Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1935 Том Риддл знал, что его жизнь состояла из противоречий. У него не было ни гроша за душой и практически никакого имущества. Всё, что ему принадлежало, даже не было по-настоящему его: ни его комната, ни его кровать, ни его шаткий деревянный шкаф, ни его учебники и ни его потрёпанная серая приютская форма с пожелтевшими воротничками рубашек и заплатками на брюках. Эти материальные вещи были выданы ему, и принадлежали кому-то до него, и уйдут к следующему безымянному сироте, когда он из них вырастет. Но у него была одна штуковина, по-настоящему ценная, бесценная, штуковина, которая была только его и ничья больше, а не поношенная и переданная ему из общего бельевого шкафа безучастной воспитательницей. Не бесполезная кукла, или плюшевый мишка, или дудочка, отобранные у капризного сопляка в качестве дисциплинарной меры, входившей в программу Школы Жизненных Уроков приюта Вула (Том Риддл был её директором, а все воспитанники младше десяти лет — его послушными учениками, нравилось им это или нет). Та его штука. Противоречие в его жизни, ведь в учебниках говорилось, что она не может быть настоящей, потому что существовали фундаментальные законы Вселенной для таких вещей, потому что Ньютон сказал то, а Галилео сказал это… Но его собственные глаза подтвержали её истинность так же, как и правду, которые он находил в глазах, полных страха и слёз, Эрика, или Билли, или Денниса, или какого бы то ни было другого равноценного сироты, если он в тот день его обидел. Правда: он не был сумасшедшим. Он был Особенным. Эта его особость позволяла Тому нарушать законы Вселенной и избегать за это наказания. Никто не так и появился на пороге — разве что для того, чтобы подобрать пустые ящики из-под молока или подбросить незаконнорождённого ребёнка-другого, — чтобы забрать его способности, поправшие энтропию, во благо Спасения Вселенной. Нет, жизнь продолжалась, а Том опирался на источник Особости внутри него, который откликался его воле, а Вселенная продолжала крутиться вокруг него, как обычно, такая же несведущая и невредимая, какой всегда и была. Жизнь Тома продолжалась, каждый день был таким же монотонным, как и предыдущий, школьные уроки были бесполезны, люди вокруг него сливались в единый фон, как картонные декорации кукольного спектакля на пасхальной ярмарке. Они инстинктивно следовали своим врождённым программам, кружа среди косяка, чирикая один и тот же набор фраз, все эти «добрые утра» и «как поживаете», отчего их веки дрожали, когда они чувствовали неискренность за словами. Временами он испытывал искушение заставить их сказать правду, дать им понять, что они всего лишь скворцы, а он — нет, но какая-то часть его предостерегала от преждевременного пренебрежения правилами Вселенной и привлечения внимания Комитета Бытия до того, как он сможет одолеть их. Ему, конечно, было лишь восемь лет. В глазах его опекунов он был ребёнком, не более чем скворцом, по крайней мере, в течение следующих десяти лет. Пока ему не исполнится восемнадцать. Потом его заставят улететь из гнезда (тут он был щедр на метафоры, в конце концов, мы говорим о приюте Вула), чтобы выживать в одиночку. После этого их бы не волновало, умрёт ли он, — он видел множество молодых людей, которых выпроводили за ржавые ворота, чтобы они записались на службу в грядущей войне, начинающей бурлить в котле Континента. И никто и бровью не повёл, что их, скорее всего, ждёт смерть. Мёртвые или живые, они будут зваться Отважными Молодыми Душами, а люди будут благоговейно бормотать о короле и стране и так далее. Внутренний монолог Тома о гнездовых повадках обыкновенного европейского скворца был прерван голосами из-за грязного окна его спальни, пронзительным криком детей в маленьком мощённом дворике между воротами и главным входом в приют. Он посмотрел на улицу, протирая ладошкой запотевшее стекло. На улице стояла середина декабря, и отопление шло с перебоями. Когда на улице не было дождя, разница температур между помещением и улицей была несущественной, и поэтому детям разрешалось гулять сколько вздумается, если они вернутся к ужину. Его комната была на четвёртом этаже, и у него был хороший обзор на главные ворота. Небо и улица были подёрнуты миазмами тумана, напоминавшими гороховый суп, — это была лондонская зима, так что это не вызывало удивления, — но что привлекло его внимание, так это автомобиль, выплывающий из тумана в открытые ворота. Синий блестящий автомобиль с серебряной решёткой спереди, белыми покрышками и отполированными колпаками на колёсах, и леди в пальто, отстроченном мехом, выходящая из него, прижимающая свои жемчуга к горлу, несомненно, потому что выставлять напоказ своё богатство в такой нищей части Лондона было дурным тоном. (Хотя и всё благовоспитанное существование этой дамы было большим, склизким харчком в глазах живущих здесь побирушек). Том услышал снизу звонок к ужину и грохот ног, топочущих по ступенькам. Прошло всего лишь час или два с обеда, а потому было слишком рано для ужина, значит... Он нахмурился. Это был один из тех дней. Дней усыновления, когда всем надо было причесать волосы, высморкать свои сопливые носы и построиться у кабинета миссис Коул, чтобы семьи, ищущие бесплатного слугу или ребёнка на замену, потому что их собственный переехал или умер, могли бы себе кого-то выбрать. Как выбирают щенков с витрины. К облегчению Тома, количество людей, которым бы хотелось потрепать его по голове или посмотреть на его зубы, значительно уменьшалось по мере его взросления. Он не выносил, когда люди его трогали или даже просто находились рядом с ним, и именно таким образом он и раздобыл комнату лишь для себя одного, в то время как другим приходилось делиться. Когда он дошёл до первого этажа, он увидел, что Марта суетилась и передавала коробки старшим девочкам, а миссис Коул пыталась завязать разговор с богатой леди — ну, больше пыталась уговорить её пожертвовать денег, а ещё лучше — забрать сладкого, ангельского ребёночка из её рук. — ...Эти хорошо подойдут девочкам. Рождество всегда влетает в копеечку, особенно в эти дни. — Что ж, прихожанки церкви Святого Иоанна счастливы помочь тем, кому повезло меньше. В этих коробках вещи моей собственной дочери — она выросла из них, а они в хорошем состоянии и должны попасть к тем, кому нужны больше, чем нам. Слева одежда для мальчиков, она лишь немного заношеная — мальчики миссис Фэншоу были довольно неаккуратны со своими вещами, — но они послужат ещё несколько лет. — О, блестяще, — сказала миссис Коул, хлопнув в сторону Марты, и Лиззи, и Дотти. — Разберите и разложите их, мы посмотрим, получится ли выдать каждому ребёнку по новому комплекту одежды, или новому свитеру, или пальто. — Вы ещё можете раздать всем по новой книжке, — сказала богатая леди. — Мы привезли несколько коробок. Библии и псалмовники, хотя я уверена, у вас есть и свои, и наши домашние. Наша Гермиона не любит делиться книгами из своей коллекции, но у нас закончилось место на полках, поэтому мы сказали ей, что нам некуда ставить новые, пока она не отдаст что-то из старых. Она с нежностью улыбнулась по правую сторону, и там, выглядывая из-за её юбок, стояла маленькая девочка с бледной кожей и настолько вьющимися каштановыми волосами, что Тому они напоминали пуделей и старые швабры. Она была его возраста и гораздо ниже него, если не считать пары дюймов, которые добавляла причёска. К его раздражению, она была одета лучше него, в платье-сарафан с оборочками под розовым шерстяным пальто и начищенные кожаные туфельки без единого пятнышка, не то что потёртости на его ботинках, которые ему почти что удалось заполировать комком пчелиного воска. Она, в отличие от него, наверное, использовала автомобиль каждый раз, стоило ей ступить на улицу. — Книги пойдут в наш читальный зал, — сказала миссис Коул, водя глазами по сторонам и цокнув языком, стоило ей заметить, что дети нашли коробку с игрушками и принялись рассыпать оловянных солдатиков и плюшевых обезьянок по полу. Её взгляд упал на Тома, который невинно стоял у дверного проёма с бесстрастным лицом. — Том, отнеси их туда и принеси обратно пустые коробки. Стоило ей упомянуть книги, как глаза девочки загорелись, и она повернулась к матери: — Можно я посмотрю читальный зал, мамочка? Её мама улыбнулась дочери снисходительной улыбкой, а миссис Коул замешкалась, прежде чем снова выразительно посмотреть на Тома. — Я провожу её, миссис Коул, — предложил Том, придавая своему лицу вид безвредного ангела. Если он отнесёт книги, то сможет первым отобрать себе лучшие, пока маленькие сопляки не оставят на всех страницах мерзкие следы мелком, или джемом, или подливой, или какой другой неопознанной мерзостью. Понятие частной собственности в приюте Вула было в какой-то мере теоретическим. Никому ничего не принадлежало, а все ресурсы были общими. (Здравый смысл подсказывал, что содержимое кабинета и личной комнаты миссис Коул были под запретом, поэтому Том ограничивал себя чтением её документов и записной книжки, когда ему предоставлялась возможность. Ему был отвратителен беспорядок из пустых бутылок джина в нижнем ящике её стола, но он её оправдывал тем, что иметь дело с сиротами днями напролёт было для неё так же утомительно, как и для него самого.) Всё, что было пожертвовано сиротам, было общественным имуществом, а следовательно, законной добычей для Тома. Владение игрушками и безделушками было прямо пропорционально умению его владельца их спрятать. По своему опыту Том знал, что самые хорошие из них можно было получить от детей, которые только недавно попали в приют, сувениры из их прошлой жизни. В конечном итоге Том мог бы согласиться, что его «дичь» была довольно глупой и детской, но, тем не менее, она его забавляла, а было не так уж много вариантов, чем он мог бы заполнить огромный отрезок времени, который оставался до его восемнадцатилетия. Том толкнул дверь читального зала локтем, пока его руки были нагружены коробкой книг. Маленькая богатая девочка с пушистыми волосами следовала за ним, стреляя глазами вверх и вниз по запачканной сажей гипсовой лепнине на потолке, по стёртым деревянным половицам, скрипящим под ногами. Он размышлял, заметила ли она пятнышко засохшей крови, оставшийся после того, как Джимми Тёргуд однажды утром споткнулся по пути вниз и потерял зуб. У него не было ничего ценного, что можно было бы конфисковать, поэтому Тому пришлось забрать свою плату кое-где ещё. — Ах, как мило, — вежливо сказала она, рассматривая полки побитых временем книг, выстроенных рядами отваливающихся корешков и стёртых букв. Она сжала коробку, покусывая губу и переминаясь с ноги на ногу. Том посмотрел в открытую коробку в своих руках. Книги были немного использованы, судя по отпечаткам пальцев на обложках и лёгкой помятости страниц в уголках. Но было очевидно, что их покупали новыми, а потом отставили, прочитав раз или два. Их отдавали, чтобы освободить место для новых, с некоторой небрежностью, которую он презирал. Он решил, что ненавидит эту девочку, её закутанную в меха маму, и её роскошный автомобиль, и её блестящие, блестящие туфли. — Поставь книги вон туда на стол, — приказал Том, — и отсортируй по их типу. Библии — налево, учебники — посередине, а сказочки про фей — направо. — Сказочки? — вспыхнула девочка, запихивая коробку на стол. — Прошу прощения? — Разве это не твои старые книжки? — Ну да, но… — Тебе сколько, лет шесть? И ты девочка, — сказал Том, фыркнув. — Всё, что не Библии и не учебники, будет сказочками. Глаза девочки сузились от злости: — Мне девять! А ты большой грубиян, знаешь ли. — Справедливо, — сказал Том, радостно разыгрывая свою карту сироты. Обычно он не указывал чужакам на этот факт, чтобы не навлекать на себя жалость и сочувствующие похлопывания по голове или какие другие посягательства на его личные границы. Но от неё было невозможно скрыть свой статус. — У меня не было родителей, чтобы привить мне хорошие манеры. — Тебя бы усыновили, если бы ты был повежливее, — ответила девочка, проявив удивительную тактичность. — А ты что, предлагаешь своих родителей? — Н-нет. — Даже если я пообещаю быть хорошим? — Нет! — лицо девочки сильно порозовело, что ему было отрадно видеть. — Ну вот, теперь ты видишь, почему я не забочусь о том, чтобы казаться хорошим, — сказал Том холодным голосом, вываливая книги на стол и переворачивая, чтобы прочитать названия. Девочка на мгновение запнулась, и между её бровей залегла борозда: — А как же правила приличия? — А что с ними? — Ну, люди должны хорошо обращаться друг с другом, даже если им этого не хочется, во благо общества. Конечно, людям часто хочется быть гадкими к другим, и иногда им сложно сдержаться, но каждый более счастлив и спокоен, когда так не делает, — она покопалась в коробке и достала книгу с поцарапанной обложкой. «Принципы политической философии», — прочитал Том. — Это называется «социальный контракт», я прочла о нём в этой книге, — девочка посмотрела на него свысока и задрала нос. — Как видишь, это не сказочка. Он ответил ей не менее высокомерным взглядом. Что за человек станет отчитывать других, цитируя правила из старой заплесневелой книги? Священники и бабульки, вот кто. И, видимо, эта девочка. — А ты всегда повторяешь как попугай написанное в книгах? — Когда я считаю, что это важно и стоит того, чтобы поделиться, — сердито сказала девочка, её колено немного дёргалось, будто она была на волоске от того, чтобы топнуть. — Но раз тебе всё равно, я хочу забрать свои книги назад. — Ты не можешь их забрать, ты их уже всё равно пожертвовала, — ответил Том, вернув свой интерес к сортировке книг. Под слоем Библий обнаружился экстравагантный набор названий. «Начальный курс английской грамматики» — скукота. «Основы арифметики для младших школьников. Том I» и «Книга для юной леди: как сохранить дом светлым и счастливым» — нет, спасибо. Он заметил, что там было много книжек по этикету, и задумался, кто решил, что эти книги пригодятся живущим тут детям. Никто из приютских девочек не выйдет замуж за «настоящего джентльмена», для них даже простой законный брак был пределом вероятности. Что уж говорить о владении полным комплектом столового серебра. «Создание мифов Древней Персии», «Руководство по грибной охоте в Средиземноморье», «О тектоническом образовании Британских островов», «Янки при дворе короля Артура». Вот это уже было куда более многообещающе. — А, так теперь ты решил, что хочешь их? — спросила девочка, глядя, как он делает стопку из книг, которые хотел рассмотреть позже. — Возможно, — безразлично сказал Том. — Я не смогу решить, стоят ли они того, чтобы сохранить их, пока не прочитаю. — А они заслуживают быть прочитанными, даже если это девчачьи сказочки? — Может, это и приемлемые сказочки, но я узнаю, если прочитаю их до конца, — сказал Том, глядя на книгу о неудачном вторжении Наполеона в Россию. — Приемлемые, — девочка фыркнула. — Тебе, наверное, понравится вот эта. Там много о сражениях, и лошадях, и императорах, и о миллионе солдат, которые умерли ужасной смертью, — разве это не то, что нравится нехорошим мальчикам типа тебя? Том провёл пальцем по корешку книги. Она не будет забрызгана чернилами или соком, пока он не дочитает её до конца: — А я полагаю, хорошей девочке вроде тебя она совсем не понравилась? Девочка нахмурилась в задумчивости и затем сказала: — Это была неприятная книга, но она была интересной. Я… Мне не нужно считать книгу приятной, чтобы она мне понравилась. — Это самая умная вещь, которую ты произнесла за весь день, — сказал Том. Девочка рыкнула и хлопнула тяжёлой Библией по столу. Том одарил её злобной ухмылкой, на которую она ответила раздражённо задранным подбородком. Они вернулись к сортировке книг, девочка иногда искоса поглядывала на стопку, которую он собирал подле своего локтя для чтения перед сном. Она ушла перед ужином, и автомобиль увёз её за ворота, рёв двигателя которого приглушался низко нависшим туманом. После ужина Том мысленно перебрал список своего имущества. У него была собственная комната и все приютские вещи в ней. У него была его Особость. А теперь у него была дюжина собственных книг, не совсем новых, но в лучшем состоянии, чем любая другая книга из всех, что он когда-либо владел. Их отдала девочка, которая ему совсем не нравилась, но у которой, ему пришлось признать, был неплохой вкус к литературе. К раздражению, ему пришлось признать, что и почерк у неё был неплохой. Ему доставляло некое удовольствие зачёркивать имя Гермионы Дж. Грейнджер на форзацах. Ещё большее удовольствие ему доставляло выводить на них собственное имя, хотя он и знал, что никто никогда не увидит его, потому что эти книги никогда не присоединятся к Библиям и руководствам по этикету в общей библиотеке. (И да, он в итоге взял ту книгу о социальных контрактах, только лишь для того, чтобы он мог сказать девочке, что её мысли об общественном благе были глупы, когда в следующий раз она сунется в приют Вула. Такого рода мышление напоминало обучение овец стричь самих себя, что приносило больше пользы пастуху, чем стаду. Она могла бы поспорить о «нуждах стада», но он бы убедил её, что он прав. И если бы кому-то пришлось бы выбирать, то, безусловно, гораздо лучше быть пастухом, чем овцой.)