сжечь ведьму

И разве в том

Вина моя,

Что Дьявол, созданный Творцом,

Сильней, чем я?

— Анемо архонт, уповаю на Твой испустившийся дух и прошу даровать остатки сил Дому моему. Богослови меня, почитательницу Твою, на очищение Дома Твоего от скверны, на шанс исполнить Твою волю и вернуть Свободу. Молю, защити детей Твоих, не дай погаснуть солнцу, не дай погибнуть нам... — запинается, теснее прислонив подушечки пальцев друг к другу, — во тьме вечной. Не дай сгореть в огне, не дай потонуть в реке, не дай задохнуться от варварских рук. Аминь... И спокойного Тебе сна.       Мона встаёт с колен, занывших от положения на дощатом полу, и разворачивается, чувствуя, что у её обращения к Барбатосу есть свидетели. Как и ожидалось - в открытую дверь заглянул Венти и тихо дожидался окончания молитвы перед сном. — Я помню, что ты был не частым посетителем церкви, как и я, конечно, — с сожалением и лёгким стыдом вспоминает Мона и плотнее кутается в тонкий плед. — Но всё же ты должен понимать, что чтение молитвы - интимный момент, который подслушивать не очень хорошо. — Уж прости, Ворожея, но я просто поражён, — а Венти подобно облаку заплывает в спальню, усаживается на единственный здесь стульчик и закидывает одну ногу на другую, словно зашёл во свои владения. — Не знаю, что тебя поражает, но меня, например, твоя наглость, — Мона, откровенно говоря, не особо зла. До Божественной войны она была ужасно вспыльчивой, а сейчас словно стихла - ударило осознание, что агрессию заслужили не соратники, а правящая власть.       Но чтобы Венти хоть немного совестно стало, Мегистус выразит своё недовольство. Как жаль, что ему всё равно: — Просто хочу поговорить.       Мона сразу сдаётся и садится на свою скромную кровать.       Венти настолько же почитаем, как и Лиза. Он очень силён - ветром может побеспокоить двухэтажный дом, выбив его окна. А ещё прекрасный стратег - Лиза и Горо часто прислушиваются к его мнению, прорабатывая один план за другим и просчитывая провиант. — Барбатос - слабое звено из Семи. Он слаб головой, ведь его домыслило отдать своё Сердце, и телом - позорно упал с небес и разбился не то об камни в лесу, не то об водную гладь океана.       Венти говорит мягко, будто поёт. Ведёт рукой по воздуху. Будь у него лира, возможно, и заиграл бы на ней.       Одна эмоция Моны меняется за другой - она сначала вся бледнеет, чуть ли не становится синей, когда с уст барда столь бессовестным образом льются подобные слова, затем алеет сравнимо с разгоревшимся закатом - злится. И после лицо становится мягче, более гладким, а глаза заливаются пустотой.       Один из лидеров сопротивления не может придерживаться такому мнению, нет. А если наоборот...       Мона напрягается, действительно готовясь избавиться от мондштадтского барда. "Избавиться" - в самом грязном понятии этого слова. — Его душа вряд ли нашла покой и - о Царица! - пусть сгниёт забытой, — гость горько усмехается, опуская взгляд на пол и после устало вдыхает. — Каждый вне нашего убежища распевает это с обидой и даже со злостью. Но здесь, в четырёх стенах, ты встаёшь на колени и с любовью обращаешься к павшему божеству, словно он до сих пор на что-то способен... Почему? — Потому что Барбатос принял меня в свой Дом, выделил небольшой уголок, позволил расцвести моим талантам и не дал моему имени исчезнуть. А я... — Мона вскакивает с места, сжимая руки в кулаки, ощущая, как воздух распирает её грудь, изогнувшуюся в колесе. — В ответ готова ценой собственной жизни избавить этот Дом от чумы. — И знаешь, что самое интересное? — Венти выдерживает небольшое молчание, пока Мегистус тяжело дышит, отдав всю себя этим словам. — Таким же образом мыслят Фатуи. Они благодарны Царице за всё, потому и готовы за неё убивать. Как же удивительно вы похожи, да? — Только вот никто из Семи, в отличии от Царицы, не тянул лапы на чужие регионы, не проливал кровь невинных, — и Лунная ворожея не молчит в ответ, едва ли не кричит, но боится, что побеспокоит шабаш. — А Предвестники были искушены обещанной властью, но при этом преданны до самых костей. Ими движет жажда крови и тёмного правления, что чуждо не только для Барбатоса, но и остальных - Селестия, упокой их дух! - Архонтов. — Аминь, — бард прикрывает глаза, не то удовлетворяясь ответом, не то от усталости погружаясь в мимолётный сон. Кажется, что только сейчас он позволил себе не беспокоится о намерениях Моны и освободить голову, дать отдохнуть себе от тягот жизни. Мегистус даже кажется, что Венти встанет, выйдет за дверь и больше не вернётся, мол, вы сможете продолжить путь без меня.       Бард сладко подтягивается на стуле, разгоняя тяжесть от плеч по всему телу, и одним глазом смотрит на хозяйку скромных покоев. — Тебе стоит переодеться из ночной рубахи. К нам с секунды на секунду объявится ещё один гость.       Ветер наверняка донёс ему какую-то весть, благодаря чему бард тоже владеет, пусть и сомнительными, радостями провидца. Но Мона не успевает даже к сундуку с одеждами подойти, как вдруг раздаётся топот и в проёме двери видно, как по коридору бежит обеспокоенная Ёимия, голосок которой перешёл на крик: — Барбара! Вставай, Барбара! — Ч-Что случилось? — медсестра шабаша хрипит в ответ, явно только-только проснувшись, но до сих пор не избавившись от адской усталости - Кокоми побеспокоила всех сегодня потрескавшейся от сухости чешуёй и пришлось больше пяти часов омывать её тело Гидро. К сожалению, это стало не единственной проблемой на сегодня. — Сайрус из «Доли Ангелов» принёс какого-то юношу... Он весь в крови! — Какого юношу? — Лиза выходит в коридор, заинтересовавшись шумом. Она закидывает на плечи потасканный халат, пахнет чем-то терпким, улицей; и выжидающе смотрит на обеспокоенную явно неприятной картиной Ёимию. — С ним заколдованная монета... — Это Сяо! — и в проёме двери теперь видно Итера, спешащего к лестнице - реагирует практически мгновенно. Поражённо воскликнув, Мона скидывает с себя плед и в одной рубахе бежит следом за товарищем, крича уже спускающейся вниз медсестре: — Барбара, я помогу!       Лестница завывает жуткую мелодию, пока по ней спускается весь шабаш в вестибюль некогда отеля «Гёте». Фишль даже лук с колчаном прихватила, спросонья подумав, что стражники нашли их убежище, но нет, действительно пришёл только Сайрус - некогда предводитель гильдии Мондштадта, что теперь совместно с «Долей Ангелов», то есть с Дилюком Рагнвиндром, всячески помогает Лизе и её подопечным. — Сяо... — у Моны сжимается сердце, когда Итер замер над диваном, куда уложили звонаря. И избранный приходит в тихий ужас от того, что не сразу смог узнать её спасителя. Лицо старожилы колоколов окрасилось во все оттенки синего с фиолетовым да опухло везде, где можно и нельзя. Нос кривой линией ушёл влево, а рот широко открылся - челюсть тоже повреждена. Кровь повсюду: омрачила бордовым исцарапанные руки, одна их которых явно сломана, ведь неестественно изогнулась, свиснув с дивана; в алом и крепкая грудь, и умиротворённое лико. Итер узнаёт Сяо благодаря проглядывающим через кровавые мазки нефритовые узоры на переломанной руке и фиолетовой метке но лбу. И с ужасом задумывается...       А жив ли он? — Венти, немедленно уведи всех на второй этаж и проведай Горо с Кокоми. Барбара, Мона, осмотрите бедняжку и примите необходимые меры. Сайрус, а тебя прошу на пару слов на кухню - хочу узнать всё, что тебе известно, — Лиза поразительно спокойна, но она наверняка, как понимает избранный, видела вещи и похуже, раз выживала во время Божественной войны. — Ещё один гость с болячками? — у Кли дрожит голосок, и она смотрит на Фишль с надеждой на то, что та покачает головой. Но нет, "одноглазая принцесса" мрачнее стражников, патрулирующих за окном. — Болячки обязательно исчезнут, ты ведь знаешь это, малышка Кли! — Венти с успокаивающей улыбкой подхватывает её на руки, погладив по голове и специально опустив её на своё плечо, чтобы не разглядывала пострадавшего. Одного его кивка головы достаточно, чтобы Фишль и Ёимия направились следом за ним, на второй этаж. — Мисс Минчи, позвольте остаться... Он очень помог и мне, и Моне, поэтому я хочу быть полезным для него сейчас, — Итер под конец поджимает губы, откровенно не представляя, на что он способен в этой ситуации. Но просто уйти и лечь в кровать в ожидании, когда к нему заглянет Мона с вестями, он не может. Если Сяо здесь, значит, он доверился как Мегистус, так и самому Итеру. Может ли тогда Итер сидеть, сложив руки и просто ожидая следующего плана по свержению власти?       Лиза смотрит на Барбару, взглядом выпрашивая её мнения, и та лопочет: — Судя по предварительному осмотру... Нужно, чтобы кто-то удерживал больного. Перед нами не простой человек, Лиза, посмотри на эти рисунки на теле... — и взволнованно кивает в сторону дивана, откуда плывёт запах крови. — Он будет оказывать сопротивление на время лечения. — Хорошо. Итер, Мона, следуйте указаниям Барбары при любых обстоятельствах. Не смейте перечить и сомневаться в её решениях, ведь именно благодаря ей мы всё ещё способны продолжать борьбу, — Лиза дожидается, когда все кивнут, принимая распоряжения, а после одними глазами провожают и предводительницу, и Сайруса - мужчину с моноклем и со светлой, практически седой, бородой настолько длинной, что та лежит на его широкой груди.       Барбара делает глубокий вдох, собираясь с мыслями, а после оборачивается к Моне: — Нужны ножницы... Итер, в моей комнате, в ванной, лежат чистые полотенца. Принеси всё, что сможешь взять.       Мегистус убегает в правое крыло отеля, когда сам Итер, переступая через ступеньку, возвращается на второй этаж. Он без проблем находит спальню сестры милосердия шабаша, в коей был несколько раз по нужде ежедневного осмотра, но сегодня что-то переменилось.       Спаленка Барбары отличалась запущенностью, ведь из-за ухода за Кокоми она не успевает участвовать в быту. При этом здесь минимум мебели - кровать, сундук да ночной горшок. Всё это запомнилось Итеру, как частому гостю скудных убранств, стало уже привычным, столь же безопасным, словно он находится дома - действительно, надёжнее места и не найти. Но впервые что-то навеивает тревогу. Опасное это или нет - неясно. Но словно очень близко находится кто-то посторонний.       Итер замирает посреди комнаты, опуская уставший взгляд на пол, вместе с тем прислушиваясь к собственным, до сих пор непривычным, ощущениям.       Окно!       Он делает всего один шаг в ту сторону, куда толкает некая чуйка, и замирает, услышав позади знакомый голосок: — Тебя ждут, — Венти будто почувствовал то, насколько тревога и интерес захватили избранного, потому и заглянул в спальню.       Итер тихо ахает, убегает в ванную комнату и выскакивает в коридор с пятью полотенцами в руках, оставляя позади себя Венти. Бард улыбается ему вслед, но в следующую секунду мрачнеет. Его тело не срывается на бег, нет, оно вдруг поднимается на пару дюймов над полом и подобно стреле летит к окну, отворяя его. Венти, гонимый ветром, выглядывает на улицу, чётко ощущая чужое присутствие и неконтролируемое прикосновение Анемо к лицу - наблюдатель сбежал, оставив за собой напоминание о магии.       Бард оглядывается назад, где слышно, как Ёимия пытается отвлечь Кли сказкой, а после вновь смотрит в темень меж домиков. С ребёнком наверняка управятся в одиночку, а Лиза проявит понимание, если услышит объяснение следующим действиям: Венти прыгает с подоконника наружу. А ветерок, подобно живому существу, держащемуся на стороне шабаша, мягко прикрывает за ним окно, задвигая шторки и будто не давая шанса напасть на его след.       Итер, гонимый же мыслями о том, что дорога каждая секунда, торопится в вестибюль, где у дивана слышно, как Барбара шепчет: — Барбатос, позволь высвободить душу несчастного из ручищ смерти, позволь ему в благодарность искупить свои грехи...       Мона, сложив в ладони вместе, вторит ей, а после Гидро волшебницы в унисон произносят: — Аминь, — и опускают хладные взгляды на шумно задышавшего Сяо, будто отдавая все свои эмоции существу, что обещает их бережно хранить у себя до тех пор, пока спокойные юницы не закончат лечение. — Я принёс, — Итер вмешивается в этот странный ритуал, когда Барбара, собирая Гидро на кончиках пальцев, проходится рукой по каждому из лезвий ножниц. — Нужно избавить его от одежд, верно? — уточняет Мегистус, готовясь к большому испытанию. — Да, но двигать его опасно из-за перелома, пусть Сайрус и тащил его через весь город, — всё тем же тихим голоском и с поразительным спокойствием объясняет Барбара, легко пробегая ножницами вокруг тёмных пятен на одежде.       Приподнимает лоскуток ткани на животе, смотрит под его край, и задумчиво мычит, пока Мона чуть дрожащей рукой касается губ Сяо, приподнимая верхнюю. Итер, увидев, что зубы покрыты розовой пеной и мелкими кусками обкусанного в приступах боли языка, весь сжимается. — Изо рта вышло много крови. Судя по следам, они стекала вниз, по одежде. — Да, — сестра милосердия соглашается с Мегистус, — и нет открытых ран. Но, судя по следам, его пинали или колотили кулаками по животу. Подозреваю, что здесь разрыв нескольких органов. Переломы руки и носа... Бедняжка, что же с ним сотворили? — она вдруг становится прежней, трогательно подняв брови и еле сдержав слёзы. — Разве это не лучший исход на данный момент? Если нет открытых ран... — решается спросить Итер, пока Мона уже мокрым полотенцем вытирает лицо Сяо. Наконец-то, проявляется всё больше узнаваемых черт, но искривлённый синий нос продолжает пугать настолько, что даже позвонки в спине дёргаются. — К сожалению, внутренние раны, как эти, лечить сложнее, чем открытые. Также с переломами, поэтому случай действительно тяжёлый, — Барбара закатывает рукава рубашки, собирает волосы и тихо выдыхает. — Покуда перед нами не обычный человек, удерживай его, Итер, приложив все силы, как бы он не просил его отпустить. Но держи вот так, за плечи, — сама же садится на колени пострадавшего, вместе с избранным пригвоздив его к дивану. — Мона, у меня не так много сил, чтобы заглядывать в его внутренности и лечить одновременно, поэтому слушай мои команды и прикладывай столько энергии, сколько я скажу. — Держись, Сяо... — Мегистус с сочувствием кидает взгляд на его лицо, а после Итер наблюдает за тем, как волшебницы поднимают ладони над чужим туловищем. Избранный тихо пугается, когда глаза Барбары постепенно тускнеют, прощаясь с бликами, а после и вовсе покрываются белым. Она уставилась вперёд, смотря сквозь Итера, пока медленно ведёт руками над животом и сообщает: — Опусти левую руку ниже, там селезёнка - пострадала больше всех.       У избранного крутит живот от таких слов и ощущения, будто Барбара смотрит сквозь самого Итера.       Холодок мерзко пробежал по его телу.       Мона, собрав в ладонях Гидро, следует инструкциям и укладывает их на указанное место. Сяо тут же шумно выдыхает через зубы, а после, когда через пальцы Мегистус начало пробиваться слабое свечение, вдруг изогнулся в спине так, что его тело чуть не обратилось в дугу. Но Барбара и Итер вовремя надавили на конечности, возвратив его на диван. — У-Умоляю, — из-за повреждённого языка Сяо окружающие его спасители еле разбирают речь. — Хватит! — и воет зверем, то стискивая зубы, то раскрывая рот в крике. — Итер! — Мона вдруг привстаёт. — Я его подержу, — и ставит вдруг колено на плечи Сяо. — Схвати маленькое полотенце и затолкай ему в рот, иначе он искусает себя ещё больше и поднимет лишний шум...       Итера трясёт настолько, что он не сразу находит полотенце - его тошнит от запаха крови и таких криков, словно они ещё одни мучители звонаря. Скручивает махровую ткань, протискивает меж розовых зубов и за концы полотенца прижимает чужую голову к дивану. — Да, держи т-так, — у Моны тем временем выступил холодный пот. — Стоп! Теперь левая доля печени... Ещё и несколько рёбер, но сначала печень, — Барбаре, видно, самой тяжело - её кожа побелела, уста сжались в полоске, норовя исчезнуть с тускнеющего лика.       Давно волшебницы не слышали криков агонии. Рёв Сяо волной отбрасывает назад, в прошлое, где дрожит и пылает под силой Фатуи город, а отовсюду раздается треск - люди с леденящими кровь звуками умирают в мучениях, до этого осмелившись дать отпор.       Итер же просто не может поверить в происходящее, хотя, казалось, он только недавно привык к местным реалиям: к тихо гниющим на улицах людям, к навострившим на попрошаек клинки рыцарям, к жадным словцам да глазкам торговцев и к прочей мерзости.       Но ему ещё не доводилось видеть то, как от приглушённых криков изо рта и кривого носа льётся кровь, коей хлюпают, пока полотенце насыщается соками мученика. Не доводилось сдерживать себя от того, чтобы закрыть уши руками - настолько звонко трещат да сталкиваются поломанные части костей при очередной попытке вырваться. И хочется закрыть глаза, когда в некоторых местах кожа проваливается, становится мягче - кости буквально ломаются в крошку. Но нет, Итер не позволяет себе бояться, чтобы вдруг не стать бесполезным.       Возможно, в прошлой жизни Итера всё было в разы хуже, но такая мысль не успокаивает. Особенно тогда, когда Сяо распахивает глаза, мутный взгляд которых, как в припадке, мечется то туда, то сюда, стараясь разобрать лица или же найти пути отступления.       Избранного уже самого трясёт в то бесконечное мгновение, когда златые глаза уставились вверх, прямо в его. И смотрят загнанным зверем, которого всё не могут добить. — Рёбра. Три сломано. Веди влево и чуть выше. Да, сюда... Прошу, не поддавайся эмоциям, Мона!       Итер и сам едва ли разбирает то, о чём переговариваются юницы, но видит, как Мона изливается слезами, словно не спасает Сяо, а наоборот - мучительно убивает. У Мегистус дрожат губы, она часто щурится, смаргивая соль, и хмурится, стараясь не обращать внимания на заглушённые звуки. Но тогда, когда первые части ребра срастаются, когда узоры начинают сиять нефритом, а подавленный крик страдальца уже слышен на втором этаже, Гидро тает в руках Моны, хватающейся за собственную голову.       Всё затихает и, словно избавившись от влияния вина, Итер поражённо смотрит на Мегистус, оседающую на пол без каких-либо сил и неморгающе смотрящую на диван. — Я-Я не м-могу. Нет! Я этого не вынесу... — она и сама начинает выть, пока самого Сяо, словно погрузившегося в беспокойный сон, тихо трясёт. Манипуляции прекратились, можно погрузиться в небытие, но вместе с тем его тело вдруг начинает синеть на глазах. — Я теряю связь с его духом... Он гаснет! Нужно немедленно продолжить! — у Барбары по-прежнему глаза потеряли всякий оттенок. Она сидит всё в той же позе - ей нельзя выходить из этого состояния, в которое она сегодня вряд ли сможет вернуться. — Мона, прошу тебя, — Итер, пользуясь моментом, убирает полотенце и поворачивает голову находящегося присмерти звонаря набок, чтобы изо рта вытекла кровь. — Иначе он не выживет...       С дальней кухни слышны шаги - Лиза направляется сюда, почуяв что-то неладное. — Ч-Что это..? — вдруг затрепетала в ужасе Барбара, а её белые, будто выеденные светом, глаза стали ещё шире. — Какая-то сила в нём... Что-то отторгает меня. — Мона? — Лиза оказывается рядом и хватает Мегистус за плечи. Ошеломлённый Сайрус стоит в проходе и встречается взглядами с перепуганным Итером.       Избранный хочет помочь, хочет вложить в Сяо всю ту магию, что в нём запрятана, хочет дать шанс не на искупление, как молили волшебницы, а на спокойную жизнь. Но ему остаётся лишь наблюдать за тем, как звонарь тускнеет, будто его тело лишается света жизни. — Мона, где ты? М-Мне... — на грудь Сяо приземляется очередной ошмёток крови - Барбара внезапно заразилась в кашле алым, — больно. — Немедленно прекратить лечение! — Минчи ужасается этому зрелищу. — Ты на грани! — Но как мы спасём Сяо? — Это неважно, Итер. Мне необходимо сохранить жизнь членов моего шабаша! Барбара! — последние слова Лизы едва ли можно разобрать - её перебивает крик Сяо. Его тело пронзает острая, самая страшная, боль, когда Барбара собирает в дрожащих руках Гидро и резко погружает его в грудную клетку.       Но за мигом мучения для звонаря вдруг наступает невероятное спокойствие, будто тело в один момент отказалось что-либо чувствовать.       Сайрус успевает поймать Барбару, когда та, снова сорвав с губ багровые, почти чёрные, брызги, падает на пол. — Н-Нет... Барбара? Мона? — побледневшая Лиза смотрит на лекарей, что вдруг впали в небытие, закрыв глаза.       Итер практически онемевшими от шока руками поворачивает голову Сяо в прежнее положение и тихо подаётся диву - звонарь словно и не был при смерти минутами ранее, поскольку его лицо избавилось от всякой царапинки и даже по-здоровому порозовело. Руки не мягкие, нос по-прежнему аккуратный... — Получилось... — у избранного проходится влажный холодок по телу - радостное облегчение настигает его внезапно. И также нежданно покидает, стоит ему с восторгом, со светлой благодарностью, посмотреть на юниц и содрогнуться от увиденного.       Волшебницы словно даровали больному все свои жизненные силы, упав в руки товарищей серыми девами - затихли подстать статуям. И страшная мысль зависает в комнате:       Они живы?       Сайрус и Лиза ощупывают их лица, бьют по щекам и тогда, когда Мона морщит нос, а Барбара мычит в полудрёме, они с облегчением выдыхают: — Получилось.       Минчи с дрожью выдыхает, прижав голову Моны к груди и покачиваясь вместе с ней. Нашёптывает, словно уходя в некую одурь: — Победа за сильнейшими, — повторяет снова и снова. — Я отнесу Барбару наверх? — предлагает Сайрус, оглядываясь на лестницу, из-за перилл которой выглядывает перепуганная пара глаз - Ёимия прибежала на шум. — Да... Спасибо, Сайрус, — Лиза быстро приходит в себя и принимает добрый жест от старого друга. Тот, будучи крупным мужчиной, без проблем поднимает сестру милосердия и тяжёлым шагом поднимается на второй этаж. — Венти, мне нужна помощь, — Минчи ждёт всего пару секунд и хмурится, не услышав голосок и даже не почувствовав хотя бы слабое дуновение ветерка. — Венти? — Перед лечением мы встретились на втором этаже... Занят малышкой Кли? — Итер, аккуратно уложив голову уснувшего Сяо на диван, решает подать голос, чтобы успокоить напряжённую Лизу. — Мне не доводилось звать его дваж...       И ветер появляется в эту же секунду - зверем врывается через входную дверь, едва ли не вырывая её из проёма в стене. Итер тихо икает в ужасе, поскольку из-за столь смертоносной скорости не заметил, что вовсе не ветер столь варварским образом отворил вход, а некое тело, которое воздушная стихия швырнула также легко, как травинку.       Некто пролетел буквально перед носом, между избранным и колдуньей, едва ли не задев расположенную на полу Мону. Он долетает до стены, с шумом впечатывается и грузом падает на пол, превращаясь в бесформенный мешок. А кости - думает ошалевший Итер - целы? — Простите, Лиза, я старался разобраться с ним вне шабаша, даже отвлёк отсюда стражу, но она стала возвращаться... И пришлось принести его сюда, — Венти прогулочным шагом проходит внутрь. Ветерок, зверь послушный, тихо прикрывает за его спиной дверь, пока от соперника доносится тихое шипение - пытается справиться с болью. Венти же получил одну лишь царапину и то тонкую, едва заметную, на шее - идеально наточенным лезвием хотели выпустить из него всю кровь. — "Его"? — для Итера поразительно, что, видно, Лиза сама не ведает о событиях, раз они произносят это одновременно.       От Венти пыщет невероятной энергией – его сила словно осязаема, оседает на коже тяжёлой тканью, не даёт пошевелиться. А взгляд… Задорности, подозрительной беспечности в очах не осталось. Доводящее до мерзких мурашек хладнокровие смело следы простака. На пороге стоит не простой музыкант, а противник, выглядящий серьёзнее стражников, окруживших Итера у стен собора.       Тот, что вступил в бой с колдуном Анемо, с трудом, но встаёт на ноги и вытаскивает из ножен необычной формы меч – лезвие тоньше и, кажется, длиннее, чем привык видеть избранный. — Придётся наше укрытие снова омрачить кровью, — короткие косы Венти трепещут вместе с дощатым полом, когда ветер с угрозой, неким опасным охотником, проходится по всему, кроме участников шабаша, словно они находятся под щитом. Даже в состоянии леденящей ярости бард способен изумительно контролировать свою силу.       По лестнице слышится топот и встревоженный голос Ёимии: — Стой! Не трогай его!       Анемо исчезает на первом же слове, и Венти слегка недоумённо смотрит на неё, чуть ли не в прыжке вставшую посреди приближающегося бедствия и загородившую своим телом раненого. — Ёимия?.. Живая, — незнакомый голос выдыхает тихо, с облегчением, словно на один тяжкий груз стало меньше. — К-Кадзуха, — а юница с Пиро камнем на поясе и дрожащим от подступающих слёз голоском оглядывает старого знакомого. Она пытается улыбнуться - какое счастье, что хоть он жив! - и всё же волнение берёт вверх. Поэтому рот - кривая линия, когда брови взмывают вверх, словно вот-вот заплачет. У Итера всё сжимается от такой смены эмоций и осознания того, что каждый в этом городе в какой-то степени безумен на сегодняшний день.       Однако безумие Царицы породило сумасшествие у жителей падших стран. — Ты знаешь его? — выпрашивает Лиза, продолжая держать Мону за голову. — Да, он странствовал по Инадзуме и позже отправился путешествовать с Алькором… — Ёимия ахает, вспоминая слова глашатая, и помогает Кадзухе встать, при этом взволнованно, с горечью шепча: — Мне жаль! Очень жаль!.. Как ты смог сбежать с корабля и пробраться через стену? — Капитан выполняла поручение Верховного судьи, — самурай - ещё одна частичка Инадзумы, свидетельствующая о том, что та существовала - не скупается на откровения. — Отправляясь в город с отчётом, она только мне позволила по-тихому последовать за ней и изучить местность. Остальные остались на корабле и вскоре подверглись... казни, — мрачнеет пуще прежнего, неясным алым уставившись в пол. — Теперь я единственный, кто выжил.       У Ёимии дрожат губы, но с них не может сорваться хоть одно слово поддержки - их просто невозможно подобрать сейчас. — Зачем следил за нами? — Венти продолжает что-то подозревать, несмотря на столь печальную историю. Итер напрягается от того, как уверенно с ним устанавливает зрительный контакт Кадзуха. И без слов ясно, что ещё один внезапный гость не готов пуститься в любезности с бардом. — Я хотел убедиться, что шабаш действительно поможет раненному... — Кадзуха подпирает собой стену, в которую не так давно влетел. Видно, ему тяжело после такого удара, тяжело после смрада горящей плоти. И - Итер чувствует это - что-то ещё беспокоит его. — Тебе нужна помощь? — избранный решается вступить в разговор, когда Сайрус берёт Мону на руки и несёт её наверх, оставляя Лизу на решение вставших вопросов. — Помощь нужна. Но не мне. И, думаю, для вас это тоже будет полезным...       Минчи погружается в думы и прикрывает свои глаза, напоследок глянув в сторону Венти. Тот видит, как бережно Ёимия - один из лучиков света этой дыры - предлагает Кадзухе опереться на неё. И бард растерянно качает головой, когда она умоляюще смотрит то на него, то на Лизу, за которыми решится судьба её старого друга. — Это большой риск, — Венти тяжело вздыхает, когда на его слова Ёимия поражённо ахает: — Н-Но..! — она чуть воздухом не давится, когда Кадзуха кладёт руку на её плечо, словно прося ничего не говорить. — Но вы даже не узнали о чём он просит! — Да, мы понимаем, что он твой друг, но, милая, — Лиза поджимает губы. — Я тоже считала, что Рейзор и Беннет - близкие мне люди, некогда самые невинные мальчики на этом свете. Теперь они примкнули к Фатуи и вступили в рыцарские отряды. Раньше я была готова поклясться, что такое невозможно. — У него есть Глаз Бога... — но та продолжает настаивать, пока глаза вдруг заблестели от подступающих слёз. — Его вера ещё сильна! — Только приглядись к этому камню... Он дал слабую трещину. Его Анемо теперь нестабильно, — и снова от Венти чувствуется холодок. Очевидно, им уже принято решение. Отнюдь не утешительное для Ёимии.       Один лишь согласный кивок Лизы - дух Кадзухи иссякнет.       Минчи мрачнеет пуще прежнего, приложив палец к губам. Кадзуха словно принял то, что его судьба теперь в руках колдунов. Он наверняка способен сражаться, но уже убрал клинок в ножны и даже скинул их на пол. Словно забывает о нахождении своих мыслимых палачей, и горько улыбается, взяв дрожащую Ёимию за руку. Пытается тихим голосом успокоить свою защитницу, и ошалевший Итер, не отходящий от дивана, различает некоторые слова:

ты жива

ради себя

разлука

не хочу перед этим вспоминать...

тебя тут любят - хорошо

...вспоминать твои слёзы

молитвы услышаны

— Ёимия, прошу, поднимись наверх, — Лиза мрачна, но в её глазах проскальзывает сожаление.

Да, нам жаль, милая, что ты вот так прощаешься с ним. И жаль, что даже наши руки в крови.

— Послушай их, не противься, — Кадзуха всё так же мягок в своих словах. — Мисс Лиза... Умоляю, — Ёимия сипит, сжимает руку друга, но Минчи проявляет хладнокровность лидера и молчит, кивая в сторону лестницы.       Возражения больше не принимаются. — ...умоляю, — внезапно шепчет спящий Сяо. Итер весь содрогается, будто вырываясь из транса - шок отпускает его тогда, когда обладательница Пиро, всхлипывая, отпускает чужую руку, и медленно поднимается на второй этаж.       Итер бросает взгляд на звонаря, а брови его, всё ещё бродящего во сне, мученически изогнулись, словно он прочувствовал то, насколько всем здесь больно.       Анемо в руках Венти вспыхивает снова. Оно походит на Крио - холодное, пробивающее.       Смертоносное.       Несущееся копьём на цель, готовое пронзить самое сердце, раскрошить вместе с тем Глаз Бога.       В момент меняется всё: перед Кадзухой вдруг появляется закрывшая его Ёимия.       Лиза ахает.       Нет, жаль, что всё решилось именно так.       В холле отеля вспыхивает Анемо, поднявшее чужую кровь в воздух.

ххх

      Сердце разыгралось от настолько сильного ужаса, что пульсирует у самой челюсти чужого лица, смазанного в очередной одури. — Шире.       Скар ощущает его биение своими влажными пальцами - мокрые от слёз, слюны и, кажется, крови.       Не его, конечно.       Естеством находит дрожащую глотку и яростно шипит, когда мерзкий голосок заглушается, проходится рябью по его паху. — Заткнись уже! — орёт, перед этим невольно вдохнув едкое зловоние мочи.       Какая мерзкая тварь!       А она - очередная - плачет сильнее, молится в надежде не то выжить, не то поскорее умереть.       И сосёт отвратительно. — С-Сука! — он отскакивает со спущенными штанами, когда рвота мерзким теплом с размякшим хлебом льётся на его промежность.       По его поясу течёт желчь, падает на обувь, лужей собирается у носков сандалий, когда безымянная - даже не спросил имя заключённой - откашливается, борясь с очередным приступом тошноты. — П-Простите... — она падает грудью на пол, вытягивает руки в поклоне, и Скарамуша словно переклинивает: — Поднимись! Поднимись немедленно! — не дожидается исполнения приказа и хватает за худощавую руку, дёргая вверх.       Та не может встать, поэтому упирается коленями в холодный пол темницы.       Судья буквально воет обозлившемся зверем, когда видит, что её иссиня-чёрные волосы уже извозились в луже.       Они не блестели звёздами, но были того самого цвета. Руки костлявые, но задница хоть немного да объёмная. Она вполне подходила, пусть и с большой грудью. А сейчас... Сейчас в этой кислой жидкости так ещё и в жёлтом белье!       Убила в себе всю красоту.       Мерзкая сука. — В-Вы же избавите меня от пожизненного, д-да? — её губы ломаются в мольбе. Отвратительные пухлые, а не аккуратные, тонкие. Прямо как у...       Как у Моны Мегитус - его проклятья.       Чужой голос заглушается в звоне. Шестого будто ударили по голове.       Уже третий день подряд он приходит сюда, в государственную тюрьму. И заходит в ту темницу, где сидит темноволосая девушка с серыми очами. А дальше...       Дальше придание не страсти, нет. Настоящему греху.       И под конец, когда карикатуры на Лунную ворожею в слезах и в грязи валятся на пол, сразу же выпадают из его жизни, становятся пустым местом. Он просто уходит, забывает о том, как крики били по ушам, а стражники опускали головы особенно низко, открывая перед ним двери. Уже в карете вспоминал о том, кто он, и каковы его задачи. И сцены в темницах проходили страшным сном. А сны имеют привычку забываться.       Словно тогда, когда Скарамуш вступал на территорию заточённых грешников, позволял кому-то чужому - а чужому ли? - взять над собой контроль.       Нет, это точно не он представлял Мону Мегистус вместо этих безобразных преступниц.       Нет, быть такого не может, что Верховный судья придаётся страсти.       Но это точно на него уже по-другому смотрят солдаты, среди которых наверняка уже пошли слухи. И это точно он сейчас стоит полуобнажённый перед целующей его сандалии девушкой.       Девушкой, так похожей на Мону Мегистус.       Нет! Это не его вина! Он не мог такое совершить!       Скарамуш натягивает перепачканную ткань, затягивает на поясе. Стряхивает чужие пальцы с ноги.       Нет-нет-нет... Это всё наговорили. Наговорили гадкие губы Ворожеи.       Но как же хочется ими упиться. Овладеть, искусать, поглотить каждое греховное слово.       Что это? Приворот? Порча?       Неважно. Его предательству, его слабости есть доказательство. Прямо сейчас оно плюётся семенем, рвотой. Бьётся на полу, так и не услышав нового вердикта.       Если нет доказательства, значит, и нет случая его оплошности.

уб■■ь?

      Нет, не так... Не оплошности. Он не виноват. уб■ть?       Это всё магия той мерзкой суки, что не могут вынюхать солдаты уже которые сутки.       Тогда... Тогда есть ли...

убить?

убить?

убить?

      ....смысл вершить жизнь страдающей?       Пусть гниёт здесь дальше. — Хватит ныть собакой, иначе лишишься хлеба.       Она поднимает глаза. Серые, со скромной линией ресниц. И такой пронзающий.       Прям как у неё.

      УБИТЬУБИТЬУБИТЬУБИТЬУБИТЬ

      Ещё одна пульсация чужой кожи под его пальцами. Не сердце, нет. Это с таким эффектом лопаются косточки в шее, попавшей в капкан его рук.

хлоп хлоп хлоп

      Она продолжает дышать, впиваться в его плечи, мягко, без сил, бить по лицу. И глаза - наконец-то! - темнеют, из серого обращаются в почти чёрный.       Облегчение до ужаса близко. А та хрипит, пытается кричать. Не может сдохнуть быстро, как облезлая крыса. Не может быстро исчезнуть подобно этой ведьме.       Писк глохнет в неполных вдохах. Ногти опавших на пол рук трещат об камень - нужно издать хоть какой-то звук, чтобы услышали, образумили судью. Но тюремный сторожила продолжает стоять камнем у входа на этаж, думать о своём, вкусном и недостижимом. — П-Помо... — и нет, не может уже и слова сказать. И Скарамуш дёргается в плечах тогда, когда грудная клетка дрожит от сдерживаемого, но до мурашек довольного, дьявольского

хи-хи

      Какова песня! А какая прекрасная последняя нота - предсмертный вздох!       Становится тихо. Тихо настолько, что слышен любой шорох одежды, когда Скар поднимается на ноги, не кидая и мимолётного взгляда на тело - уже неважно, когда грех прекращает говор на долгожданные мгновения. И всё же, этот зверь пусть и молчит, но продолжает охоту за разумом судьи, крадясь из-за спины, мерещась в этом смраде запахом её волос, её шеи.       Эта тишина выводит из себя.       Всё походит на злую шутку.       Над Скаром явно смеются, однако он идёт на опережение, вновь хихикая в темнице и медленно, качаясь будто после тяжкого боя, продвигается к выходу в коридор.       Да, хихикает, но некий свидетель сквозь прутья соседней решётки улавливает то, с какой тревогой Предвестник оглядывается по сторонам. — Страх тебе... — хриплый кашель, — к лицу.       Скарамуш обрывает свой путь у очередной камеры, по соседству с которой охлаждается тело. — Хо-о? Ещё не отсох язык после пяти дней без воды? — Скар вновь хихикает, приближаясь к решётке. Вглядывается в темень и видит, что в углу неизменно сидит тело, давно потерявшее силы на то, чтобы встать.       В ответ лишь тяжкое дыхание, которое из-за сухости во рту проходится иголочками по языку. Но это - ничто, по сравнению с тем, что невозможно было спрятаться от звуков пыток бедняжки, минутами раннее встретившей смерть. Именно спрятаться - на помощь рваться уже нет сил. — Прости, давно не навещал тебя, Воля Небес. Я был нагружен работой... — казалось бы, совестливо опускает взгляд, очевидно, играясь. Нин Гуан не верит и поразительно долго держит голову прямо. Даже в темнице держится гордо. — С каждой нашей встречей ты выглядишь всё хуже и хуже, ай-ай-ай, — сочувственно цокает Скар. — Заболела, Воля Позора? — сверкает глазами, пронзая и взглядом, и словом. — Я лишена воды и хлеба. А ты... — Нин Гуан причмокивает сухими губами, прикладывая усилия для каждого слова, — даже с богатыми яствами и мягкой постелью походишь сейчас на самого несчастного мученика. Только посмотри на себя...       Она права. Эта сука права. Сейчас, когда нет стражи, когда одурь ещё не отпустила, его трясёт подобно попрошайке и бросает в холодный пот.       Мысли разбегаются в разные уголки сознания. Скарамуш отчаянно ищет способ сломать Нин Гуан окончательно, чтобы она начала гнить в этом мраке.       Он яростно сжимает прутья, заземляясь, оставаясь здесь, в реальности, в трезвости.       И это...       Скар ядовито улыбается. Лицо Нин Гуан ему не видно - она ушла в тень угла. Но он ощущает всем своим телом, вдруг переставшим дрожать, как та напряглась.       ...помогает найти выход. — Да, тяжело поддерживать благой вид, когда полностью погружаешься в работу. Особенно с учётом последних вестей... Ох! — Скарамуш приторно удивляется, прикрывая рот ладонью, чувствуя от собственных рук вонь. — Мне так жаль, правда.... Очень жаль, что ты выбрала для сопровождения своей душонки не ту спутницу, — едко улыбается до скрипа зубов, когда у силуэта опускаются вечно прямые плечи. — Такую глупую, но страстную... Страстную до твоих белых волос и поступков, несущих за собой беду для всех. — О ч-чём ты?..       Как дрожит голосок! Как проседают нотки!       Скарамуш в предвкушении сжимает зубами свой чёрный ноготок, словно с корнем его вырвет. Кульминация близка и до очередного одурения прекрасна. — Капитан Бэй Доу посмела совершить нападение на высокопоставленное лицо, представителя Её Величества и закона. Посему весь Алькор подвергся казни... — Сказитель в инстинкте отскакивает, когда Нин Гуан с криком налетает на прутья собственной клетки и просовывает между ними худые руки, пытаясь схватить гада за шею с криками: — Т-Ты... Нет! Не-ет! — руки повисли в бессилии и задрожали в подступающих рыданиях. — Нет... — захлёбываются в неверии. — Бэй... Моя Бэй!       Раздаётся грохот - Нин Гуан валится в бессознательное состояние, не выдержав столь эмоционального потрясенья.       Она сломана.       Заключённые, ставшие лишь ушами свидетелями этих событий, прячутся в тени, когда мимо, к выходу, проходит Верховный судья. Он хихикает, довольно улыбается, отныне не оглядывается и примеряет прежнюю серьёзную маску тогда, когда уже натыкается на стражника, которого прогнал за дверь. — Воли Небес отрубите пальцы. Она пыталась схватить меня, тварь этакая, — шипит Скарамуш, а подчинённый лишь кивает. — Исполните сегодня же и скормите их самым безумным псинам. А с меня довольно этого общества... — вдруг замирает на полушаге, оборачивается на уже закрытую дверь. — Ждите моего письма.       И он уходит с отпечатавшимися на руках и одежде следами свершённого.

ххх

— Звери... Не достойны всего, не достойны, — бессвязное бормотание слышится сквозь звон, что паразитом словно засел в мозгах.       Томе знаком этот шум. Он слышал его во время драк с бандитами Инадзумы - наперекор правил боя били тяжёлым по голове. Но настолько невыносимый звон, как сейчас, ощутил и пропустил через себя тогда, когда в поместье Камисато прогремел взрыв. Эта мерзкая затянутая мелодия из одной отвратительной ноты сопровождала Тому тогда, когда он с пробитой головой разгребал обломки мебели и стен, выискивая одну живую душу за другой.       И только одно пробилось через звон - последние слова Камисато Аято. — Береги её... Тома, прошу. Аяку береги.       Тому начинает трясти от воспоминаний. Он стискивает зубы, ощущая во рту будто приглушённый привкус крови и рвоты. Последние события вылетели из головы, что сосредоточилась лишь на воспоминаниях о начале Божественной войны.       Хочется кричать, но рот сковало в странной боли - зубы ноют, язык онемел.       В этой агонии Тома едва ли открывает глаза, прикладывая для этого все силы, остатки которых высасывает неконтролируемая тряска тела.       Потолок с отражением дрожащего пламени свечи - первое, что удалось увидеть. Вдруг перед глазами мелькает рука, что со всей осторожностью и заботой укладывается на его лоб. — Жар всё не отпускает. Но пришёл в себя. Хвала Барбатосу за его милосердие к тебе, — щебечет незнакомый голосок. — Очнулся! Очнулся! — с рёвом подлетает некто, слова которого Тома слышал сквозь беспамятство мгновениями ранее - или целую мучительную вечность. — Прошу тебя, не кричи, ты тревожишь его покой. — П-Прости, Кадзуха... Тома, Томочка! — всхлипывают в ответ. — Ёимия? — шевелятся губы очнувшегося, но агония его явно не отпускает, потому что с уст не слетает имя давней подруги, которую Тома пару лет назад мысленно похоронил, так и не найдя. — Ох, Тома... — Прошу Вас медленно моргнуть два раза, если моя речь различима, — вновь звучит голос незнакомки.       У Томы кипит голова, сводит челюсти, и он не сразу выполняет просьбу.       Раз, два.       Слышны выдохи облегчения. — Венти, необходимо позвать Лизу. — Извини, Барбара, но вас одних с ним я не оставлю, — противоречат в ответ. — Сходи сама.       Кадзуха тихо, но смиренно вздыхает. Он готов мириться с этим. — Кадзуха? — и снова слова Томы - не слова вовсе, а пустой звук.       Барбара покидает помещение.       Помещение... Какое? — Где я?       Что же с ним случилось, раз ни одна жалкая буква не доходит до окружающих?       В тяжёлых раздумьях, когда голоса остальных вновь перекрывает звон, Тома пытается вспомнить хоть что-то кроме холодеющего тела Камисато в его руках и треска Глаза Бога на поясе.       Госпожа Аяка! Миледи!       Нет времени ждать какую-то Лизу. Он должен спасти Аяку, заключённую в список несчастных прислуг!       Тома не может пошевелить хотя бы одним пальцем, но всё же отталкивается плечами от мягкой поверхности, на которой лежит. Его тело выгибается, вновь дёргается, но положение так и не сменилось.       Почему перед глазами всё ещё потолок? — Тома, не вставай, — шелестит голос Кадзухи.       Нет, Тома не может лежать. Поэтому он вновь отталкивается плечами, но снова ничего не происходит.       Пыхтит, чуть ли не рычит, дёргаясь снова и снова. — Связали! — не говорит, а просто мычит. Но продолжает поддаваться истерике: — Связали меня!       Медлить нельзя. Сколько он здесь пролежал?.. — Ну-ну, спокойно... — на грудь плавно опускается ладонь, а над самим Томой склоняется женщина, пронизывающая его изумрудом глаз. Ощутимо давит меж ребёр, явно настаивая на том, чтобы он покончил со своими попытками встать. — Прошу Вас, не тревожьте себя, не напрягайтесь... Шов разошёлся! — с жалостью проговаривает Барбара, тоже склонившись над ним. — Я обязательно залечу сразу же, как наберусь сил... — Милая, принимайся за шов, — приводит её в чувства Лиза, с нежностью смотря на, очевидно, подопечную. — А ты не дёргайся. Здесь безопасно. Повернёшь голову влево и увидишь своих старых друзей.       Мышцы шеи колит, но всё же касается щекой подушки, смотря в указанную сторону. На полу, у стенки, сидят вечно спокойный Кадзуха и заплаканная Ёимия. Последняя вымученно улыбается с разбитой губой. Самурай лишь кивает - достаточно, чтобы Тома поверил словам до этих пор неизвестной ему Лизы. — Ты попал в шабаш. Наверняка наслышан о том, для чего мы существуем.       Да, конечно. В последнее время Розалина I только и бурчала о ведьмах да колдунах, из-за которых беспокоен судья Скарамуш. — Мы помогаем тебе сейчас из всех сил по просьбе твоего друга. Он поклялся, что за это поможет нам. Но будет замечательно, если и ты примкнёшь к нашему маленькому отряду. Ведь тебе... Всё известно о дворце, верно? И сомневаюсь, что ты будешь яро защищать Фатуи после того, что они с тобой сделали... Признаться честно, мне очень жаль. Я заклятому врагу подобное пожелать неспособна, — и вдруг в её строгом взгляде мелькает... жалость к нему.       Жалость?       За что?       Тома вертит головой. Все, даже настороженно настроенный Венти, сокрушённо смотрят на него.       Ёимия вновь плачет, роняя в ладони своё опухшее лицо с новым причитанием: — Звери, звери, звери... Животные. — Возможно, сейчас будет больно, — среди этого бреда прорезается голосок Барбары по правый бок. Тома чувствует резкую боль в области локтя. Он вздрагивает, а пытка становится более ощутимой. И он опускает взгляд, а после кричит.       Кричит, увидев вместо локтя одну лишь пустоту. Вместо собственных рук мерзкие обрубки.       И нет, он не может кричать, только лишь открывать рот. И даже Лиза на несколько секунд отворачивается, не в силах вглядываться в то, что между рядами зубов есть ещё один обрубок.       Тома, лишённый и языка, и рук, одним лишь тихим мычанием и рыданиями оглушает всех, осознавая, что нет, Аяке он не поможет.       И это осознание страшнее эшафота. — Госпожа.... Господин... Простите, простите, простите, простите, простите...

проститепроститепроститепростите

      Ёимия накрывает уши ладонями, не в силах слышать одно лишь мычание несчастного. — Тома, мне очень жаль, — проговаривает тихо Кадзуха, и спокойствие самурая даёт очередную трещину:

      Фатуи должны умереть