По-разному

Он еще никогда не был так рад видеть старые домики за высоким забором — поселок недалеко от Детройта, переделанный сейчас в базу свободных сталкеров. И идти сразу стало легче, хотя еще у прошлого указателя с истёртыми буквами хотелось сесть передохнуть. Но Гэвин не позволил себе слабости, зная, как мало осталось пройти. Боец на вышке приметил его издали и уже наверняка доложил остальным. Поэтому, пройдя ворота, он совсем не удивился оживлению, вызванному его появлением. — Вернулся, — прокомментировал кто-то. Гэвин выдавил из себя самодовольный оскал. Не в его правилах было показывать реальное состояние дел, каким бы измотанным он ни был на самом деле. — Еще бы. Рано меня хоронить. Он хотел съязвить еще. Мол, надеется, что еще не успели растащить его пожитки, мерзкие мародеры. Но на это запала уже не хватило. Да и слишком цинично это звучало бы относительно тех, кто не вернулся. Какими бы ни были привычными потери в Зоне. К тому же, совершенно другое его волновало всю дорогу. Коннор. Он отыскал его статную фигуру в толпе и буквально выдохнул от облегчения — не ушел. За ним не ушел — искать в неведомые дебри, вырывать из лап мутантов и зыби аномалий. Но сразу следом за облегчением пришло другое чувство — страх. Неприятное напряжение ожидания — как поведет себя теперь? Что скажет? А стоило сказать многое. И какой Гэвин идиот и придурок, какая эгоистичная скотина. Только Гэвин все бранные слова о себе знал и так. И готов был услышать даже так, при других. Не боясь осуждения и непонимания посторонних. Однако Коннор не сказал ничего. Не бросился проверять, цел ли Гэвин и не нужна ли ему помощь. Коннор смотрел холодно и отстраненно, точно человек, которого не раз предавали, и его вконец это достало. А потом развернулся и ушел в дом. Силы, покинувшие Гэвина, едва он увидел Коннора, вновь вернулись к нему. А может, дело было в том, как он отреагировал. Гэвин не мог все оставить как есть и бросился следом, совершенно не думая о том, как это выглядит. Ноги несли его сами. Он стукнулся в дверь плечом, ожидая, что она будет закрыта, но сопротивления не обнаружил и почти ввалился внутрь. Маленькая комната встретила его некогда уютной, но сейчас только напрягающей тишиной. Застеленная по-армейски кровать, шкаф, покосившийся от времени, стол, на котором устроился чайник и пара кружек рядом. Чистота, все вещи по своим местам. Педантичности Коннора можно было только поразиться. Но рюкзак на пороге и приваленная к стене винтовка говорили о сборах. Коннор прошел к столу и налил себе воды, продолжая игнорировать чужое присутствие. И чувство вины только сейчас вдруг навалилось на плечи, показывая, какое оно на самом деле огромное и увесистое. — Коннор, я… — начал Гэвин, готовый, что его прервут. А может, дело было в том, что никакой речи он не подготовил. Но Коннор молчал, давая ему выговориться. Будто какие-то слова могли его оправдать. — …облажался, — наконец подобрал Гэвин слово. Больше всего на свете ему хотелось сейчас просто подойти к Коннору, положить запыленные ладони на его пояс, вдохнуть родной запах. Когда только он успел стать для него таким важным? — Я не должен был так уходить. Да, ты меня не слушал, но все равно я должен был найти другой способ. Я идиот. Я мудак, может. Но я не хотел, чтобы с тобой что-то случилось… Громкий звук удара ладони о столешницу оборвал поток слов. Коннор, наконец, поднял на него взгляд. Злой и измученный. И Гэвин видел по залегшим под глазами теням, что Коннор давно не спал. Наверное, с тех самых пор, как проснулся после подмешанного снотворного. — Не смей прикрываться моим благополучием, — проговорил он хлёстко и холодно. — Мы здесь оба не для того, чтобы ромашки собирать. Оспорить Гэвин не смог бы, но все еще лелеял надежду объяснить разницу между оправданным риском и явным самоубийством. — Ты наплевал на мои желания, просьбы, уговоры, — продолжил Коннор. — Ты так заботился о моей безопасности, что не подумал о том, что я пойду за тобой? Если бы не Хэнк, я бы уже давно был там, пытаясь найти тебя. Только его благодари за то, что я согласился подождать до завтрашнего утра. Но самое мерзкое в том, что ты обманул меня. Коннор поджал губы и сильно хмурился. Его эмоции будто наконец прорвались сквозь плотину невозмутимости. И Гэвин стоял, зная, что он прав от первого до последнего слова. Но даже так понимал, что поступил бы так же, если бы его вдруг закинуло в прошлое. После всего того, что ему пришлось пережить за последние два дня. *** Вероятно, это значило только то, что каждый их них останется при своем. И ему просто следует уйти. Но он не мог. Ни потому, что его природное упрямство напрочь приклеило подошвы к полу, ни от того, что под ребрами больно ныло, отчетливо говоря, что он не может без Коннора. Раньше надо было думать — издевательски пронеслось в голове. Раньше ты почему-то мог уйти. И все, что оставалось Гэвину — мысленно оскалиться на внутренний же голос: «ты?» Нет, нет, голос разума, не пытайся себя отделить от меня. Ты громче всех кричал, что Коннору с нами нельзя. — Я бы не выдержал, если бы с тобой случилось то же, что с парнями, — честно сказал он, не надеясь на снисхождение, но пытаясь хотя бы объяснить причину своего побега. — С чего ты, черт возьми, взял, что со мной произошло бы то же самое? — Чутьё, Коннор. Каждый сталкер знал, что чутьё нужно слушать, если хочешь жить. И все, кто держался у Детройта более-менее длительное время, имели хорошую чуйку и умели считывать знаки. — Опять ты про свои суеверия, — Коннор залпом выпил воду и оттолкнул от себя кружку так, что та едва не рухнула на пол, удержавшись на самом краю стола. — Это Зона. Тут другие законы, — сказал Гэвин очевидное. — Ты, на моей памяти, единственный тут выживающий скептик. — А сколько тут погибших суеверных? — задал закономерный вопрос Коннор. — Не думал ты о том, что вся эта штука с «чутьём» — просто история об обезьянах, которые не едят бананы? Кто-то из первых заброшенных подумал, что увидел какие-то закономерности, сумел убедительно их предоставить следующей партии и пошло-поехало. А есть бананы, то есть включать аналитическое мышление, тут не принято. По крайней мере, Коннор начал говорить. А говорящий Коннор — это Коннор, который готов идти на контакт и находить решения. Гэвин решил опустить то, что сталкеров и его, в частности, сравнили с обезьянами. Да, это несколько корябало самомнение, но, с другой стороны, Коннор не желал обидеть. Такой уж он был человек, и пример действительно был просто примером, а не изощрённым оскорблением. — Так или иначе, а результат перед тобой, — развел руками Гэвин, как бы показывая себя «во всей красе». Грязный, с разодранной снарягой, без рюкзака с провизией. Один винторез, да охотничий нож на поясе. Даже планшет вышел из строя да так и остался лежать где-то в канаве бесполезным куском пластика. — Счастливчику повезло меньше всех. Его обглодало до костей, а мы даже сделать ничего не могли, только смотрели, как он орет и дергается, пока его рвет аномалия. Гэвину сложно было говорить. Он словно признавался в чем-то запретном и постыдном. И отчасти это действительно было так. Он воспринял на личный счет то, что потерял ребят. Не смог уберечь, хотя они и были свободными сталкерами и не делили власть между собой. Но хуже всего была страшная, парализовавшая его тогда и не отпускающая до сих пор мысль: что, если бы аномалия пережевала так Коннора? Наверное, она распространяла и какое-то пси-излучение, потому что Гэвин мог поклясться, что на месте Счастливчика действительно видел его. Карие глаза — такие родные и лукавые обычно — наполнял ужас, красивое лицо исказила гримаса боли, от аккуратной прически не осталось и следа, когда кожа надо лбом треснула с противным звуком, разошлась и вместе с волосами поползла назад точно самый мерзкий в мире капюшон, обнажая желтоватый череп в ошметках мяса. Даже руки — с длинными белыми пальцами, изящным контуром ногтей — были точь-в-точь руками Коннора. Гэвин помнил каждый изгиб, каждый бугорок и впадинку. Столько раз он их целовал, скользил взглядом и языком, пробуя на вкус, что если бы обладал хоть каплей таланта к рисованию, мог бы изобразить по памяти. Но сейчас эти пальцы неестественно выворачивало из суставов с влажным хрустом, из-под ногтей потянулись вязкие алые капли, точно от пытки с иглами. Одежда… Одежда была чужая. Но она плавилась воском на красивом белом теле, смывая вместе с собой его идеальность. Открывающаяся кожа бугрилась и краснела, покрываясь волдырями, из которых протекала мутная кровавая жижа. Отвратительный запах жжёного и гниющего мяса раздражал слизистую, забивал легкие, вызывал тошноту. И все это было настолько реально, настолько страшно, что Гэвин едва не рванул за Счастливчиком. Сердце колотилось под ребрами. Яркая и болезненная мысль, что нужно бежать, спасать Коннора, сдавливала грудь и мешала дышать. Запрыгнуть следом в вязь аномалии, вытолкнуть его, обменять на собственную жизнь. Орущий кусок мяса уже совсем не походил на Коннора и едва ли оставался способен к жизни, но желание спасти от этого не угасало. Нет. Это не Коннор, напомнил себе Гэвин. Сознание боролось с обманом, давило чужое вмешательство. Гэвину стоило немалых усилий убедить самого себя, что Коннора тут нет. Коннор спит на базе. Коннор цел. Коннору ничего не грозит. А когда его отпустило, он заметил, что Энди делает шаг вперед. Гэвин не знал, кого или что увидел тот в аномалии — кого-то дорогого, просто товарища, себя или — не видел никого и просто шел ведомый неслышимым приказом. Разбираться не приходилось. Гэвин схватил его за предплечье, оттягивая назад, и хлёстко ударил по щеке, заставляя мозги встать на место и чужому взгляду проясниться. А самого еще долго трясло потом от истошных криков, вида сдираемой заживо кожи и плоти и попытки убедить себя, что Коннор с ними не пошел. Лучше Счастливчик. Пусть это цинично и мерзко. Лучше сам Гэвин — но не он ступил неосторожно туда, куда не следовало. Коннор смотрел на него внимательно и понимающе. Наверное, вид у Гэвина был максимально жалким. Потому что Коннор долго молчал, разглядывая его, а потом подошел и крепко обнял. Ощутив тепло его тела, вдохнув родной запах, Гэвин понял, что все позади. Фантом, преследовавший его после встречи с аномалией, не дающий до конца поверить, что Коннор цел, окончательно растворился. Он не чувствовал себя счастливым, но пришедшее облегчение было куда более ярким и дорогим. Ладонь Коннора скользнула по спине вверх. Он зарылся пальцами в волосы Гэвина и долго гладил, перебирал грязные пряди, не выражая ни капли отвращения. Хотя Коннор был тем еще чистоплюем, а от Гэвина сейчас разило как от последнего бомжа. Только поэтому Гэвин сдержался и не поцеловал его, хотя желание это появилось сразу после удовлетворенного «увидеть Коннора живым». — Я воняю как свинья, — неловко пробормотал он в чужую шею. — Как кабан, — кивнул Коннор, не отпуская. — Потный, старый кабан, — согласился Гэвин. — Ты вернулся. Коннор поймал его губы своими и прижал к себе крепче. В этом жесте и поцелуе не было сексуального желания. Или было (кого Гэвин мог про Коннора обманывать?), но в таком количестве, чтобы не перебивать благодарность, облегчение, чувство нужности и, к сожалению, усталость. Наверное, их общую усталость от разлуки и пережитого. Гэвин понимал, что разговор еще не окончен. Или не так: тема на сегодня исчерпана, но они еще не раз вернутся к этому спору. Коннор скажет, что они пойдут вдвоем, и больше не позволит себя обмануть. Гэвин не перестанет верить в предчувствие и знаки и, если придется, будет вслушиваться за двоих. Но пока в груди его болеть перестало, не тревожили озноб и тошнота, появляющиеся каждый раз перед тем, как начинало припекать и прижимали обстоятельства. Он вернулся. И Коннор был с ним. Остальное могло подождать.