам или о том, когда она закончит работу над книгой, взятой в библиотеке Общей гостиной). В отличие от всех спален девочек, в которых Гермиона когда-либо бывала, конкретно эта спальня имела характерный запах, который Гермиона не могла описать иначе, чем «явно мужской». Это был травяной запах мужской воды для бритья — семена аниса и кедр, — смешанный со свежим, смолистым сосновым воском для рукояток метлы и терпким лимонным запахом полироли для дерева, которую использовали служители Хогвартса, чтобы придать блеск лакированной деревянной мебели. Всё это накладывалось на некий органический запах, который спонтанно возникал везде, где молодые люди делили жилое пространство. Магические или нет, но Слизеринцы седьмого курса всё еще оставались мальчиками-подростками. Они занимались спортом, съедали по фунту мяса за каждый приём пищи и не принимали ванну по выходным, а освежались заклинанием и брызгами одеколона. Даже Том Риддл, студент своего факультета, вызывающий наибольшее восхищение, с самыми лучшими манерами из всех своих соседей по спальне, был всего лишь ещё одним мальчиком-подростком, когда дело касалось обычной биологии. Гермиона заметила, что Том в дни, когда тренировался в показательных дуэлях, возвращался выглядящим и явственно пахнущим своими усилиями. Конечно, она никогда не говорила ему этого — какая-то её часть наслаждалась, видя Тома в таком потрёпанном состоянии, без маски безупречности, которую он создавал для всей остальной школы, — и она признала, хотя бы для себя, что запах был не так уж плох. (Какая-то незначительная базовая нота этого специфического аромата, возможно, а возможно и нет, вырвалась из котла Амортенции Слагхорна…) Но это был не только Том Риддл. Там было полдюжины мальчиков, большинство из которых не трудились убирать вещи после того, как они их носили, потому что они были беззаветно убеждены, что кто-то другой приберётся за ними. Там были и всегда будут слуги, чтобы стирать и складывать вещи, заменять простыни и заправлять постели, и поднять грязный старый носок, который каким-то образом попал под кровать и был там забыт. Гермиона покашляла и взмахнула палочкой над лицом, рассеивая Дезиллюминационное заклинание и призывая маленький порыв ветра пронестись по спальне. — Как ты живёшь так? — спросила Гермиона, осматривая комнату. Кровати были занавешены комплектами зелёных бархатных портьер, расположенных в ряд по всей длине спальни, и для каждого стояли комод, шкаф, тумбочка и сундук. Небольшие штрихи личности встречались повсеместно: зелёно-серебристая гирлянда, обёрнутая вокруг столбика кровати, трепещущие бумажные снитчи, приклеенные к изголовью, ожившие семейные фотографии в рамке-триптихе на тумбочке, а на одной из кроватей лежало покрывало из густого коричневого соболиного меха. Гермиона вспомнила, что у миссис Риддл было пальто с соболиным воротником, и другие женщины в церкви Литтл-Хэнглтона провожали его завистливыми взглядами на протяжении всей службы. — Напоминая себе, что все остальные страдают не меньше меня, — сказал Нотт, проходя мимо ряда кроватей, пока не добрался до самой ближней к дальнему окну, которое бы больше подходило для иллюминатора в подлодке, а не студенческой спальне. Вид за стеклом был тёмным и мрачным, прегрождённым качающимися водяными растениями, растущими на каменистом основании под замком. В конце года Гермиона сомневалась, что кто-то, живущий на такой глубине, увидит хоть намёк на солнечный свет, даже в полдень. Пока Нотт отпирал свой сундук, стоявший у изножья кровати с меховым покрывалом, Гермиона осматривала арочное окно, две опорные колонны по обе стороны от стеклянных стёкол, переходящих в каменную кладку сводчатого потолка в нормандском стиле. Ближайшая к окну кровать была лишена зелёно-серебристых украшений других. Она была самой простой и аккуратной: покрывала заправлены и разглажены, из ящиков бюро не выглядывали носки или галстуки, на тумбочке лежала одна-единственная книга, но в остальном всё было безупречно. — Эта же Тома? — спросила Гермиона, прохаживаясь поближе. Комплект пижамы лежал на кровати, толстая хлопчатобумажная фланель с бледным рисунком в виде полосок с точечками. Разве миссис Риддл не купила Тому такой комплект пижамы на прошлое Рождество? Она вспомнила, что видела эту пижаму через день по утрам этим летом, когда просыпалась, уткнувшись носом в грудь Тома, а на её щеке отпечатывался ряд его маленьких пуговок. Нотт поднял глаза от рытья в своём сундуке: — Да — с тех пор, как они избавились от ночных горшков, ближайшие к ванной кровати пользуются наибольшим спросом, — он усмехнулся, а затем продолжил. — И, кроме того, ещё на первом курсе мы все решили, что с Риддлом лучше иметь как можно меньше общего. Гермиона села на кровать Тома и весело хмыкнула: — Как времена… — Слезь! — резко сказал Нотт, отпрыгивая и вытаскивая свою палочку. Он выставил её перед собой и пробормотал: «Протего!» — под нос, затем осторожно спросил. — Ты чувствуешь что-то странное? Боль или недомогание? — Что? — сказала Гермиона. — Почему, а должна? — Никто не трогает вещи Риддла, — сказал Нотт. — В прошлый раз, когда Риддл заметил, что кто-то одолжил его книги без спроса, он клал порошок листьев воронца на зубные щётки разных людей, пока кто-то не сознался. Это был… октябрь третьего курса, кажется. — Воронец? — ошеломлённо сказала Гермиона. — Он ядовитый! — Ягоды, да. Листья вызывают рвоту, — Нотт опустил палочку и добавил задумчивым голосом. — Знаешь, я так никогда и не понял, как он сделал это. На шестую ночь мы начали прятать наши зубные щётки в ящиках наших бюро и чистить зубы, когда его не было, но Риддлу всё равно удавалось отравить их. — Кажется, будто ты им восхищаешься, — неодобрительно сказала Гермиона. — Ему удаётся приводить наиболее убедительные аргументы, — сказал Нотт. — Устоять перед ними довольно сложно, как ты, я уверен, знаешь. — То, что он убедителен, — сказала Гермиона, — никак не должно влиять убеждён ли ты. — В присутствии Риддла недолго длятся «должен» и «не должен», — сказал Нотт, безразлично пожав плечами. — Странно, что ты этого не заметила, ведь ты столько времени проводишь с ним. Гермиона предпочла не задерживаться на высказывании Нотта. Вместо этого она открыла свою сумку и достала свежий свиток пергамента и острое перо: — Я думала, мы собираемся посмотреть на твой личный проект. — Тогда будь готова впечатлиться, — сказал Нотт. Гермиона не впечатлилась. (Она потом поняла, что он это имел в виду иронично). Если кусок пергамента мог хромать, то именно это и делала попытка Нотта зачаровать его. Он трепыхался, хлопал, из него вытекала слабая струйка прозрачной жидкости. Нотт сказал ей, что это вода, и, поскольку он не возражал против её попадания на свою кровать, Гермиона поверила ему на слово. В общем, оно больше походило на больного флоббер-червя, чем на настоящий громовещатель, который соблюдал плавную последовательность зачаровывания: разворачивался, передавал записанное сообщение, снова сворачивался, а затем взрывался самопоглощающим огненным шаром, не оставляющим после себя ни пепла, ни других остатков. Чистый, действенный и устойчивый. Он был вершиной успешного коммерческого зачаровывания. Никто не покупал зачарованный сундук для путешествий, если его размеры внутри менялись день ото дня, или если был шанс, что что-то положенное в него может быть испорчено или испарено. Никто не покупал мантию-невидимку или защитный фартук для зельеварения, если была одна из десяти вероятностей, что чары не сработают при использовании. Да, они были одеждой и в отличие от цельных предметов из дерева, камня или металла на них нельзя было вырезать постоянные руны. Со временем они теряли свою вшитую магию, но их срок службы был отмерян и устойчив. Их покупали, зная, что им понадобится замена или ремонт через предсказуемые пять-десять лет. — Господи, — сказала она, ткнув вялый и размокший кусок пергамента, капающий на покрывало, — отсутствие стабильности усиливается вовлечением жидкого элемента. Какие справочные таблицы ты использовал? В нашем учебнике говорится, что для среднего от… — Я использовал собственные книги, — сказал Нотт, показав античный том, который он достал из своего сундука. «Cutis Arcanus», — значилось на обложке, она была сделана из податливой зернистой кожи, усыпанной ямками, где когда-то росла шерсть исходного животного. — Почему все старые книги на латыни? — раздражённо сказала Гермиона. Она просматривала Запретную секцию в библиотеке с Томом несколько раз, и была разочарована обнаружить, что самые редкие справочники были написаны на латыни, греческом или в рунах. Даже те, что были на английском, было не так-то просто понять. Они были написаны на архаичной форме английского, полные слов, которые вышли из употребления столетия назад — «трясца» или «усовье». Гермионе приходилось залезать в словарь, чтобы узнать их значения («лихорадка» и «внутреннее воспаление»). Она заметила, что Нотт, когда он погружался в старые книги во время их совместных занятий, не чувствовал в этом никакой необходимости. — Это традиция. Ты можешь также спросить, почему они красят края страниц золотом, — сказал Нотт. — И это удерживает детей от библиотек их родителей. Сложно устроить проблемы от игры с одолженной книгой заклинаний, если ты не можешь её прочитать. — Ну, я не могу её прочитать! — Сочувствую. — И как я тогда должна помочь? Нотт вздохнул: — Таблицы числовые, в арабских и римских цифрах. Ты же можешь прочесть их? — Да, но… — Если тебе нужны сноски или заглавия, я прочту их для тебя. — Ладно, — сказала Гермиона, подходя к кровати. — Тогда давай мне книгу. — Она очень ценная — смотри сюда, её нельзя просто взять… — Тогда подвинься — я не вижу, когда ты всё загораживаешь своими локтями… Следующие несколько часов Гермиона проверяла заметки Нотта, прочёсывая каждую фразу и пункт на возможные двойственности. Одной из таких была непоследовательность единиц измерения между массой и объёмом и различные системы каждого из них. Пергамент оценивался на вес, по ладони или длине руки, зависело от поставщика. Жидкость — а Гермиона на протяжении всего своего опыта варки зелий переводила все единицы измерения, используемые в учебниках, в литры — измерялась в единицах объёма. Также была проблема в том, что Нотт копировал разные сегменты рун без учёта их происхождения: единицы измерения варьировались, при этом не уточнялось, основаны ли они на английском стандарте унций и фунтов, принятом в книгах рецептов зелий, издававшихся в Британии — когда они не отказывались от измерений вообще и не просили «полъаршину сьрьдца змия с его кровию», — или это более древняя германская система измерения, используемая чародеями, которые заклинали свои изделия с помощью рун на норвежском или футарке. — Здесь ты используешь локти, — сказала Гермиона, указывая на строчку неровных букв, а затем перешла к листу пергамента на несколько страниц вниз по стопке. — А здесь — драхмы. Двумя страницами выше тот же самый объект упоминается в терминах «капли» — здесь это хагалаз, коннотация бури и дождя. — Это не объект, это эффект, — сказал Нотт, наклонившись, чтобы посмотреть. — И как я должна была это узнать? — взвилась Гермиона. — Ты не структурировал это так, что объекты идут туда, а эффекты — сюда с соответствующим временным значением для каждого. Я никогда не видела ничего настолько расхлябанного! — Это магия. Намерение значит больше чего бы то ни было. — Ну, очевидно, твоё намерение посредственное, если то, что ты получаешь, никогда не совпадает с тем, что ты хотел, — сказала Гермиона. — Смотри, дай мне книгу… Что-то на ближайшей тумбочке тихонько звякнуло, заставив Нотта оторвать взгляд от пергамента и встревоженно посмотреть на Гермиону. — Кто-то у двери, — прошипел Нотт. — Быстро, вниз. — Где? — Под кровать, живо! Нотт засунул её перья и заметки в её сумку, затем бросил сумку в её руки. — Я не думал, что кто-то вернётся так быстро, — сказал Нотт, поднимая край покрывала, который закрывал проём между кроватью и полом. Он призвал её проскользнуть внутрь. — Обычно я не вижу их до ужина. Иногда даже тогда, если они остаются в «Мётлах» на субботнее особенное предложение стейка, почек и стаута. — До ужина ещё больше часа, — сказала Гермиона, опускаясь на пол. — Мне придётся прятаться до того времени? — Если подвернётся случай, я сделаю оглушение и обливиэйт, пока ты наложишь Дезиллюминационное и выскользнешь наружу. Не уходи сразу через дверь в Общую гостиную — подожди, пока кто-то её откроет и проследуй за ними. — Что случилось с моим исключением из правил? — Если тебя поймают, никто не станет преподносить тебе урок с помощью одного-двух сглазов, — сказал Нотт, — но это не повод дать себя поймать. А теперь помолчи, иначе мне придётся заставить тебя замолчать. Дверь открылась. Гермиона лежала на спине под кроватью Нотта, вытащив палочку из мантии, чтобы испарить несколько клубков пыли, пока они не упали на её лицо и не заставили её чихнуть. — Я думал, ты будешь отсутствовать весь день, — сказал Нотт. — Вмешались обстоятельства, — прозвучал голос Тома Риддла. — Там был ещё кто-то? — спросил Нотт. — Я думал, дверь запирается изнутри. — Я не ходил в ванную старост. — Но, — сказал Нотт, — ты сказал, что «идёшь поплавать»… — В озере, — снова раздался голос Тома, на этот раз его сопровождал свист его развевающейся мантии и топот ботинок о каменные плиты на полу. Из тонкой щели между покрывалом и полом Гермиона увидела, как пара ног, обутых в зашнурованные школьные туфли из полированной чёрной кожи, перебирается на кровать рядом с кроватью Нотта. Шнурки сами собой развязались, а затем ботинки грохнулись на пол, обнажив ноги в простых серых форменных носках. — Купание снаружи в это время года? Я тебе не завидую, — заметил Нотт. Затем в его голосе прозвучала заминка, прежде чем он сказал. — Или этому. Что с тобой случилось? Оно?.. — Нет, — сказал Том. Ткань зашуршала, и мантия с зелёной подкладкой упала на пол рядом с кроватью Тома. — Камни под водой оказались непредвиденно острыми. Если бы я попытался залечить себя там на месте, у меня бы остались шрамы. Заскрипело дерево. Защёлка открылась с металлическим щелчком и бормотанием заклинания, пока Том рылся в содержимом своего сундука. Вскоре раздался чёткий «поп!» сорванной с флакона пробки, и Гермиона услышала, как Том выпустил резкий вздох, будто ему было больно. — Тебе нужно зелье? — спросил Нотт со своей кровати в футе от головы Гермионы. — Остальные держат бутылочку общего обезболивающего в ванной для похмелий. Они слишком быстро его заканчивают, чтобы заметить, что ты отпил глоток-другой. — Бывало и хуже, — ответил Том, и каждое слово было отмечено тихим шипением. — Я бы никогда не принял тебя за тщеславного, — буднично сказал Нотт после полминутной паузы. — Позволь мне заверить тебя, — прорычал Том, — это не для моей выгоды. — Кто… — начал Нотт, но резко замолчал. — О. Я вижу. Или, точнее, нет — «тщеславие» не одно из многих слов, которые я мог бы соотнести с… — Таков принцип, — ответил Том, что в общем-то не было ответом. Затем он продолжил. — А ты? Что ты здесь делаешь? Я думал, ты говорил, что будешь в библиотеке. Работать над… Проектом. По какой-то причине Том особенно постарался выделить последнее слово, и Гермиона представила, что оно было написано Заглавными Буквами, что было привычкой Тома выделять некоторые слова в своём лексиконе от обыденных эквивалентов из словаря. Его понимание Контраста было отдельным видом от того контраста, что имели в виду маглы, когда маркировали свою фотоплёнку или вводили растворы для рентгеновских снимков. Будущее Тома должно было стать Великим, в то время как всех остальных в его глазах — и в его устной оценке — ждало довольно непримечательное будущее, для большинства незначительное, в лучшем случае проходное. — Так и есть, — сказал Нотт. — Но мне надо было взять книгу из сундука. — Ты уже почти закончил? — нетерпеливо спросил Том. — Я хочу, чтоб он был закончен до каникул. — Механизм выброса неустойчив, — сказал Нотт. — Но когда он заработает, я не смогу понять, насколько хорошо он работает, пока не испытаю его на чём-нибудь. — Я что-нибудь найду, не беспокойся. — Ты мог бы помочь, — заметил Нотт. — С чарами, я имею в виду. Ты хорошо разбираешься в древних рунах и ты читаешь по-латыни. Лучше тех, у кого были наставники дома до начала Хогвартса. — В настоящее время мои способности к переводу связаны с более важными вещами. Разве что… — Том замялся, и Гермиона услышала, как скрипнул матрас, когда Нотт неловко сел на кровати. — Ты не в состоянии выполнить задание, которое согласился взять на себя? Я был бы разочарован, но мы знаем, что мне придётся сделать, если твоё участие станет ненужным для Проекта. Разумеется, в твоих лучших интересах. — Разве у меня нет права высказаться о том, что лучше всего отвечает моим интересам? — Можешь говорить всё, что хочешь, — сказал Том, слегка фыркнув, чтобы показать, что слова Нотта его очень позабавили. — Без клятвы между нами я больше не обязан действовать только с добрыми намерениями. В прошлый раз, если ты помнишь, я приложил некоторые усилия, чтобы поскорее покончить с этим. — Да? — фыркнул Нотт. — А так и не скажешь. — Ты обязан верить тому, что я говорю, а не подвергать меня сомнению, — сказал Том. — Как все остальные. — Все остальные не имеют представления, что ты такое, — сказал Нотт. — О, — сказал Том. — И что я? — Ты слишком… — Извини, — перебил Том, — это не было вопросом. — Риддл… — Я, — сказал Том, разговаривая поверх попыток Нотта высказать свою половину разговора, — всего лишь частное лицо, озабоченное неполноценным ответом на ситуацию, которая подвергает опасности всех граждан. — Самоназначенный проныра, прямо сказать, — недоверчиво произнёс Нотт. — Пока моя цель благородна, точная формулировка не имеет значения, — ответил Том. — И надо признать, что твоё участие делает тебя таким же благородным, как и я. — Мне сложно осмыслить, как тебе удаётся произнести слово «благородный» без орды опарышей, выстреливающих из твоей палочки. — Какая дикая идиома, — сказал Том. — Можешь сомневаться в моих мотивах, но если у тебя есть какие-то сомнения в моих способностях, то, полагаю, у меня нет другого выбора, кроме как убедить тебя. — Я верю тебе, — торопливо сказал Нотт. — Тем не менее, — сказал Том, — факт остаётся: мы не можем работать вместе, если ты сомневаешься во мне. — Мои сомнения были облегчены, большое спа… — До ужина остался час, — сказал Том. — Пошли. — Мои вещи… — Забрось их в сундук и разбери потом. — Но… — Депулсо! — вызвал Том, и комнату заполнил шорох бумаги, за которым последовал жёсткий «тунк!» крышки сундука, открывающейся и закрывающейся. — Ты посвятил себя благородному делу, Нотт. Будет правильно показать тебе, на что ты вызвался. Гермиона затаила дыхание, услышав шаги, раздававшиеся вокруг двух кроватей, и зажала рот и ноздри рукой, чтобы ни один шёпот выдыхаемого воздуха не взволновал тонкий слой ткани, отделявший её от двух мальчиков, переговаривавшихся между собой на расстоянии вытянутой руки. В темноте её мысли перескакивали с одного вывода на другой, изучая каждый пункт информации, которую ей сообщил Нотт, в отличие от той, что была стратегически утаена. Нотт сказал ей, что это был розыгрыш. Это могло быть розыгрышем, и Нотт бы честен в этом — он должен был, с тех пор, как Гермиона упомянула о способности Тома распознавать ложь, — но это было не только розыгрышем. Туда же был включён Том Риддл со своим собственным проектом. Который вносил вклад ради общей цели. Цель была неизвестна Гермионе, но беспокойство дурного предчувствия начало ползти по её позвоночнику, когда она обдумала, что она знала — и что она знала о Томе. Том, который считал Гермиону своим единственным и неповторимым Контрастом, не рассказал ей об этом проекте. Была возможность, что Гермиона неверно истолковала ситуацию, и он был безобиден и невинен, а она предположила то, что не имело под собой никаких оснований. Но Том был не из тех, кто будет так утруждаться ради вечеринки-сюрприза на день рождения. Когда он принимал меры по улучшению благосостояния других, это происходило примерно потому, что он находил в этом какую-то выгоду для себя. И сколько она его знала, Том избегал совместных проектов — если только у него не было лучшего варианта, а сторонний вклад был необходим для достижения его целей. Зная его, это не будут безопасные, со сведённым к минимуму риском цели. Когда мальчики вышли, и за ними щёлкнул замок, Гермиона выкатилась из-под кровати Нотта. Она осмотрела спальню, одной рукой небрежно смахивая пыль с её одежды, в поисках чего-то, что было передвинуто или переставлено за короткое время, пока она пряталась. Книги и бумаги с кровати Нотта исчезли, а покрывала были потревожены из-за того, что на них кто-то сидел. Кровать Тома была нетронута, но его форменная мантия лежала неопрятной кучей на полу, а подол был влажным от грязи. Из любопытства Гермиона подёргала за ручки ящиков тумбочки Тома. Первый был заперт, второй и третий — тоже. Его сундук, гораздо более новый, чем тот, который мама и папа купили для Гермионы на первом курсе, тоже был заперт, и когда она прикоснулась кончиком пальца к латунным защёлкам, они заискрили на её коже, как шерстяной джемпер. Не больно, но всё же неприятно. Она сомневалась, что обычное Отпирающее заклинание справится с ними. Тумбочка Нотта, в отличие от Тома, была незаперта. К неудовольствию Гермионы там не было ничего относящегося к «Проекту». Небольшой горшочек с пастой зелья для излечения фурункулов, обычным аптечным препаратом, используемым для очищения прыщей и пятен за ночь. Перья, расписание уроков, бархатный кошелёк для монет, несколько чистых носовых платков и книга под названием «Исследование последовательной пятой», которая выглядела многообещающе, но оказалась плотным учебником по музыкальной теории. К ужину Гермиона не нашла ничего интересного в спальне мальчиков седьмого курса, даже в других тумбочках и шкафах. Кучи грязного белья, множество брошенных носков и что-то, что было похоже на комок использованных бинтов, прикреплённый к странной, попахивающей кожаной чашке. Когда Гермиона поняла, что это было, она осторожно положила это на место. Это было ужасающе, но едва ли уликой. Вздохнув, она вернула всё на свои места, расстроенная отсутствием какой-либо полезной информации и разочарованная тем фактом, который ей удалось обнаружить: у мальчиков-подростков был пугающе низкий уровень жизни. Если они оставляли обрезки ногтей, маленькие желтоватые полумесяцы, разбросанные по полу перед очагом камина, потому что им было лень убирать за собой, и они просто поленились бросить их в огонь, то их привычки в ванной должны были быть ещё хуже. Гермиона была вынуждена признать, что, вероятно, избалована тем, что жила в общежитии со всеми девочками, а Том был её ближайшим другом. Когда они ходили в одну ванную, она видела, как тщательно Том следит за личной гигиеной. (Когда его спросили, он вскользь объяснил, что человеческие части тела — кровь, кости, кожа и волосы — имеют множество магических применений. Знала ли она, что волосы волшебника можно использовать для изготовления палочек? Слышала ли она о восточно-индийском обычае насылать проклятия на врагов с помощью магических чучел?) К этому времени Гермионе не оставалось выбора, кроме как спуститься к ужину, поэтому она присоединилась к потоку студентов, покидающих свои комнаты. Гермиона заметила, как старшие студенты Слизерина отчитывают младших за чернильные пятна на юбках или неаккуратно надетые галстуки, и проскользнула через проход по пятам за старостой пятого курса. Наложив Дезиллюминационное заклинание, она оставалась незамеченной проходящими студентами, держась ближе к стенам, пока они не вывели её из незнакомых коридоров слизеринских подземелий. Она спряталась за доспехами, чтобы снять заклинание, а затем смешалась с растущей толпой, привлечённой в Большой зал перспективой съесть всё, что смогут, а всё, что не смогут, — всё, что поместится в карманы. Том и Нотт были уже за столом Слизерина, когда Гермиона опустилась на одно из свободных мест за столом своего собственного факультета. Наблюдая за ним со стороны в Большом зале, она могла сказать, что Том был чем-то доволен — даже торжествующим, — в то время как Нотт был бледным и подавленным, ковыряясь в своём говяжьем рулете, дающий сжатые ответы, когда к нему обращались, но в остальном позволяя Тому единолично вести разговор за их концом стола. Гермиона зажала Нотта в углу, когда закончился ужин, затащив его за статую ведьмы, которая держала ведро зубастой герани. — Ты не говорил мне, что Том имеет отношение к твоему «розыгрышу»! — сказала Гермиона. — Ой, — сказал Нотт, искоса глядя на неё и кашляя в рукав мантии, — я забыл это упомянуть? Разве я вообще говорил, что это должно было быть розыгрышем? Думаю, ты сама пришла к этому предположению. — Тебе осталось учиться полгода, — сказала Гермиона. — Вы двое хотите, чтобы вас отчислили? — Ты об этом переживаешь? — Почему ты об этом не переживаешь? Нотт уставился на неё в неверии: — Потому что я могу нанять наставника и попросить Управление по проведению экзаменов прислать ко мне домой проктора, который позволит мне сдавать Ж.А.Б.А. в ночной рубашке. — Ну… Полагаю, — сказала Гермиона. — А что насчёт Тома? Что, если он попадёт в неприятности? Это не только разрушит его будущее — это разрушит и моё тоже. — Нас не поймают, — сказал Нотт. — И прежде чем ты отругаешь меня за безопасность учеников, я собираюсь проводить испытания дома, во время каникул. Там нет шансов, что другой ученик пострадает. И ты же не станешь рассказывать учителю о том, что я делал в свободное время, в своём доме? — его выражение лица приобрело вид осознания. — Думаю, твоя реакция скорее идёт от того, что ты чувствуешь себя облапошенной, и это никак не относится к технике безопасности. — Я… Нет, ты неправ, — бессвязно говорила Гермиона. — Это просто нелепо! — Я буду честен с тобой Гермиона, — сказал Нотт, — если ты будешь честна со мной. И первой ступенью нашей взаимной честности будет твоё честное признание: ты смотрела в мой ящик с нижним бельём. — Что! — поперхнулась Гермиона. — К-как ты узнал? — Я не знал, — сказал Нотт. — Но теперь знаю. Только когда Гермиона поднялась в Общую гостиную Рейвенкло, она поняла, что сделал Нотт. Странный — и да, унизительный — поворот их разговора отвлёк её от вопросов, которые она хотела задать. Нотт пожертвовал своим достоинством, обсуждая свои подштанники в смешанной компании, но, если Том был прав в своём убеждении, что общение в обществе — это игра, в которой можно выиграть или проиграть, то Гермионе было ясно, что она проиграла, а Нотт выиграл. И это, Гермиона также поняла, не было первым разом, когда Нотт жертвовал своим достоинством ради высшего преимущества.