В пределах преданности.

***

Преданность – одна из тех черт, которая особо важна для таких людей, как Фёдор. Он всё ставил под сомнение, легко принимал то, что каждый человек, подчинённый ему, может оказаться предателем. Для него люди – фигуры, выставленные в шахматном порядке, выполняющие его приказы и подчиняющиеся лишь ему одному. Он учитывал факторы, прекрасно знал, когда очередной человек «вставит палки ему в колёса», и убирал его с пути более удобным, в зависимости от ситуации, способом – не редко банальным убийством. Он не любил лишней жестокости, исполнял все чётко, меланхолично, без лишних изысков – так, чтобы лишний раз не тратить время и силы. Итоги этого всего в одном – рано или поздно его предавал каждый, и Достоевский всегда мог предугадать момент, когда именно это произойдет. Но за границы его привычных рамок выходил один лишь человек из его подчинения – Иван Гончаров. Его преданность смогла удивить даже такого человека, как Фёдор, он выполнял всё без лишней помарки, легко, просто и играюче – с каждым разом светловолосый всё больше и больше доказывал, что он станет для него тем самым, кто не уйдёт никогда, тем, кто выполнит любое поручение, даже самое грязное, и сделает это с особым наслаждением, потому что тогда он поможет своему Господину. И не представлялось возможным понять: то-ли, этот человек является тем, кто правда отдаст всё, чтобы помочь, то-ли тем, кто умом может соперничать с Фёдором и сейчас просто повышает уровень доверия Достоевского к себе. Второй вариант Фёдор мог отмести в сторону, потому что Иван не казался настолько умным – когда Достоевский заводил темы, слишком сложные для его ума, Ваня не мог поддержать диалог, просто впитывал, внимал, слушал – но не понимал, это было ясно даже по его выражению лица. Он восхищался умом своего Господина, но не мог разделить с ним эту ношу. Сложно было довериться даже ему, и именно поэтому Фёдор оставался осторожным. За рамки привычного ещё выходило то, что Иван казался ему.. Привлекательным. Изгибы тела, волосы, длинные, струящиеся по ровной, всегда, спине. Почти белые, немного вьющиеся и, большинство времени, распущенные. Тонкие, аккуратные, и бледные запястья, к которым тянуло из всего более сильно, чем к остальному – Фёдор не понимал, как с этим нужно бороться. Выкинуть такого преданного человека было бы максимально глупо, но проверить его? Запросто. Достоевский не имел особой тяги к алкоголю. Но выпить и отдохнуть иногда было полезно, и именно такой предлог он выбрал для того, чтобы понаблюдать лишний раз за Гончаровым. Подчинённый оказался в его комнате быстро, как по щелчку пальцев – исполнительный, преданный. Пусть и посреди ночи, с собранными в неаккуратный пучок волосами, рубашке, скорее всего, наспех наденутой, ибо из-за двух расстёгнутых пуговиц виднелись хрупкие, бледные ключицы. Поверх был накинут ещё и тёплый, синий кардиган – в комнате Достоевского и в коридоре штаба было холодно. Вино, уже открытое, стояло на столике рядом, сам Фёдор расположился в кресле и указал ладонью на место слева – чтобы Гончаров присел рядом. Тот выполняет его просьбу, закидывает ногу на ногу, наблюдает и ожидает – не понимает, зачем в целом его сюда позвал его босс. — Ты не против просто выпить, Иван? – Фёдор интересуется этим спокойно, с привычным ему холодом и безразличием. За этой маской же кипел, в некотором роде, хищный интерес. Ему были любопытны границы того, насколько Гончаров готов отдавать всего себя именно ему – и есть ли эти границы в целом? Если таковых не имеется, то дело принимает ещё более изумительный поворот. Фиолетовые глаза блеснули в полутьме, обводя взглядом Ивана целиком – в комнате царила полутень, освещали помещение лишь два торшера, стоящие один позади Гончарова, а второй же находился справа от Достоевского – этого Демону всегда хватало, потому что он не любит, когда лампы ярко светят в глаза, это мешает работать и чувствительные склеры часто слезятся – по этой причине так было удобно. Была бы воля Фёдора, он бы обходился без света вовсе – но тогда он просто банально убьётся, даже в своей собственной комнате. — Не против, Господин. – Иван ловит его взгляд, на его лице сияет привычная полуулыбка, которую светловолосый показывал всем и всегда. Фёдор мог бы удивиться этому, и он по началу правда был удивлён – и даже, такое открытое проявление эмоций было, возможно, неприятно. Иван – эмоционален, но он умеет держать себя под контролем, когда ему это нужно. Лишь искренней улыбки при виде Достоевского он сдерживать не мог – и это было, наверное, даже странно. Ведь русский Демон далеко не лучшая фигура в его жизни, но тем не менее, выходило постоянно именно так. Брюнет разливает вино по бокалам, краем глаза наблюдая за своим гостем и тепло выдыхая. Он мог бы подсыпать что-то в алкоголь – но по ему это слишком банально, да и получится вовсе не тот эффект, которого желает Достоевский. Поэтому этот вариант был отвержен ещё на самом зародыше. Гончаров ведёт себя спокойно, смотрит в сторону окна со всё той же улыбкой – просто удивительная умиротворённость, если учесть то, что время на часах почти два часа ночи, а его сюда вызвали без весомого повода. Он пробегается взглядом по всему помещению, отмечает, что здесь почти никогда нет света, что на столе – порядок и выключенный компьютер, маленький голубой огонек которого иногда мерцает в полутьме комнаты. Под ногами тёмного оттенка ковёр, столик, за которым они сидят, диван рядом с ним и кресло, в котором устроился Достоевский, отдав бокал вина Гончарову. И кровать прямо рядом с окном, из которого льётся холодный лунный свет, освещая простыни белоснежного цвета. Иван делает осторожный глоток вина, смотрит на Достоевского прямым взором серо-голубых глаз, немного склонив голову к плечу. Он заинтересован. Очень заинтересован в том, что он здесь забыл на самом деле. Его взгляд Достоевский не смог проигнорировать. — Тебя что-то интересует? Спрашивай, Иван. – Гончаров кивает, отпивая ещё вина и аккуратным движением ставя бокал на столик напротив. Он, всё же, не настолько глуп, как может показаться. Стал бы Фёдор звать его в своё убежище только ради того, чтобы «попить вина»? Достоевский не любит тратить время на вещи, которые не приносят ему никакой, даже малейшей выгоды. — Да, по правде, мне очень любопытно, почему я здесь, Господин. – Фёдору остаётся только тихо вздохнуть, покрутив бокал в руке и пристальным взглядом наблюдая за тем, как в нём медленно, из стороны в сторону, перетекает алая жидкость. Ему хочется задать вопрос – это ли он так очевиден, или его слуга больно уж догадлив? — Ты слишком прозорлив. – Фёдор еле слышно вздыхает ещё раз ставит бокал на столик с тихим, почти неслышным стуком. Поднимается с кресла, смотря на Гончарова и после делая несколько шагов в сторону. В итоге он садится на край кровати, смотря всё так же прохладно в лицо Гончарова, но уже издали. Его голова немного склоняется на бок, а тихий голос слышится во внезапно стихшем помещении больно уж оглушительно. — Иди сюда, Иван. – Гончаров на некоторое время задумывается – он не может представить, что задумал Демон, но его исполнительность.. может ли он ослушаться его? По телу проходит табун лёгкой дрожи и осознание – конечно не может. На несколько ватных ногах светловолосый встаёт с дивана, подходя к Достоевскому почти вплотную и наклонив голову, чтобы глянуть на него сверху вниз – непривычно. Обычно наоборот. Он натыкается на пристальный, горящий фиолетовым взгляд, а после и слышит тихий, вкрадчивый голос, который вводил в некое ощущение транса. — Насколько далеко ты можешь зайти в своей преданности? Покажешь мне эти границы, Ва-аня? – Фёдор протянул имя, пустив по телу его владельца мурашки, и губы сами изогнулись в ухмылке. Одно резкое движение – и Гончаров оказывается сидящим на чужих коленях. Талию крепко окольцевали руки Достоевского, которые медленно, но верно, переходили ладонями на бёдра. Дорвался – и теперь будет сложно прийти в себя после такого достижения. И он знает, что после захочется ещё – Фёдора слишком манит и околдовывает, и возможно, это не совсем здоровая реакция, но тем не менее.. иначе Демон не умеет. Светловолосый не успевает отреагировать, лишь испустив громкий выдох и машинально кладя ладони на плечи Фёдора. Прикусывает губы, ощущая касания ниже, мысли мечутся в голове, вызывая тянущую боль в висках. Но всё же, он не отстраняется, принимает чужие касания, поглаживания, чувствует, как резко Достоевский сжал его бёдра, и утыкается лицом в его плечо, чтобы заглушить тихий полу-стон. Он не знает, почему, но тело натянуто как струна, и вся эта ситуация заставляет приятные мурашки бежать по коже. Из этого состояния его выводит касание чего-то холодного к коже на шее, и тихий щелчок – Иван немного ошарашенно моргнул, смотря на Господина и прикусывая губу. Ошейник. Фёдор оставил его под подушкой, на случай того, если он пригодится. И он и пригодился. — Не принимай это всё очень близко. Мне нужно лишь твоё тело, не более. – Достоевский улыбнулся, проводя большим пальцем по нижней губе Гончарова, который смотрит точно ему в глаза и пытается переварить ситуацию. Пожалуй, он никогда не мог представить, что попадёт в такой переплет – тем более, чтобы такое с ним вытворил именно.. его Господин. Он не понимает, имеет ли права отказать, и имеет ли вообще что-то – поэтому поддаётся, осторожными движениями начав расстёгивать свою рубашку. Признаёт поражение, отдаётся и даёт намёк, что зайти в этой игре он может довольно далеко. Это выходит, что границы есть? Или их нет вообще? В какой момент они стёрлись до такой степени, что уже и не понять, есть они вообще или их не существует и вовсе?.. Фёдор ухмыльнулся, заводя ладонь за макушку Гончарова, снимая резинку и зарываясь пальцами в светлые пряди – они мягкие, шелковистые и гладкие, как он и мог предположить раньше. Пропускает локоны между пальцев, провожая своё движение пристальным взглядом, и второй рукой расстёгивает свою рубашку. Он не задумывается о этих границах сейчас, решая подумать об этом позже – сейчас его более волнует Иван, который наконец полноценно попал в его руки, податливый и спокойный, принимающий все происходящее так, как оно есть. Всё это дело не успевает затянуться надолго – обе рубашки и кардиган Гончарова падают где-то рядом с кроватью, а Фёдор уже надвисает над светловолосым. Одной рукой он упёрся в матрас, удерживаясь, а второй же потянул на себя поводок, прицепленный к ошейнику, чтобы Иван немного приподнялся. И как тот это делает, Фёдор впивается в его губы, кусает их и мнёт под свой удел, не даёт отстраниться и глотнуть воздуха до того момента, как не может обойтись без него уже сам. В первый раз он не решается мучать Ивана больно сильно. Это было бы жестоко, поэтому он некоторое время думает, пытаясь разобрать всю ситуацию наперёд, и после стягивает с Гончарова брюки, чтобы откинуть в данный момент бесполезную тряпку подальше. Из ящика прикроватной тумбочки достаётся бутылёк со смазкой, и Достоевский щёлкает её крышкой, садясь меж ног Ивана и выливая достаточное количество прохладной субстанции себе на ладонь, после растирая её между пальцев. Гончаров наблюдает за ним снизу вверх, прикрыв изогнутые в лёгкой улыбке губы запястьем, и прикусив немного свою же кожу – это в меру отрезвляло и давало понять, что всё происходящее наяву, а не всего лишь сумашедший сон. Фёдор же кидает на него выразительный взгляд, стягивая одной рукой и нижнее бельё Ивана, чтобы войти в его тело сразу двумя пальцами. Наблюдает за выражением его лица, ловя момент, немного склонив голову к плечу, и дав Гончарову немного привыкнуть, начал движения, осторожно растягивая его и наклонившись к чужой шее, чтобы прикусить кожу и оставить после себя ярко-алый след. Не останавливается, спускаясь немного ниже, ближе к ключицам, и прикусывает уже сильнее, вызвав у светловолосого судорожный выдох. Пальцами же Достоевский продвигается глубже, и слыша внезапный, тихий стон, лишь улыбается, приподнимаясь чтобы коснуться губ Гончарова и затянуть его в глубокий поцелуй. Он не видит смысла упускать такой шанс насладиться этим человеком полностью, ведь знает, что даже после этого раза его всё это влечение может просто-напросто пропасть, потому что после всего этого может просто исчезнуть интерес – такое бывало не раз. Поэтому Фёдор выжимает из ситуации тот самый максимум, чисто чтобы потом было что вспомнить. Фёдор ловит все стоны в свои губы, а после отстраняется и вытаскивает пальцы, решив, что этого для Гончарова вполне достаточно. Снимает свои брюки, откидывая куда-то на край кровати, и поудобнее разводит ноги Ивана. Мельком его взгляд задерживается на его лице, губы снова тянет хитрая улыбка – эта картина заводит только более сильно, чем было до этого. Светлые волосы распались по подушкам, на всегда бледной коже Гончарова выступил лихорадочный румянец, а мягкие, как успел убедиться Достоевский, губы, прикусаны почти до крови. Вдоволь насладившись, он отводит взгляд, и резким движением входит в его тело наполовину. Достоевский всё контролирует, и если судить по тому, что он хорошо поработал пальцами, никаких проблем быть не должно. Иван же издаёт громкий стон, выгнувшись в пояснице и чувствуя, как Фёдор проводит по его телу ладонью, от рёбер до шеи, а после переместившись и выше, чтобы прижать тонкие запястья Гончарова над его головой. Светловолосый не возражает, лишь испуская тихий выдох, а после и несколько рваных стонов – Достоевский на пробу, пристраиваясь, делает несколько толчков внутрь, и удовлетворившись этим, тихо хмыкает и продолжает – уже более грубо, делая темп более резким и входя глубже. Слушает все стоны Гончарова под собой, сжимая второй рукой его бедро и удерживая опору на коленях, которые потом наверняка будут болеть, но в данный момент это его не волновало. В комнате повышается градус. Фёдор опускается к ключицам светловолосого, вновь прикусывает кожу и слушает громкий стон, который тот издал ему почти на ухо. Тепло выдыхает на кожу, проводит по ней кончиком языка и отпускает чужие запястья, чтобы вновь взять в ладонь поводок и покрутить его между пальцев. — Тебе так идёт эта вещица.. – Шепчет, приподнявшись к уху Гончарова и немного прикусывая мочку. Он правда решает, что кожаный, толстый ошейник и бледной шее смотрится прекрасно, и идеально вписывается во всю ситуацию. Жаль только, что при всём его желании, круглосуточно в нём ходить Иван не может – да и не настолько Демон жаждет видеть свои фетиши. Если это войдёт в обычай, то наблюдать за такими вещами будет уже не так увлекательно, и всё лишь потеряет краски. А этого он не хочет, потому что эта вещь в данный момент радовала глаз, и узнать потом, что это уже просто привычка, будет неприятно. Гончаров на его слова лишь сильнее прикусил губу, наблюдая за действиями Фёдора и хрипло выдыхая. По его виску течет капелька пота, и честно, он не понимает, как Достоевский может так со всем затягивать – у него бы не хватило терпения. Хотя, может, тот это делает и специально – чтобы услышать от Ивана просьбу продолжить. После этой мысли Гончаров ненадолго задумывается, а после приподнимается на локтях и вжимается губами в губы своего Господина. Покусывает его губы, а после и чувствует, как по его нёбу проводит юркий язык – видимо, за своеволие он не получит, но оно и хорошо. После Иван немного отстраняется, шепча Достоевскому прямо в губы лишь одну фразу. – Господин, пожалуйста, продолжите.. – В ответ на свои слова он слышит тихий смешок, а после ладонью Фёдор проводит по коже на его ключицах. — Раз ты так меня просишь.. – Достоевский толкает его в плечо, снова укладывая на обе лопатки и кладя ладони на чужие бёдра. Темп более сильный, грубый, и он постепенно становится всё больше и больше не щадящим. Гончаров не может сдерживать громких стонов, он послушно принимает в себя все толчки, сжимает между пальцами ткань простыней, иногда вскрикивает от лёгкой боли, бегущей по телу разрядом тока, но не возражает – только ловит ауру всей ситуации, жмурясь и чувствуя, что находится уже слишком близко к краю. Достоевский ощущает тоже самое, ускоряя свои движения лишь до предела, и заставляя Гончарова вскоре издать громкий, хриплый стон и кончить себе на живот. Демон кончает следом, внутрь него, и хрипло выдыхает, выходя из него и садясь на край кровати. Он лёгким движением зачесывает влажные от пота пряди назад, и думает. Сейчас мысли, казалось, могли пробить в его черепушке дыру – теперь он совсем не знает, на что ему опираться. Иван некоторое время лежит молча, натянув себе на плечи одеяло и сжавшись в комочек. Ему странно ощущать всё, но тем не менее, ему несколько неприятно от самого себя – отдаться своему Господину? Раньше за это бы могли и убить. Тем более, ему всё было по нраву, и от этого хуже. Но тем не менее.. может оно даже к лучшему? Верно. Может и так. Эта ситуация и может повернуть так, что всё будет хорошо.