Я тебе это обещаю

«Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай Когда б за край — иди, прощай и помни обо мне! Как близко край, а там туман Январь хохочет, вечно пьян Я заключён, как истукан, в кольце его огней Забудь о том, о чём не знал, забудь мои слова Не мной не сказаны слова, и ты о них забудь А там за краем рыщет тьма Как никогда близка зима И тень твоя, мою обняв, уходит снова в путь За краем вечности, беспечности, конечности пурги Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла Когда средь угольев утра ты станешь мне чужой Когда я стану и тебе чужим, моя душа Держись за воздух ледяной, за воздух острый и стальной Он между нами стал стеной, осталось лишь дышать За краем вечности, беспечности, конечности пурги Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла За краем ясных и ненастных, и напрасных зимних дней Когда без звука рвётся синь, когда и ночь без сна бела Мы не вернёмся ни друг к другу, ни к себе С обратной стороны зеркального стекла За краем вечности, беспечности, конечности пурги Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла За краем ясных, и ненастных, и напрасных зимних дней Когда без звука рвётся синь, когда и ночь без сна бела Мы не вернёмся ни друг к другу, ни к себе С обратной стороны зеркального стекла»

— Мельница «Прощай»

      После убийства Белого я сломалась. Меня поглотила серость будней, я перестала следить за днем и ночью, за жестокостью Альта и Дока, все больше и больше превращалась в бездушное существо. Тоска полностью поглотила меня, но она делала это постепенно, смакуя каждый момент моей агонии.       В камере я устроила волчонка в углу в ямке, сделав импровизированную лежанку в том месте, где обычно спала. Превращаться я не хотела, копала промерзлую землю руками, ломая пальцы, ногти, выдирая их с корнем и не чувствуя физической боли. Перед глазами стоял Белый. Его прощальный взгляд, бульканье крови, вкус этой самой крови на языке. Я рыла тихо, не издавая ни звука, тогда как внутри меня все разрывалось от боли, я кричала и выла от невыносимой потери, ненавидела и проклинала себя за все.       В ту ночь я впервые не смогла заснуть, прокручивая в голове убийство Белого и оставшиеся скудные воспоминания детства: я не помнила ни нашего дома, ни где он находился. Я забыла лица соседей, господина Смита… Воспоминания о родителях тоже хотели было ускользнуть, но я упорно не сдавалась, воссоздавая их раз за разом. Лицо Эрвина я тоже позабыла, на него просто не оставалось сил, помнила только взгляд этих голубых глаз, который поддерживал меня в особо сложные дни… Я думала, что эта боль поглотит меня, но вышло совсем наоборот, ночь забрала мои эмоции и спасла меня от саморазрушения. Для меня было предпочтительнее думать, что почти все мои чувства и эмоции находятся под защитой дядюшки, запертыми в его клыке, который я зарыла рядом со спальным местом.       Сначала пропал голод — мне стало все равно на наказания, я ела, понимая, что, если я собираюсь выбраться мне нужны будут силы, но сначала треть, а затем и половину порции я отдавала Клыку, так я назвала волчонка. Затем окончательно исчез страх и притаилась ярость, раздувая угли ненависти совсем легонько. Все мое существование, вся моя сущность наконец обрели цель — выбраться любой ценой.       Я перестала проявлять эмоции при Альте, Доке и других волках, коих приводили на арену — просто загрызала максимально быстро, выигрывая еще день для малыша. Моим мучителям, конечно, это не нравилось, но я продолжала строить из себя безразличную ко всему куклу, параллельно пытаясь исследовать как можно больше это место: искала тайные ходы, принюхиваясь к запахам незнакомых людей, отрабатывала боевку по ночам и взращивала для себя боевого товарища.       Клык стал моей отрадой: шаловливый щенок не давал мне расслабиться, все время влипая в приключения на мой хребет. При этом нужно отметить, что я являлась для него неоспоримым авторитетом и, если настаивала на его обучении, он сразу переставал шалить и приступал к так сказать занятиям. Я учила его тому, что знала и умела сама, тому, чему меня научил дядюшка. Мы вместе осваивали науку скрывать эмоции и запах, просыпаться от любого шороха и многое другое.       С Волчицей же произошло полное слияние. Теперь это была та же я, но мудрее и осторожнее. Благодаря слиянию я могла частично превращаться — вызывать когти в человеческой ипостаси, пользоваться ее уникальным слухом, нюхом и зрением, а также теперь мое горло могло воспроизводить волчье рычанье, ворчанье… в общем, волчий язык, что помогало нам с Клыком понимать друг друга еще лучше.       Но однажды Доку надоело играть с безжизненной куклой, он захотел проникнуть своими грязными лапами туда, где вместо цветущей долины давно осталась выжженая земля. Пепел. Пустота.       Его запах мы с Клыком услышали еще 5 минут назад, усиленно делая вид, что ничего не происходит — я играла с ним, подергивая его за хвост. Док подошел к прутьям и уставился на нас, но я не отреагировала — все так же дергала Клыка за хвост, на что он лениво порыкивал и пытался в шутку цапнуть руку, что прерывала его полуденный послеобеденный сон.       Честно говоря, было немного жутковато, но в пределах нормы для Дока. Он всегда любил постоять у решетки и молчать, вперившись в меня своими глазами. Так могло пройти и пять минут, и десять, даже час. Но в этот раз он быстро свернул свою игру в гляделки:       — На что ты надеешься и чего жаждешь? — спросил он у меня, склонив голову на бок.       — Ни на что. Уже очень давно, — спокойно проговорила я.       — Тогда почему не умрешь?       — А ты этого хочешь? Что бы я умерла?       — Нет. Тогда это бы было расточительством, — безразлично ответил он, вздохнул и покачал головой. — Но логичным расточительством.       — Почему?       — Неужели память о том дне так и не вернулась к тебе? — Док оживился, в его словах я слышала усмешку. Плохой знак. — Ну тогла я тебе сообщу новость: твои родители мертвы. Мертвы уже давно, — он схватился руками за прутья и упоенно вглядывался в мое лицо, ища боль.       — Я знаю, ты опоздал, — я усмехнулась и подняла взор. Отрадно было видеть, как угасает его радость и вспыхивает разочарование и даже какая-то детская обида. После этого разговора Док резко отдернулся от прутьев и вышел в лабиринт подземелий.       Я сидела, смотря в стену, совершенно не шевелясь, по щеке катилась слеза. Я блефовала и надеялась, что родители живы, ищут меня… что у нас еще есть время, что оно сможет залатать дыры в моем сердце, вычистив весь гной боли. Слова Дока заставили свет моей души, дрожащий и едва заметный, потухнуть. Рот раскрылся в немом крике, а Клык, всполошившись, тихо заскулил и обвился вокруг меня, но я этого не видела. В голове мелькали воспоминания того дня.

***

      Мы возвращались от господина Смита. Мама с папой общались о чем-то своем, я не вслушивалась, шла, держась за ручки, и размышляла над тем, как здорово будет ходить в школу с Эрвином. Наверняка он и по дороге может рассказывать всякие интересные вещи! Я зажмурилась от предвкушения и запнулась. Держалась я не крепко так что клюнула носом о брусчатку. От обиды на свою неуклюжесть захотелось плакать.       Мама присела и погладила меня по спине, не спеша поднимать. Она всегда говорила, что силы подняться человек должен найти сам, а помочь упасть и так желающих немеряно. Я попыталась встать, да что там встать, хотя бы голову поднять, но не смогла, меня будто придавило. Приятный летний вечер наполнился тревогой, ветер теперь уже не освежал, а заставлял передергиваться от холода. Я увидела папину тень, он прошел вперед.       — Что вам нужно? — папа явно был настороже.       — Как это что? Неужели ты не знаешь? Парни! — чей-то шепот прервался негодующим гулом. Послышались шаги большого количества человек, какой-то скрежет.       — Виола, забирай ее и беги! Беги! — Папа кричал.       Мама же в свою очередь подняла меня на руки и, прижав к себе, побежала прочь от этого места. Я видела все что происходило: мужчины, одетые в какую-то форму, набросились на папочку, и какое-то время он успешно их отшвыривал с такой силой, что некоторые из них не вставали. Но один из них достал меч и медленно подбирался к отцу. Он выжидал. Закончив, разбираться с толпой, папа обернулся в нашу сторону и собрался бежать за нами. Но вот что-то блеснуло и папина голова, оторвавшись от тела, летит на землю, катится по направлению к нам.       Мамочка вздрогнула и остановилась, она поставила меня на ноги и встряхнула.       — Сердечко мое, сейчас ты очень быстро побежишь вперед и спрячешься в ямке, поняла меня?       — Мама… па., пап… папа умер, — я всхлипывая, не могла оторвать взгляда от папочки. Она еще раз меня встряхнула.       — Милая, что бы ни случилось, мы с папой любим тебя и всегда будем с тобой. Не зря же у тебя такие глазки… а теперь беги, беги и не останавливайся!       И я побежала, бежала, не оглядываясь. Сердце стучало так громко, что заглушало все. Я спряталась среди кустов, далеко убежать не смогла. Хотела подождать мамочку. Когда я посмотрела в сторону откуда бежала, мамы уже не было. На дороге лежало обезглавленное тело, а по направлению ко мне неспешно шел человек и держал под подмышкой ее голову: волосы разметались, прекрасные глаза закатились, а рот был открыт в немом крике. К тому же снизу капала кровь. Кровь одного из самых близких мне людей, людей, которых просто не стало за один час. Я, забыв про все, закричала:       — МАМА! — и рванула к этому человеку. Он ухмыльнулся и бросил мне под ноги голову, затем сказал:       — Не торопись, малышка, попрощайся как следует. Стены всем дают время.

***

      Очнулась от воспоминаний я в своей каморке, покачиваясь из стороны в сторону и тихо воя. Клык мне вторил. Его оглушал мой запах боли, и он старался сделать все, чтобы немного облегчить ее. За это я была ему благодарна. Больше я не могла медлить, нужно уходить отсюда.