Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Из окна поезда вид сельской местности двигался слишком быстро, чтобы Гермиона могла видеть что-то большее, чем неразличимое пятно. После остановок в Шеффилде и Йорке, а затем — на крошечных станциях Исингволда, Тирска и Грейт-Хэнглтона, картина Йоркшира в разгар лета открылась перед ней во всей полноте: аккуратные деревеньки, окружённые идиллическим пейзажем с холмами, сочными пастбищами и разветвлёнными живыми изгородями сотни разных оттенков зелёного. Однако эффект был испорчен тем, что небо было одного ровного серого оттенка, из которого постоянно шёл дождь, нечто среднее между туманом и моросью. Погода, хоть и неприятная, не была для неё ничем новым. Шотландия была дождливой половину года, облачной — вторую, и потому большинство студентов были заинтересованы в изучении заклинания Импервиус даже без нависшей над ними неотложной необходимости сдачи экзаменов. Но были и отличия с Шотландией, которые могла осознать Гермиона. Территория Хогвартса состояла из каменистых обрывов и дикого леса — невероятно живописной, но суровой окружающей среды даже для тех, кто владел удобствами, которые дают магия или технологии. Йоркшир, с другой стороны, показывал чёткие признаки обжитости с первого взгляда: железная дорога, проложенная через холмы и долины, с ухоженными полями по обе стороны, штакетниками и аккуратными рощами деревьев, отделяющими каждый участок от другого. И по всему пути железнодорожные платформы примыкали к местным трактирам, окна и вывески которых были увешаны флагами. «Юнион Джек», крест святого Георгия и уникальное для Йоркшира знамя с белой розой — символы единства, идентичности, которые она почти не видела в мире волшебников, кроме матчей по квиддичу и фамильных гербов, носимых детьми богатых семей. Таков был масштаб магловской Британии по сравнению с Волшебной Британией. Даже с учётом потери Ирландии число маглов в Британии значительно превышало число волшебников, несколько тысяч к одному. Литтл-Хэнглтон был настолько крошечной и незначительной деревней, что его и Грейт-Хэнглтон объединили и обозначали на картах под одним названием. И всё же она была больше Хогсмида, самого крупного полностью волшебного поселения в Британии. (Были и другие: Татсхилл, Илкли, Годрикова впадина и Чадли — родной город печально известной команды по квиддичу «Пушки Педдл», — но они были частью, спутниками более крупных магловских городов. Если они были соединены с ними, после принятия Статута их спрятали так же, как и активируемый палочкой дверной проём на Косом переулке, и все доказательства их существования были удалены из магловских записей и памяти). Факт был в том, что арендаторов Риддлов было больше, чем всего населения Хогсмида. Том тоже, казалось, осознавал это, судя по тому, как он провёл рукой по запотевшей стороне окна «Санбима» после того, как мистер Брайс приехал за ними на вокзал в Грейт-Хэнглтоне. Когда зелёные акры промелькнули за запотевшим стеклом, Том осмотрел деревню: его тёмные глаза остановились на рядах шиферных крыш и симпатичных домиках с каменным шпилем в центре, затем на деревенской зелени и прилегающем кладбище. Когда автомобиль, шурша, поехал по дороге и в тень великого дома, он повернулся к Гермионе и сказал: — За нами будут наблюдать с мгновения, когда мы переступим порог дома. — Внимательность, по словам твоей бабушки, является признаком хорошего служения, — ответила Гермиона. — Ты несколько дней не переставал говорить о своих слугах. Она знала это после трапез с семьёй Риддл во время рождественских каникул. Любимые темы миссис Риддл для разговора за столом включали в себя истории из жизни, показывающие, как всё в прошлом было в лучшем состоянии, чем в настоящем. Можно было не только проще и дешевле найти хороших слуг для найма, но и в её времена не было всей этой чепухи, когда молодые леди надевали брюки и отправлялись обрабатывать поля или водить кареты скорой помощи. Они также могли найти правильную eau de vie для «вишнёвого юбилея» после ужина, потому что недостаток выбора в продуктовой лавке однозначно был худшей вещью войны. Нет-нет, это делит место с приостановкой официальных представлений ко двору из-за отсутствия подходящих молодых мужчин. (После произнесения этих слов миссис Риддл украдкой бросала взгляды на Тома, уделявшему больше внимания хрустальной чаше с «вишнёвым юбилеем», которую передавали по столу, чем разговору. У Гермионы были основания сомневаться, что Тома сильно волнует то, что вишни не были должным образом фламбированы немецким бренди, что светский сезон стал бледной тенью того, что было тридцать лет назад, или что он сам подходит под ярлыки молодого, мужчины и подходящего). — Говорил, — ответил Том. — Но, как я сказал тогда, скажу и сейчас: это хорошо. — О, тогда, полагаю, это мне нужно услышать. — Мы можем использовать их для практики, — сказал Том. Гермиона смотрела на него в изумлении: — Что, прости? — Если нам нужно разыграть представление для других, что мы… — Том сделал выразительное лицо и произнёс следующее слово с отвращением, — «вместе», то нам нужно и вести себя соответственно, не так ли? В Хогвартсе — где это действительно имеет значение — это должны проглотить не только учителя, но и остальные старосты тоже. Если мы хотим провернуть это, нам нужно практиковаться. А кто лучшая аудитория, чем слуги? Моя бабушка всегда распинается о том, что они только и делают, что стоят и сплетничают, так что у них есть общая черта со студентами Хогвартса. — Не вижу, как это может быть трудно, что здесь, что в Хогвартсе, — сказала Гермиона. — Мы не можем им просто сказать? У тебя не было проблем с тем, чтобы рассказать моей маме. — Это не так просто, — сказал Том. — Почему нет? — Потому что если кто-то что-то скажет, не значит, что этому поверили, — сказал Том. — Я знаю, что это не сработало бы на мне. — Значит, ты говоришь, что нам нужно отыграть роль? — медленно произнесла Гермиона. — Понятно. — Я знал, что ты поймёшь, Гермиона, — одобрительно сказал Том. — Прискорбная правда заключается в том, что при всех твоих талантах речи не входят в их число, и ты была недовольна последними случаями, когда я говорил за тебя. Это самое логичное решение. Компромисс, — он наклонился вперёд со своего места. — Многие годы назад разве не ты сказала, что умение пойти на компромисс — признак эмоционального роста? Ну, считай, что я вырос. — Это не то же самое, — сказала Гермиона, отправив резкий взгляд в его сторону. — Это был другой набор обстоятельств. Я припоминаю, что мы тогда говорили об управлении гражданской инфраструктурой в различных политических режимах… — Ш-ш, — сказал Том. Он прижал палец к её рту, затем слегка его приподнял и нагнул влево. Бросив быстрый взгляд через плечо, она поняла, что мотор остановился и теперь стоит у подножия ступеней, ведущих к дому. А там, по её сторону пассажирского окна, стоял водитель Риддлов, мистер Брайс. Дождь хлестал по его макинтошу, пока он возился с защёлкой зонтика с золотой ручкой. — Мы же оставим этот разговор на потом? — прошептал Том, наклоняясь ещё ближе, так близко, что она могла почувствовать, как его губы щекочут её ухо. Дверь отворилась, и мистер Брайс раскрыл зонт. — Сэр? Мисс? Если вы выйдете через эту дверь, я последую за вами с вашим багажом. Мистер Брайс говорил с колебанием, его глаза были прикованы туда, где Том заправил локон волос Гермионы за её ухо. Он выскользнул из ленточки, которую она повязала утром, влага летнего дождя распушила её волосы в два раза от их обычного размера. — Спасибо, Брайс, — сказал Том, потягиваясь через Гермиону и беря зонт. — Кажется, здесь только один, Гермиона, но всё будет в порядке, если ты будешь держаться близко ко мне. Том проводил её до лестницы, обернув одной рукой её плечи, а второй держа зонт над ними обоими. Это была неожиданная инверсия их положения в январе: Гермиона помогала идти Тому вниз по лестнице Усадьбы Риддлов, темнота раннего утра и скользкий, покрытый льдом камень внушали опасения по поводу его недавно зажившей раны. Теперь Том помогал ей подняться, и с тонким взмахом палочки он наложил Щитовое заклинание, чтобы дождь не бил им в лицо. Горничная придержала дверь открытой, взяла капающий зонт, их пальто и провела их внутрь дома. Миссис Риддл поприветствовала их в фойе, вежливо поздоровавшись с Гермионой и с ещё большим энтузиазмом и радушием — с Томом. Она обхватила его руки своими, пригладила его растрёпанные ветром волосы, хлопотала вокруг них обоих и приказала доставить горячий чай и подогретые одеяла в гостиную, чтобы «изнурённые дети» могли наконец присесть. «Видимо, миссис Риддл не слышала о логике, — подумала Гермиона, собираясь духом перед предстоящим общением. — Мы сидели целый день». Но она не высказала эту мысль вслух. Вместо этого она позволила и дальше хлопотать о ней, прикусывая язык, когда миссис Риддл вставляла свои мнения из лучших побуждений в разговор. (О весе Тома — чем бы там профессор Дамбертон ни кормил их в своей школе, этого недостаточно растущему мальчику. Об одежде Гермионы — если она хочет стать леди, которой ей суждено быть, а не одеваться как маленькая девочка, ей нужна была соответствующая одежда, и, к счастью, миссис Риддл знала швею, у которой всё еще был доступ к стальным косточкам). Это было снисходительно в самом благожелательном смысле, и, слушая, как миссис Риддл отметила для безразличного Тома, что однажды он будет таким же высоким, как его папá, Гермионе вспомнился Нотт и его предложения на тему «личного облагораживания». Гермиона гадала, чем сейчас был занят Нотт. В последний раз она видела его на Кингс-Кроссе накануне вечером, и на протяжении всей поездки на поезде они не разговаривали ни о книге, которую он украл из библиотеки, ни о Тайной комнате, ни о том, что они собираются делать, когда учебный год возобновится в сентябре. Он хотел что-то сказать, Гермиона не могла не обратить внимания на его изгибающиеся брови и глубокомысленные взгляды на дверь купе, но Том не выпускал её из виду на протяжении всей поездки. Даже когда она удалилась для посещения туалета и смены формы, Том вызвался её сопроводить, оставив Нотта кипеть от злости в купе с остальными мальчиками. (— Не знала, что ты заботишься о джентльменском поведении, — заметила Гермиона, когда Том проследовал за ней в проход между купе. Она была единственной девушкой в группе из семи мальчиков, поэтому самым разумным решением было переодеться в туалете, а не заставлять их всех стоять снаружи купе, чтобы она могла переодеться одна. — Забочусь побольше Нотта, — было ответом Тома. — Ты видела, что он сделал с той девочкой из Рейвенкло? Миранда… — …Миртл. — Да, всё равно, как её зовут, — сказал Том. — Это явный знак, что ему нельзя доверять. Ты не должна говорить с ним, только если рядом с тобой нет кого-то, кто о тебе позаботится, Гермиона. — Но всё в порядке, если я наедине с тобой? — Конечно, — сказал Том, ловко добиваясь, чтобы студенты освобождали им путь использованием тычков и вежливых подталкиваний. — Я джентльмен). И определение не было неточным: Том был джентльменом. Он носил этот титул по праву рождения — у Риддлов не было пэрства, но они владели землёй, причём в таком количестве, что доходы от их поместья могли содержать семью, не требуя ни от кого из её членов работы. В эти дни их доход сделал Риддлов богаче многих истинных пэров, у кого не было других возможностей, кроме как содержать себя через ремесло. Хотя большинству из них, согласно миссис Риддл, хватило милости занять лишь респектабельные должности в юриспруденции, управлении, гражданской администрации или научных кругах. За ужином Том делал все попытки выглядеть участливым, вытаскивая стул для Гермионы, поднимаясь из-за стола всякий раз, когда она вставала и, извинившись, удалялась в ванную, и предлагал ей самые вкусные кусочки телячьего медальона, который был их основным блюдом. Он был таким внимательным, что она чувствовала, как он заходит слишком далеко, гораздо дальше необходимого. В его поведении не было рыцарского благородства, положенного джентльмену, а было ношение на руках влюблённого юного обожателя. Главным курьёзом было, что миссис Риддл, со всей её заботой о Томе, её дорогом внуке, не выказывала никаких признаков неодобрения этому поведению, а мистер Риддл не выказывал никаких признаков, что он вообще что-то заметил. Том не пересёк черту неприличия — он не предложил ей попробовать кусочек еды с его вилки, уж тем более с тарелки, и он не упоминал никаких более красочных приключений Хогвартса, — но то, как он вёл себя с ней, не соответствовало его поведению не только во время прошлого Рождества, но и прошлого лета, когда Том был сварлив от того, что больше не был под опекой Короны. Тогда миссис Риддл посылала им приглашение за приглашением на ужин в отеле, и Том проводил бóльшую часть трапезы, сверля взглядом свою бабушку, своего нового опекуна, вместо того, чтобы уделить внимание Гермионе. Во время десерта, на который подали лимонный сорбет, украшенный засахаренными розовыми лепестками, Гермиона решила, что потребует объяснений от Тома после ужина. Именно он решил, что просто объявить о «новостях» было недостаточно и будет гораздо более эффективно добавить представления. Ну, его актёрская игра была на грани фарса, и, если это продолжится, миссис Риддл сформирует определённые ожидания, которые невозможно будет оправдать. Притворство Тома должно было занять только год, их последний год в Хогвартсе, их последнее окно возможности исследовать то, что находится под туалетом для девочек второго этажа. После этого у них больше не будет учителей, которых надо сбивать со следа, больше не будет товарищей, которых надо отвлекать. Но миссис Риддл, член семьи Тома, не была ни учителем, ни студентом. Она была не из тех, кого можно легко забыть, когда больше не будет общих занятий или назначенных общих патрулей. По правде, быть забытой после достижения Томом и Гермионой совершеннолетия в магловском мире (а до этого осталось лишь несколько месяцев, как заметила мама) было противоположностью того, чего надеялась добиться миссис Риддл, на что указывали предложения, которые она делала Гермионе во время ужина и десерта. — Гермиона, раз ты будешь летовать здесь с нами, — сказала миссис Риддл, пока Гермиона смотрела в свою тарелку и пыталась сдержать фырканье. Редкий человек станет использовать слово «лето» как глагол в предложении. — Тебе стоит использовать возможность сделать запросы в местные институты власти. Миссис Суиндон, если мне не изменяет память, отправила свою дочь в кабинет бронетанковой дивизии в Хелмсли. Она поступила через учебный корпус для девочек, но уверена, если я сделаю некоторые приготовления для твоей характеристики, тебе не придётся тратить своё время на военные учения, если тебе захочется позиции в кабинете. — Это очень любезно с Вашей стороны, миссис Риддл, — сказала Гермиона, наблюдая, как горничная обходит всех с блюдом круглых, посыпанных сахаром миндальных печений к чаю и бренди. — У меня были свои опасения, если хочешь знать, — любезно сказала миссис Риддл. Она позволила горничной положить два печенья на край её тарелки парой маленьких серебряных щипчиков. — Но вскоре я осознала, что, хотя это довольно смелое предприятие для молодой девушки, ситуация, по сути, временная. И я слышала от миссис Суиндон, что это достаточно респектабельно — там будет много молодых офицеров из хороших семей, и я не сомневаюсь, что мисс Кэролайн Суиндон знает, что её лучшие перспективы лежат в военной службе. Конечно же, когда её отец — главный констебль полиции Северного Йоркшира. Она потягивала чай, глядя на Гермиону с холодным выражением: — Не то чтобы ты найдёшь себя склонной следовать её примеру в этом отношении, Гермиона. Но, возможно, тебе понравится компания девочек твоего возраста. Мне, безусловно, нравилась, и я видела заслуги этого, когда осела, и у меня были хорошие друзья, чьи дети были ровесниками моего. Это действительно удручает, когда приходит твоё время, а у тебя нет никого, кто мог бы составить тебе компанию в твоём хрупком состоянии, кроме кормилицы. — Если я буду в таком хрупком состоянии, почему у меня не будет второй стороны, ответственной за это? — спросила Гермиона, искоса глядя на Тома. — Не слишком ли многого я ожидаю от него, что в его обязанности будет входить составлять мне компанию? — Определённо, хотелось бы, чтобы так и было, — легко согласилась миссис Риддл, — но есть хорошая причина, почему всё это тяжкое испытание называют «уход в уединение». — Том? — сказала Гермиона, пиная его ногой под столом. — Гермиона? — сказал Том, отводя взгляд от часов в серванте. — Что такое? — Моя дорогая, — сказала миссис Риддл добрым голосом. — Предметы такой природы остаются и должны всегда оставаться женской ношей. Хотя она знала, что это недостойно её, Гермиона не могла перестать сердиться на протяжении всего десерта. Миссис Риддл была старше её мамы, и сочла бы женщин, марширующих за своё право голоса таким же чуждым понятием, как и голосование женщин вообще. Она не могла помочь своему безбедному воспитанию, так же как Нотт не мог помочь своему: им обоим с детства внушали, что определённые вещи существуют в естественном порядке, по крови, полу или положению, и за свою жизнь они встретили мало людей, которые могли бы убедить их пересмотреть своё мнение. Нотт, как ей казалось, не так яростно отстаивал свои убеждения, как год назад, — возможно, более тесное общение с ней и Томом смягчило его позицию в отношении превосходства крови, — но миссис Риддл десятилетиями твердили о хрупкости «слабого пола». В её кругах женщины были нежными голубками, которые начинали как девицы, и их нужно было как можно мягче пригнать к роли матроны, без всяких промежутков. Не было никаких нюансов, никаких исключений: нужно было быть либо одной, либо другой, либо вообще не быть женщиной. Именно там, больше, чем когда-либо прежде, Гермиону искушало сказать: «О, к чёрту всё!» — и последовать примеру Тома: сбежать в мир волшебников, как он планировал с одиннадцати лет, и никогда не оборачиваться. В первую очередь стать ведьмой, а всё остальное убрать на периферию. Том неоднократно повторял, что Гермиона не магл и никогда им не станет: срок её жизни в два раза больше, чем у магла, и поэтому мало шансов, что к тридцати годам она окажется, как они это называли, «на полке». Ведьмы вынашивали здоровых детей и в пятьдесят, и в шестьдесят лет — существовали зелья и целительницы, которые делали это доступным, — поэтому условности высшего общества (или вообще магловского общества) не должны были относиться к ней. Именно здесь Гермиона задумалась о том, не зря ли Нотт насмехается над магловскими чувствами. Он делал это реже, чем раньше, но его странным образом завораживала мысль о том, что миллионы маглов умирают от голода за границей, и он был ещё более заворожён, когда узнал, что это произошло по вине британского магловского правительства. («Куда они сложат все тела? — спросил Нотт. — Они не могут испарить их. Они их съели? Конечно, это звучит варварски, но никогда нельзя сказать, что маглы сделают следующим — а это бы решило их проблему». Чтобы предотвратить доступ японцев к линиям снабжения в британской Индии, военное правительство заблокировало транспортное сообщение, в результате миллионы уроженцев Бенгалии начали голодать. Этот кризис обсуждался лондонской прессой, но, опять же, это не было чем-то, что заботило хоть одного другого студента Хогвартса. Она сказала об этом Тому, но он ответил, что самой интересной новостью о войне будет известие о том, что немцы взорвали сиротский приют Вула). В конце концов, она изо всех сил старалась быть вежливой. Гермиона была гостьей, а миссис Риддл — хозяйкой. Ей повезло, что у неё была возможность выбирать роли, которые другим женщинам навязывали. Даже другие ведьмы, например Лукреция Блэк, не были от этого освобождены. Разве Кларенс Фицпатрик не говорил, что в следующем году Лукреция выйдет замуж за человека, который старше её на десять лет? К тому же миссис Риддл даже не была её матерью, так что Гермиона не обязана была прислушиваться к её предложениям. Не то чтобы кровное родство поколебало и Тома: он с ликованием отвергал миссис Риддл на каждом шагу, а ведь она была его законным опекуном. Она хотела поговорить с Томом о его актёрском мастерстве, но ужин был таким утомительным, что она пошла в кровать сразу после умывания и переодевания в ночную сорочку. Она поправит Тома утром, когда будет достаточно отдохнувшей, чтобы противостоять любым аргументам Тома, почему он посчитал необходимым отыгрывать привязанность в такой преувеличенной манере. Это было далеко не тонко, особенно для самопровозглашённого «мастера тонкости» — каким образом он мог ожидать, что кто-то посчитает его искренним, а их… «роман» подлинным? Под звуки дождя, стучащего об окна, Гермиона наложила быстрое Согревающее заклинание на свою кровать, отложила палочку на прикроватную тумбочку и забралась под одеяла. Тридцать минут спустя она провалилась в лёгкую дрёму, когда её дверной замок издал «клик», затем свет от ламп в холле прорезал ковёр, и тёмная фигура, шаркая ногами, прокралась в её комнату. — Что… — простонала она, переворачиваясь и приподнимаясь на локтях. Тяжёлый вес упал на её тело, тёплая рука зажала ей рот, а затем голос прошептал ей на ухо. — Ш-ш, Гермиона, это я. — Том! Почему т… — Цыц! Вес упал с неё, и просвет из коридора пропал, когда дверь беззвучно закрылась. — Значит, — сказал голос. — Я наложил несколько заклинаний, чтобы мы могли говорить. На ковре в коридоре ещё Спотыкающийся сглаз, чтобы если какая-то служанка будет разнюхивать по этому крылу дома, я узнáю об этом. — Том, — сказала Гермиона с ноткой упрёка, — ты мог бы наложить чары вторжения, чтобы подать сигнал тревоги, если кто-то войдёт в коридор. — Ну да, мог бы, — согласился Том, переворачиваясь на другую сторону кровати со скрипом стальных пружин. — Но сигнальные чары только производят звук, когда приходят в действие. Они не особенно помогут задержать нарушителя. Хм-м. Я не думал, что Йоркшир будет настолько холоднее Лондона, — не могла бы ты подвинуться, пожалуйста, Гермиона? Гермиона послушалась, придвигаясь поближе к окну. Одеяла зашуршали, и Гермиона почувствовала, как Том проскользнул подле неё. Было слишком темно, чтобы увидеть, что делает Том, пока он не пробормотал: «Люмос», — и кончик его палочки загорелся слабым жёлтым светом, подсвечивая место между их подушками и бледное лицо Тома. — Тебе, наверное, интересно, — начал Том, — почему я так срочно захотел поговорить с тобой. — Вообще-то, — сказала Гермиона, — мне интересно, почему ты вообще здесь. Здесь. В моей кровати. — Это мой дом, — сказал Том. — Поэтому вполне логично, что это моя комната и моя кровать. Но я достаточно щедр, чтобы разделить её с тобой, так что вот. Не за что, Гермиона. Нет, я хотел рассказать тебе, что мой план сработал и бабушка купилась. Я подслушал, что она говорила горничным присматривать за нами — она не хочет, чтобы кто-то из нас запятнал свою репутацию до официального подтверждения намерений. С этого момента будь готова, что нас будут прерывать всякий раз, когда мы будем заниматься в библиотеке. Она не может прямо приказать нам оставаться под сопровождением, чтобы не выглядеть слишком нахальной, но она хорошенько попытается. — Она ведь не желает этим зла, — медленно сказала Гермиона. — В смысле, если назначить сопровождающего может остановить подобные вещи, я бы поняла, почему её это волнует. — Нет ничего, что должно её волновать, — сказал Том. — Что она думает, я собираюсь делать, хах, покуситься на твоё целомудрие? — Моё целомудрие её не касается, — сказала Гермиона. — Если вдруг его придётся защищать, я уверена, что смогу сделать это сама. — Думаешь, его стоит защищать? — спросил Том. — Думаю, этот вопрос мне стоит задать тебе, — ответила Гермиона, выдёргивая немного одеяла из-под Тома, которое он дюйм за дюймом украл на сторону кровати, которую в текущий момент оккупировал. — М-м-м, — сказал Том. — Тебе не нужно защищаться, нет. Если бы я когда-либо попытался покуситься на твоё целомудрие, я достаточно уверен, что ты бы поняла это. — А это что должно значить? — Это значит, что было бы оскорбительно для твоего интеллекта, не говоря уже о моём, притворяться, что «целомудрие» что-то значит, — очень спокойно сказал Том. — Очевидно, что церковники придумали его, чтобы обманом заставить людей платить десятину. — А, да, конечно, — фыркнула Гермиона. — Что не так очевидно для меня, это то, что ты здесь делаешь. Ты не мог подождать до утра, чтобы сказать мне это? Он мягко рассмеялся, перевернулся поближе к ней и приглушил свет на палочке: — Как бы мне ни нравились интересные дебаты, есть что-то более важное для обсуждения, когда нам предоставляется возможность уединиться. Комната, конечно. У тебя есть какие-либо теории о том, что может быть внизу? — Слизерин жил до существования Министерства магии или Отдела регулирования магических популяций. Тысячу лет назад не было международных законов о регулировании, какие животные могут быть экспортированы, проданы между национальными границами, защищены от охотников или выращены в неволе, — сказала Гермиона. — Легенды подразумевают, что существо в состоянии убить волшебников, поэтому некоторые не могут им быть. Это не карликовый пушистик, не болтрушайка и не золотой сниджет. Возможно, рунеспур… Нет, они живут десятилетия, а не столетия… Тогда гидра? Это определённо соответствует образу Слизерина. — Не дракон? — сказал Том. — Я всегда хотел увидеть одного своими глазами. Какая жалость, что у ухода за магическими существами такая бестолковая программа — в прошлом году мы провели месяц за изучением, как устанавливать пол совиным птенцам. — Э-э, — сказала Гермиона, потратив несколько секунд на переваривание этой информации. — Полагаю, это может однажды быть полезно... — Когда этот день наступит, это будет слишком скоро, — проворчал под нос Том. — Как думаешь, как лучше всего бороться с драконом? Их шкура противостоит заклинаниям. Его не так-то просто победить обычной дуэльной стратегией. — Не могу представить, что борьба с драконом любым способом может быть простой, — сказала Гермиона. — Ты можешь перехитрить оппонента в дуэли, но разве вообще возможно применить это к дракону? У драконов нет стратегий — у них есть инстинкты. — Инстинкт или стратегия, могло ли что-то из этого обойти Убивающее проклятье? — размышлял Том, не встречаясь с ней взглядом. — Может ли что-то победить Убивающее проклятье? Во всех книгах, которые я читал, я никогда не видел упоминания ничего, кроме физического барьера, что заблокировало бы Убивающее проклятье, а большинство драконов на земле слишком большие и неуклюжие, чтобы хорошо спрятаться. Не то чтобы им захочется — инстинктивно они будут драться с врагом размером с волшебника. Они подожмут хвост только при другом драконе, и только если он будет больше. И так же с большинством магических существ. Довольно бесхитростные умы, но не мне судить. — Не знаю, — с сомнением сказала Гермиона. Как бы пренебрежительно она ни относилась к этому обсуждению непростительных заклятий, она знала, что их было незаконно обсуждать и даже не противозаконно использовать против животных. Было достаточно прецедентов использования Убивающего проклятия на животных в прошлом: те, кто собрал части существа, хотели сохранить тело в наиболее идеальном состоянии, насколько возможно — органы, плоть, кости и шкуру. Полезность Убивающего проклятия заключалась в его быстром и безболезненном воздействии, не причиняя животному лишнего стресса и не повреждая шкуру, как это сделало бы магловское охотничье ружьё при отстреле дичи. Это было крайне важно при сборе урожая демимасок — животных, выращиваемых исключительно ради магических свойств их кожи и меха. Она могла признать, что это было гораздо более гуманно, чем как свиньи и быки были забиты для обычного семейного магловского стола, но тем не менее пугало то, как быстро и удобно убивающее проклятие стало использоваться убийцами-волшебниками. «Военное правительство, — напомнила себе Гермиона, — причинило смерть миллионам деревенских индийских фермеров. Это заклинание — инструмент, и не самый жестокий из существующих инструментов, даже не близко». Наземная мина, в отличие от заклинания, не была направлена своим оператором наведения. Она работала без разбора: каждый случай её использования не был ограничен осознанным намерением индивида. Она могла покалечить человека, убить его и сделать всё, что угодно, между этими двумя состояниями, но её главным умыслом было предотвращение доступа на территорию с помощью угрозы неожиданного насилия. Это конкретное заклинание, в отличие от наземной мины, было чётким и точным в сравнении. — Профессор Меррифот сказала, что взрослым драконам в заповедниках существ требуется несколько волшебников, чтобы подействовало Оглушение, — сказала Гермиона. — Должно быть, это по причине их врождённой магической природы или кожи, отражающей заклинания. Что бы это ни было, вероятно, ты просто обезвредишь одну его часть, если попадёшь в крыло или лапу. Если под Хогвартсом было существо в состоянии убить волшебников, не лучше ли было предотвратить его побег из школы? В этом случае использование Томом Убивающего проклятья на опасном животном было лучше, чем риск жизнями незадачливых студентов. Ей могло это не нравиться, но с неохотой сдалась, что это было сносно, нравственно и законно — в отличие от использования Ноттом проклятия Империус. Она всё ещё не простила Нотта за это и не была уверена, как упрекнуть в этом, потому что она не могла оставить это нерешённым между ними. Она гадала, переодевая свою форму в крошечном туалете, с Томом, охраняющим дверь снаружи, думал ли Нотт когда-нибудь о том, чтобы обратить свою палочку против неё, если она была резкой с ним. Он проклял Миртл Уоррен, потому что она была неудобством. Оглядываясь назад, Гермиона была не меньшим препятствием, причем на протяжении не минут, а месяцев. Но… Нет. Том бы заметил, если бы Гермиона начала странно себя вести. Он бы отвёл её в больничное крыло в ту же секунду, как увидел, что её глаза остекленели и опустели. Он, после стольких лет обмена письмами, заметил бы, если бы она говорила словами, которые казались бы выходящими из чьего-то чужого рта. Нотт бы не рискнул, не при возможности обрушить гнев Тома на себя. (С другой стороны, если бы они с Томом никогда не знали друг друга, Нотт бы никогда не стал иметь с ней никаких дел в первую очередь). — Тогда мне надо целиться ему в голову, — задумчиво сказал Том. — Если драконья кожа не поддаётся заклинаниям, лучше всего добраться до него через его рот или глаза. Редукто не сможет пробиться через драконью шкуру, но что случится, если нацелить его в открытый рот дракона? — Это сработает только если там дракон, — заметила Гермиона. — Традиционно используют драконов, чтобы охранять сокровища, но, если ты не заметил, большинство людей в наши дни идут для этого в банк. Драконы хорошо защищают золото, но сложно получить это золото обратно, если ты решишь его потратить. В случае с Комнатой легенда не говорит о том, что она должна быть спрятана навсегда, но Слизерин собирался её использовать. — Возможно, это сфинкс, — предложил Том. — Они не такие агрессивные, как драконы, и с ними можно общаться. У Слизерина на повестке дня было «очистить недостойных», а с чем-то настолько неопределённым монстр — что бы он ни было — должен уметь слушаться приказов и различать своих жертв. — Очаровательно, — заметила Гермиона. — Но сфинкс? Он сначала предложит потенциальной жертве загадку, и, если на неё будет дан правильный ответ, жертве можно будет свободно пройти. Они слишком умны и сложны, чтобы просто приказывать им, как… палачам. — Гермиона скорчила гримасу. — Разве Слизерин стал бы использовать льва, чтобы завершить своё так называемое «великое дело»? Вся идея с тайной комнатой очень драматична, но я не видела никаких признаков того, что он ценил драматическую иронию. — Тогда… — Том замялся, перекатился на спину и прошептал, — это должен быть Цербер! Опасный, но послушный, если дрессировать его сразу после отъёма от матери. Традиция также считает их сторожевыми существами, хотя в Британии они не так распространены, как в других частях Европы. И — вот самая главная подсказка — им комфортно в тёмных помещениях и под землёй. Драконы — существа воздушные, им лучше охранять башню, чем нору в земле. — Легендарный монстр Слизерина, — Гермиона прошептала в ответ, — собака? — Гигантская собака, — сказал Том. — С тремя огромными головами. — О, — сказала Гермиона. — Ну, я полагаю, это мог бы быть… — Не хочешь заключить пари? — будничным тоном спросил Том. — Что я хочу, так это хорошего ночного сна. — И я тоже, — сказал Том, и когда он это сказал, он потушил свет. Гермиона услышала, как пружины кровати заскрипели, когда он прижался к её боку, а затем послышался тихий «клик», когда он положил свою палочку на тумбочку рядом с её. Она подождала, пока он выкатится из кровати и отправится обратно в собственную комнату, но, к её удивлению, он этого не сделал. Вместо этого он поглубже зарылся в одеяла — её одеяла — с шорохом простыней и глухим ударом взбиваемой подушки. Она могла почувствовать его совсем близко к себе, провал в матрасе, где его вес, на несколько стоунов превышающий её собственный, давил на пружины. Она могла почувствовать жар его тела, более тёплый, чем от грелок, которые горничные оставляли в её постели во время её визита на прошлое Рождество. — Том? — М-м? — Что ты делаешь? — Пытаюсь уснуть. Ты не возражаешь? — Нет, возражаю! — Не волнуйся, когда ты уснёшь, ты забудешь, что я здесь. Гермиона устало выдохнула: — Спокойной ночи, Том. — Спокойной ночи, Гермиона. Ещё более сильным удивлением было то, что присутствие Тома не так уж её и волновало. Он провёл бóльшую часть дня подле неё и день до него тоже. То, что он сейчас был рядом, несмотря на первоначальную неожиданность, не казалось неправильным. Да, можно утверждать, что это было «неправильно» в том смысле, что это было совершенно неуместно с точки зрения общепринятых норм приличия и благопристойности, но Гермиона не считала это моральным прегрешением. Том презирал общепринятые понятия о правильном и неправильном, особенно когда их пытались применить к его персоне. И хотя в большинстве случаев именно она делала такие попытки, Гермиона не хотела применять их к Тому прямо сейчас — из фаворитизма, из приязни и из взаимной дружбы. Это также было в некоторой мере по причине того, что Том очень тихо спал. Он не храпел, не лягался и не разговаривал во сне, и Гермиона обнаружила, что засыпает ещё до того, как смогла сформулировать список причин, почему Тому надо вернуться в свою комнату, которая была гораздо больше и лучше обустроена, чем её. Она не проснулась до следующего утра, пока горничная не упала от Спотыкающегося сглаза со взвизгом и звуком разбивающегося фарфора. Том, который каким-то образом накрыл её собой за ночь, не сдвинулся ни на дюйм от шума.

***

В следующие несколько дней у Гермионы едва ли была минута для себя. В дневные часы миссис Риддл захватывала её время, приглашая её на чай в свою личную гостиную каждый день, иногда с одним-двумя гостями из деревни. Они включали местного пастора, лысеющего мужчину кроткого нрава, который обращался к миссис Риддл всякий раз, когда его просили дать своё мнение на что-либо, что было редкостью, потому что миссис Риддл твёрдой рукой руководила разговором с самого его начала. По утрам миссис Риддл водила Гермиону по Усадьбе Риддлов, клумбам, хозяйственным постройкам и фруктовым садам, делая пространные намеки о том, какие изменения можно будет внести в будущем, если Гермиона окажется во главе поместья. — Английские примулы были положены, когда я была девочкой, — сказала миссис Риддл, провожая её в теплицу позади дома, где росли оранжерейные цветы. — Конечно, они до сих пор подходят для большинства событий, но я рассчитываю, что ты захочешь чего-то более яркого по духу. Циннии, возможно. Или анемоны. Моя дорогая, ты достаточно юна, чтобы тебе сошёл с рук рискованный выбор или даже два — но не слишком смелый, — она хохотнула колокольчиком. — Нам нужно поддерживать свою репутацию. Вечера, после того как мистер и миссис Риддл отправлялись в свои покои, когда последнее блюдо убиралось со стола, проводились с Томом. Он всё ещё был зациклен на теме монстра Слизерина и был настроен не только его обнаружить, но и победить его один на один. Они встречались в гостевой спальне Гермионы, потому что за последнюю неделю Том обзавёлся плачевной привычкой приходить и уходить, когда ему заблагорассудится, и в половине случаев он ждал от силы секунду между стуком в дверь и открыванием её. Комната была больше спальни у неё дома, и кровать с лёгкостью помещала двоих, поэтому его присутствие не делало пространство слишком тесным и удушающим. Но нюанс заключался в том, что Гермиона даже не могла переодеться в своей комнате. Она начала переодеваться в ночную рубашку в ванной в конце коридора после слишком многих случаев того, как Том врывался с охапкой учебников по уходу за магическими существами. Гермиона только вернулась в свою комнату с охапкой одежды, когда увидела Тома, валяющегося в её кровати, прокручивающего свою палочку через пальцы, а по покрывалу был разбросан набор книг. — Может, это и твой дом, но было бы здорово, если бы тебе хватало любезности спросить перед тем, как зайти, — укоризненно сказала Гермиона. — Ты жил в моём доме два лета, и мама всегда стучалась перед тем, как зайти, чтобы поменять твоё постельное бельё. — Ты боишься, что я увижу что-то, что мне не следует? — спросил Том. — Потому что нет причины бояться — ты знаешь, я никогда не стану смеяться над тобой, Гермиона, — его глаза устремились на её грязное бельё. Под скромной блузкой и шерстяной юбкой, которые она надела на ужин, проглядывал маленький край кремового сатина, отделанного кружевом. Гермиона быстро сбросила охапку в корзину для грязного белья и закрыла крышку: — Я знаю, что ты не будешь смеяться надо мной, это никогда не было проблемой. — А в чём тогда проблема? — В том, что ты настолько уверен, что Убивающее проклятие всё решит, — сказала Гермиона. — Да, оно аккуратное и опрятное, но люди узнáют заклинание, которое ты использовал, как раз-таки основываясь на том, какое оно аккуратное. Это может поставить крест на твоей идее выставить себя грозным убийцей драконов. Ни один благородный драконоборец не станет создавать себе репутацию человека, умеющего обращаться с запрещёнными проклятиями — да, я знаю, что в данном контексте это законно, но ты же не хочешь, чтобы не те люди задавали не те вопросы. — Что ещё ты предлагаешь? — спросил Том. — Предположив, что это хищник, мы могли бы сварить усыпляющее зелье, намазать им говяжий край и скормить существу... Но это бы заняло слишком много времени. — Предположив, что это Цербер, тебе даже не понадобится усыпляющее зелье, — сказала Гермиона. — Орфей заставил одного уснуть, играя музыку. Ты можешь спеть ему колыбельную, знаешь. Гермиона узнала изрядное число интересных фактов за это лето. Последним было, что у Тома был красивый певчий голос, что она выяснила в воскресенье, когда прихожане Литтл-Хэнглтона встали, чтобы спеть гимн перед окончанием службы. Риддлы сидели впереди на отведённом для их семьи месте, и Тому, находящемуся на виду у бабушки, дедушки и пастора, пришлось не произносить слова, а петь. Его голос не был натренирован: Гермиона не думала, что в приюте Вула могли давать уроки, и, когда она учила его танцевать, она встала в тупик от того, что он был незнаком с формальной музыкальной терминологией. Но он не сипел на высоких нотах и фальшивил меньше, чем она. (В магловской начальной школе Гермионы были уроки музыки, где она выучила, как читать нотные листы и очень посредственно играть на свистке. Там же она впервые узнала о существовании природных способностей. Она лучше запоминала композиции, но учителя признавали, что хоть её декламации и были точными, ей не хватало «радости». Гермиона несколько недель перелопачивала музыкальные энциклопедии, чтобы понять смысл этого замечания, и до сих пор не знала). — Я не смогу хорошо произносить вербальные формулы заклинаний и петь одновременно, — сказал Том. — И не хочу показаться грубым, но ты тоже не умеешь петь. Ты умеешь играть на инструменте? — Я могу неплохо играть только на фортепиано, — ответила она, — потому что игра на нём зависит только от нажатия нужных клавиш в правильном порядке. Но мы не можем трансфигурировать одно, пока не изучим, как они делаются, — там восемьдесят восемь струн разной длины, которые нам надо сделать правильно, чтобы пианино работало. Мы так же можем одолжить одно, но единственный человек, которого я знаю, кто владеет пианино, — твоя бабушка... И она заметит, если оно пропадёт из её гостиной на несколько недель. Гермиона остановилась на секунду, сдвинув брови: — Не уверена, что мы сможем поместить пианино сквозь ту дырку в туалете для девочек. Том перевернулся на живот, постукивая палочкой по подбородку. Тихим голосом он сказал: — Нотт умеет играть на арфе. Гермиона не представляла, как Том и Нотт могли бы буднично обсуждать их хобби и развлекательные отвлечения. Нотт определённо не обсуждал ничего в таком духе с ней. — Это он тебе сказал? — Мы живём в одной спальне, — сказал Том. — Как правило, много известно о человеке, с которым ты спал последние шесть лет на расстоянии десяти футов. — Он, наверное, интересуется, что мы делаем, — сказала Гермиона. — Может, нам написать ему? Том молчал, палочка неподвижно лежала в его руке. — Он захочет с нами встретиться. — А это так плохо? Снова тишина. Том с любопытством посмотрел на Гермиону, лишь слегка приподняв брови. — Он паразит, — резко сказал Том. Гермиона вздохнула: — Как и твои бабушка с дедушкой. Или ты забыл, что все их деньги идут со сложных процентов и сбора ренты с других людей? — Было бы ударом по гордости моих бабушки и дедушки взять у тебя хоть один шиллинг, — сказал Том. — А вот Нотт, напротив, выдоит из тебя всю кровь, если ему это сойдёт с рук. — Он бы не сделал этого… — Нет, — согласился Том. — Потому что он знает, что не сможет. — А как насчёт тебя? — спросила Гермиона. — Кажется, ты без зазрений совести дал бы истечь кровью ему. — Тот, кто кичится чистотой своей крови, не должен колебаться в том, чтобы доказать это, — сказал Том. Он презрительно фыркнул. — Тогда напиши ему. Договорись о встрече. И скажи ему, чтобы он следил за своими манерами. Тем вечером после ужина Гермиона позвонила маме по телефону в кабинете мистера Риддла. Жиль вылетел из дома Грейнджеров спустя час, неся с собой книгу и несколько дополнительных смен носков и белья, о которых попросила Гермиона. Когда Жиль прилетел в полночь, Гермиона погладила перьевой пух на её макушке, а затем привязала к его ноге новое письмо. — Аббатство Брокстоу, Ноттингемшир. Отправляйся к конюшням, а не к главному дому, — прошептала Гермиона. — Подожди, пока эльф почистит насесты утром, а затем передай ей письмо. Жиль взял последнее совиное лакомство из её руки, уткнувшись в её ладонь боком своего крючковатого клюва. Затем он распушил перья, беззвучно вылетел из окна и исчез в ночи. Гермиона опустила оконную раму и задёрнула шторы, повернувшись в комнату: — Я отправила письмо. Он должен получить его до завтрашнего полудня — если только он не спит допоздна на летних каникулах. — Тебе стоило приказать сове клюнуть его, чтобы он проснулся, — сказал Том. — Совы сделают это, если им сказать. — Видимо, только они делают то, что им скажут, — сказала Гермиона, скрестив руки. — Господи, Том, у тебя нет своей комнаты? Миссис Риддл потратила столько сил, чтобы её обставить для тебя! В комнате Тома была не только примыкающая кровать и бóльшая кровать, но и все книги, которые он собрал за последние десять лет, присланные из приюта Вула. В его комнате также был большой шифоньер, полный одежды, купленной ему миссис Риддл. На полках были вазы со свежими срезанными цветами из сада миссис Риддл, а на стенах были обои с рисунком, который Том выбрал сам. Его комната выглядела как настоящая спальня. Комната Гермионы, в сравнении, очевидно была гостевой, украшенная засушенными цветами на каминной полке и акварелями йоркширских долин в рамках на стенах. Достаточно банальный выбор, но беспроигрышный и безобидный. — Есть, — ответил Том, — но моя кровать не такая удобная, как твоя, — он постучал по подушке. — Здесь я могу уснуть за несколько минут. — Как бы тебе ни было удобно, — сказала Гермиона, — это точно не относится к горничным, которые каждое утро спотыкаются о ковёр. — Я перестану использовать Спотыкающиеся сглазы, если ты наложишь чары для отпугивания маглов на двери, — сказал Том. — Если кто-то и может сформулировать чары с условиями, которые будут работать только от заката до рассвета, это ты. — Нет причин, почему ты не смог бы этого. — Нет, — сказал Том, откидывая покрывало и проскальзывая в кровать, — но не я злюсь оттого, что горничным приходится подбирать фарфор из ковра на четвереньках. — Тебе было бы полезно время от времени демонстрировать к ним некоторое чувство симпатии, — сказала Гермиона с глубоким вздохом. Она залезла в кровать, стараясь изо всех сил не встретиться с Томом взглядом, который не выказывал никаких признаков того, что собирается освободить её комнату. Слуги, хоть им и платили за работу, всё ещё были людьми и заслуживали человеческого отношения. Если в чём и нельзя было упрекнуть миссис Риддл, так это в том, что она верила в noblesse oblige. Конечно, миссис Риддл подходила к делу с привилегированной позиции, и даже если её намерения были сомнительными, её действия — раздача милостыни бедным и покровительство искусствам — всё равно были достойными. — Ну, если ты настаиваешь, — сказал Том, соскользнув на её сторону кровати и странно обняв её сзади. Его руки сжали её так крепко, что заскрипели её рёбра, а через несколько секунд его хватка ослабла, и одна рука поднялась, чтобы погладить её волосы. — Как насчёт такого чувства симпатии? — пробормотал он. — Достойная попытка, — сказала Гермиона, закрывая глаза.

***

В день, когда они назначили встречу с Ноттом, шёл дождь. За столом Том наблюдал за мрачным небом с таким же мрачным выражением лица, пока его бабушка и дедушка в забвении предавались завтраку. Мистер Риддл ел свой обычный сэндвич из бекона и коричневого соуса, просматривая раздел финансов в «Йоркшир пост», периодически отпуская комментарии миссис Риддл о новых парламентских налогах или перестройке Халла, портового города в Восточном Йоркшире, в котором прошло несколько бомбардировок немцами за последние годы, отчего погибли сотни, а десятки тысяч были вынужденно перемещены во временные убежища по всей стране. — Мэри, парламент поднимает налог на покупку, — проворчал мистер Риддл. — «В связи с необходимостью войны и трансформацией нашей внутренней экономики британцы сократили спрос на товары первой необходимости. Мы же вынуждены сократить потребление предметов роскоши». Полная чушь, — мистер Риддл ударил газетой об стол. — Этот налог на роскошь будет включать в себя пошлину на номерные знаки для автомобилей — хах, будто в эти дни можно найти достаточно бензина для вождения. — Уверена, что ты можешь немного найти, если спросишь правильных людей, — заверила его миссис Риддл. — Я надеюсь, налог не будет распространяться на аукционные дома. Я попросила мистера Стендмана следить за достойными ювелирными украшениями по хорошим ценам. Из них получатся прекрасные подарки — и ты знаешь, как я не выношу пустого приданого. Том извинился, как только смог быстро, и Гермиона последовала за ним, застёгивая пальто и убедившись, что её палочка была под рукой во внешнем кармане. Вместе они отправились по подъездной дороге, огибая лужи мутной коричневой воды, пока не добрались до ворот у подножия холма. Они пригнулись за каменными сваями, поросшими мхом, за пределами видимости дома, а затем достали свои палочки. Дезиллюминационному заклинанию было сложно научиться, пока не удастся в должной мере овладеть визуализацией. Оно не сработает, если устремить своё намерение в достижение полной невидимости, скорее требовалось направить свою волю в незаметность — раствориться в тенях, если они были, изменить свет, чтобы создать их, где их не было. Половиной было перенаправление внимания наблюдателей, побуждая их продолжать свои занятия, а не останавливаться для замечаний о необычном подёргивании воздуха или затемнении хорошо освещённой комнаты. Другой частью было перераспределение света: приглушение цветов, размытие краёв, чтобы форма и силуэт слились с обстановкой. Гермиона часто в нём практиковалась за прошлый год, но она никак не могла привыкнуть к чувству успешного наложения, что чувствовалось, будто холодный тюбик крема от гнид выжимали на голову — воспоминание из детства, которое она вспоминала без особой нежности. (В её школе была эпидемия вшей, когда она училась в третьем классе, и Гермионе, у которой были очень густые волосы, пришлось хуже, чем её одноклассникам. Лечение включало в себя использование вонючего лосьона для скальпа и прочёсывание каждой пряди волос частым гребнем, чтобы удалить яйца вшей, что испытывало мамино терпение не меньше, чем терпение Гермионы). Она всё ещё думала об этом, когда они достигли кладбища Литтл-Хэнглтона внизу холма, в стороне от дороги, которая вела в деревню. Это бы не было таким безотрадным, отвратительным местом в любой другой день, насколько это возможно для кладбища. В Литтл-Хэнглтоне оно было аккуратным и ухоженным, а, судя по свежим срезанным цветам на некоторых могилах, его недавно посещали. Могильные плиты были установлены квадратными скоплениями, разделённые теневыми деревьями, с которых капал дождь на каменные скамейки, а в центре кладбища была мощёная камнем тропинка, разделяющая простые гранитные указатели с одной стороны и сложные резные статуи и своды мавзолеев с другой. Она вытащила свою палочку и обратила Дезиллюминационное заклинание, быстро наложив Согревающие чары на своё пальто — было сложно удерживать два заклинания одновременно. Просмотрев ряд каменных плит, Гермиона вычислила, что на них были имена жителей деревни, значит, на второй половине кладбища должны были быть Риддлы. Её подозрения подтвердились, когда Том внезапно свернул с тропинки, прошёл под крылом безмятежного ангела и остановился перед мавзолеем, двойные двери которого с золотой отделкой сверкали даже в тусклом свете пасмурного дня. Построенный в классическом стиле, он был украшен парой нимф из белого мрамора по обе стороны от двери, левая несла кувшин с водой, а правая — связку созревшего зерна. Внимание Тома привлекли буквы, высеченные на перемычке и покрытые сусальным золотом: «Р И Д Д Л». — «Томас Джон Эдвард Риддл», — прочитал Том, его голос был напряжённым. — Тот ангел для другого Томаса Риддла. — Какое сборище лишённых воображения жмуриков, а? Прежде чем Гермиона успела произнести слово, Том уже вытащил свою палочку. Вспышка алого света пронеслась по воздуху, красный свет отразился от позолоченных дверей, проносясь над голым плечом белой нимфы, пока его резко и на лету не отразил бледно-голубой купол. Мерцающий красными искрами щит сиял одну, две, три секунды, пока не начал терять яркость, а затем медленно растворился, как раз в тот момент, когда со стороны статуи свалился большой кусок камня. Крак! Белый мрамор упал на пол каменного портика мавзолея, разбившись на несколько осколков и взметнув облако белой пыли. Фигура в плаще вышла из-за поломанной нимфы, одна рука в перчатке дёрнулась, чтобы опустить влажный от дождя капюшон. Показалось лицо Нотта, он хмурился, а на языке у него уже вертелся злобный комментарий. — А вот это было чересчур, — Нотт остановился, а затем добавил. — Но, полагаю, глупо ждать чего-то ещё от тебя, Риддл. — Нотт, — сказал Том в качестве приветствия. Его глаза устремились на руки Нотта. — Что это у тебя? В руке Нотта была палочка, на её рукоятке были вырезаны распускающиеся ветки. Другой рукой была зажата и частично скрыта складками плаща запечатанная стеклянная аптекарская банка вроде тех, которые расставлял на своих полках Слагхорн. Но банки профессора Слагхорна хранили в себе высушенную древесную кору или жала веретенниц, а в банке Нотта было нечто, похожее на отрубленную человеческую руку, конец белой кости проглядывал сквозь иссушенную плоть и рябую серую кожу на усечённом запястье. Пожелтевшие ногти были скручены вокруг огрызка свечного воска. — Рука славы! — сказал Том, алчно подходя ближе. — Где ты нашёл нечто подобное? Нотт резко одёрнул её, чтобы Том не смог достать: — Добудь свою! Гермиона прочистила горло: — Может, уже начнём? Мы с Томом догадываемся, что это за существо в Комнате. — Ну? — сказал Нотт, крепко сжимая банку у груди и продолжая недоверчиво глядеть на Тома. — Это Цербер, конечно, — сказал Том. Нотт тупо посмотрел на него: — Ты… ты шутки шутишь? Гермиона выпалила на одном духу список подтверждений: — Это должно быть существо, которое способно слушаться человека-хозяина. Согласно истории, Слизерин покинул школу и передал информацию о том, как открыть Комнату, своим ученикам… Когда она закончила, Нотт тупо уставился не только на Тома, но и на Гермиону. — Трудно поверить, что у людей столько С.О.В. на двоих, и ни капельки здравого смысла, — сказал Нотт. — Прошу прощения! — возразила Гермиона. — Что ты имеешь в виду? — Именно то, что я сказал, — сказал Нотт. — Это змея. Монстр Слизерина — змея. Конечно, это чёртова змея! — Но это же так очевидно, — вмешался Том. — Разве Слизерин не должен быть самым хитрым из четырёх основателей? Что может быть лучше, чем заставить других людей думать, что это змея, чтобы они змею искали целыми столетиями, а её никогда и не было. Нотт бросил быстрый взгляд на Гермиону: — Слизерин был также чрезвычайно грандиозен. Смотрите, — сказал Нотт, помахивая палочкой над их ногами и бормоча несколько слов. Мокрый камень зашипел, и от пола поднялась завеса дыма, оставляя его тёплым и сухим, может, несколько пыльным от мелких осколков мрамора. Нотт опустился на колени, поставил свою руку в банке в сторону и начал расстилать свой плащ на каменных плитах. Он расстегнул крышку своей наплечной сумки, которую надел под плащ, и вытащил из неё кожаный фолиант. В нём была толстая стопка пергамента, который он раскладывал на ткани лист за листом. На неё быстро опустилась пелена неуверенности, но так же быстро она исчезла, и Гермиона стояла на коленях на полу портика, вызывая Люмос, чтобы можно было прочитать страницы рукописных заметок, скопированных из справочника, который Нотт украл из библиотеки Хогвартса. Она узнала его почерк — она обратила на него внимание, когда он набросил письмо для поверенного почти год назад — в обобщённой биографии Салазара Слизерина.       Слизерин был выдающимся мастером волшебных палочек. Первые деревья, посаженные на территории Хогвартса, ставшей впоследствии Запретным лесом, были отобраны из местных британских пород, используемых для изготовления палочек: прочного дуба, крепкой высокогорной сосны, гибкой ивы, выносливого тиса, нежного бука и отзывчивой ели. Но Слизерин, изготавливающий палочки для своих новых учеников, обладавших качествами, которые он поддерживал, не стал делать свою собственную палочку из обычного дерева. Повидавший мир Слизерин вырезал свою из индийского змеиного дерева — древесины, славящейся своим замысловатым и красочным рисунком, напоминающим чешую змеи и ящерицы. Его сердцевина тоже, как говорят, была уникальной. Не единорог, связку подобранной шерсти которого можно купить у любого охотника, а рог огромной змеи, которую Слизерин встретил во время своих путешествий по Востоку... — Видите? — сказал Нотт, показывая на нужный параграф. — Старина был одержим змеями. Они были его геральдическим символом, и он этим гордился. Именно из-за гордости его изгнали из Хогвартса остальные основатели — он не хотел отказываться от своих убеждений, даже когда Гриффиндор, его любимый друг, попросил его об этом, что стало условием для того, чтобы остаться учителем. — Что это? — внезапно спросил Том, поднимая один из листов с конца стопки. Края были скручены, но Том расправил их, открыв набросок изображения лысого, бородатого мужчины, облачённого в густо расшитую мантию, и её струящиеся рукава были такими длинными, что концы были обрезаны по краю бумаги. Том зажёг кончик своей палочки, отбрасывающей мягкий жёлтый свет на мелкие детали. Набросок был выполнен свинцовым карандашом, заштрихован в манере гравюры, с аккуратными перекрёстными штрихами для передачи тени и глубины. Пока Гермиона наблюдала за происходящим, рисунок сместился — он был зачарован, чтобы двигаться, — и бородатый мужчина моргнул, его глаза потемнели и стали пронзительными под тяжёлыми седыми бровями. На его груди висел кулон на цепочке, карандашные тени извивались и смещались, создавая яркие блики на вставных драгоценных камнях, ряд из которых был изогнут в форме буквы S. — Это Слизерин, — сказал Нотт. — Если Слизерин построил дыру в туалете для девочек, значит, там должен быть гобелен с его изображением. Это будет убедительным доказательством, что это комната из легенды. — Ожерелье на нём, — сказал Том. — Что с ним случилось? — Ожерелье? Это медальон Слизерина, — поправил его Нотт, задрав нос. — Слизерин передал его своим потомкам, наверное. Я сделал несколько запросов на прошлой неделе, пока ждал, что мне кое-кто напишет… — он пристально посмотрел в сторону Гермионы, — …и оказалось, что он много лет назад ушёл на аукционы. Сейчас он в руках частного коллекционера. — Я хочу увидеть его вживую, — сказал Том, подняв руку, и свет засиял ярче, пока он держал страницу в руках. Слизерин на картинке вздрогнул и отвернулся, закрывая глаза от пристального взгляда. — Ну, тебе не повезло, — ответил Нотт, пожав плечами. — Коллекционерша не устраивает открытых показов. Отца в течение многих лет просили проверить на подлинность несколько её вещей — он эксперт в геральдике волшебников, понимаешь ли, — но даже ему никогда не показывали самых ценных предметов её коллекции, не для его глаз. Только картинки. Он спросил об их покупке, и старая перечница готова их обменять только на артефакты равной исторической ценности. — Равной ценности? — сказала Гермиона. — Что это значит? Что-то от другого основателя или что-то, принадлежащее Слизерину? — Полагаю, первое, — сказал Нотт. — У Слизерина было немного известных артефактов. Комната, разумеется, но это не артефакт. Медальон на наброске. И его палочка из змеиного дерева, которая потерялась в Ирландии несколько веков назад. Если коллекционер ограничится только вещами Слизерина, она никогда не узнает, какие сокровища спрятаны в коллекциях её конкурентов. — В Хогвартсе есть артефакты основателей, — сказал Том, погружаясь в собственные мысли. На вид он лишь поверхностно следил за разговором Нотта и Гермионы. — Дамблдор сказал, что Распределяющая шляпа принадлежала Гриффиндору, пока он не зачаровал её. А перо для адресов… — Перо приёма, — сказала Гермиона. — …Было зачаровано Ровеной Рейвенкло, — закончил Том. — Посох Мерлина, Риддл, ты к чему клонишь? — сказал Нотт, его рот раскрылся от неверия. — Каждый волшебник и ведьма Британии ходили в Хогвартс. Я подкину тебе очков за наглость, но все вокруг будут знать, откуда появились Шляпа и Перо, если ты их стибришь. И не забудь о том, что Шляпа умеет разговаривать. — Это стоило принять в рассмотрение, — упрямо сказал Том. — А теперь мы рассмотрели и можем идти дальше, — вмешалась Гермиона, — в Комнате всё ещё есть монстр, и нам надо разобраться, как туда спуститься, побороться с ним — или оглушить его, желательно, — а затем принести всё наверх. — У меня есть решение для этого, — начал Нотт, но слова замерли у него в горле, когда конус резкого белого света прорезал туман и ударил ему прямо в лицо. Послышался «хруст, хруст, скрип» с гравийной дорожки за мавзолеем, а затем из мороси вынырнула фигура и с рычанием бросилась на них. — Чёртовы дети! Здесь вам не место, проклятые маленькие негодники! Констеблю будет доложено об этом нарушении, слышите, и Риддлам тоже — посмотрим, как вам это понравится! Фрэнк Брайс с натянутой на уши кепкой угрожающе махал перед ними своей тростью. В его свободной руке были электрический фонарь, и ослепительный белый луч перешёл с лица Нотта на Гермиону, а потом Тома. — Мисс Гермиона! Мастер Том! — заикался мистер Брайс, узнав их лица. — Что вы все тут делаете, из всех мест? Нотт убрал Руку славы из виду, пока мистер Брайс был отвлечён. — М-мы как раз собирались идти, — сказала Гермиона, заставляя себя не смотреть на высохшую руку в банке, — эм… — Мы здесь, чтобы отдать дань уважения усопшим, — сказал Том. — Вы знали, Брайс, что моя мать умерла во время моего рождения? Я подумал, не слишком ли смело будет с моей стороны попросить гранмамá посвятить мемориальную доску, памятник — что-нибудь в этом роде — моей матери. Мне говорили, что в Лондоне её похоронили в общей могиле за государственный счёт и никто в округе её не любил… Но разве она не родилась здесь, в этой деревне? Мистер Брайс опустил фонарь, неловко опираясь на трость: — Она и впрямь была нашей девушкой, сэр. — Она была северной девушкой, — кивнул Том. — Гранпапá сказал мне, что северная кровь течёт гуще. И, несмотря на все её промахи, она была моей матерью и Риддл. — Вы правы́, сэр, — сказал мистер Брайс. Он почесал подбородок. — Эм. Если вы тут закончили, кухарка подготовила чай для вас двоих в большом доме, — он с любопытством взглянул на Нотта, задержав глаза на его тонком шерстяном джемпере, накрахмаленном воротничке рубашки, застёгнутом на перламутровую пуговицу, и на отполированные носки его кожаных ботинок, которые, в отличие от обуви Гермионы, не были подёрнуты белой мраморной пылью, осевшей на пол. — Я пойду скажу миссис Риддл накрыть стол ещё на одного для вашего дружочка. Нотт побледнел, а Том сдержал довольную улыбку, поблагодарив мистера Брайса за усердную работу, что он так хорошо заботится о поместье и так далее, пока мистер Брайс не склонил голову, и его обветренные щёки раскраснелись от похвалы. Вместе они быстро собрали все бумаги и сложили их обратно в фолиант. Затем Том направил явно не желающего идти Нотта мимо надгробий и по тропинке к вершине холма. — Во что ты играешь, Риддл? — Нотт подскочил, когда Том ткнул его в спину остриём своей палочки. — Я приглашаю тебя на обед, — сказал Том. — Может, маглы и варвары, но некоторые из них знают толк в кулинарии. — Что ж, со всем уважением, я отказываюсь от твоего приглашения, — ответил Нотт, запуская руку в сумку на ремне. — Если ты ищешь свою палочку, я взял её, — сказал Том, поднимая край своего джемпера. Из кармана его брюк торчала резная палочка из коричневого дерева, сильно отличающаяся от палочки Тома из белого тиса. Том опустил свой джемпер обратно, расправив морщинки ровной ладонью. — Теперь ты будешь на равных с маглами. — Грейнджер, сделай что-нибудь! — прошипел Нотт Гермионе, переводя на неё взгляд крайней тревожности. — Риддлы… любезные хозяева, — сказала Гермиона. — Не волнуйся, будет не так плохо. Нотт застонал и ударил ногой по земле, отчего гравий разлетелся по тропинке. Он снова застонал, когда кусок гравия упал в лужу и обрызгал его ноги грязной водой. Том рассмеялся: — Приглашение в дом мистера и миссис Риддл — большая честь. Если нам суждено стать компаньонами, Нотт, то советую тебе свыкнуться с этой мыслью.