вилки в животе и шипящее сознание

стрелять в толпу, а застрелить себя        раздраженные родители мешают свободному движению. они не замечают остатков пищи, оставленных их детьми, пока она не начнет гнить, перекрывая смрад их душ. а пока их ветхих и тошных внутренностей не заденут подростки, изучающие среду общества во всех отношениях, они будут скрытны, а мысли сокровенны. и немало сегодняшних подростков станут такими же мразями, на них тоже не захотят смотреть будущие поколения, поэтому они стремятся убраться отсюда, чтобы не покалечить свою гордость.        которые по счету разборки между отцом и матерью. джисон снова уходит на улицу, едва только на часах отражаются одни тройки, как и в его успеваемости по всем предметам. над городом еще висит спящая темень. ему лишь бы скрыться от шума и хрипа рвавшихся связок родителей. их никогда не беспокоили соседи, поэтому их квартира и была только одна заселена во всем подъезде — все съехали из-за этого семейства и мрачности района. джисон желал того же. он накидывает пожелтевшую, хотя когда-то совсем бумажно-белую футболку с каким-то растянутым смайлом и потертую джинсовку, забрасывает в карманы наушники, скрипит возле двери, но вслед не слышит ничего, кроме недовольства по поводу заработка отца и что ему пора бы сменить место работы, в свою очередь который бранит мать за её безработное положение. словом, ничего нового, а уход сына не волнует ни одного из взрослых.       

***

       асфальт трескается под шагами каждой песчинки вселенной и волнениями толщ земной коры, вряд ли что может позволить ему вечно оставаться целым. и сердце взаимосвязано с этим пыльным и пропитанным солеными слезами граждан бетоном. у джисона, как и у любого жителя города, оно уже не способно поддаться эмпатии и другим искренним чувствам — все постепенно изжили свое и ждут своей участи, а забытое место ожидает перерождения в виде устрашающего города-призрака. мученик движется в направлении железных дорог: лечь под проезжающий мимо поезд или взглянуть на металл, блеском и беспощадностью завораживающий любое сознание — еще не решил. оглядывает пространство, окутываемое едва ощутимой свежестью, возникшей лишь из-за неоживленных улиц и вслушивается в тексты рок групп, воющих и звенящих в его ушах ежедневно даже без источника искусственно и искусно выплесканных протестов и чувств в образ музыки:        «город ссутулился, сжался в комок страх — доминанта среди всех причин».        кусает губы и ускоряет шаг, а на улице март. в его каштановых волосах с переплетенными прядями из морских колосков в коротких косичках путаются раздраженные появлением еще одной души порывы ветра, намереваясь исхлестать его бледное лицо и виски с красующимися на них шрамами. в карманы джинсовой куртки он прячет заледеневшие ладони и подходит к нескончаемому мосту подле вокзала, с которого нравилось бывало наблюдать за закатом или пассажирами, спешившими уехать отсюда навсегда. на мгновение останавливается, позволяя властному ветру принять посетителя и успокоиться. у самого джисона это не выходит сделать уже который год: ловит панические атаки ежедневно и беспричинно, слышит треск своих зубов чаще, чем лай собак, будто бы и вовсе сам становится безжалостным псом, что растерзает оставшееся население этого забытого уголка и разнесет каждую щепку в их квартирах, облизнувшись острой скобой и надкусив оконное стекло. в таком городе только дичать. а взрослая жизнь мало чем отличается от бродячей собачьей.        мысленно он проклинает этот день и поднимается по изгибу, обводя взглядом каждый мелкий узор на железных оградах и выискивая повод придраться к архитектору. но единственное что настораживает — юноша сидящий на ней посреди моста, беззаботно качающий ногой из стороны в сторону. рваные старые джинсы и исполосованные колени в цвет помутневших алых роз — немного предсмертный признак. худощавые плечи, впивающиеся в хлопковую ткань тай-дай футболки тоже розоватого оттенка. в мертвенно-бледных волосах красуются блестящие искусственные пряди — подлинная малина. подкреплены, быть может, тем же железом, что переливается на его пальцах и языке. кажется, он растворяется в сахарной вате и пыльных облаках. единственное, что внушает реальность данного образа — чересчур старая косуха с осыпавшейся кожей и английскими булавками, скреплявшими её рукава — свидетельствует о разложении, характерно для города. джисон медленно подходит ближе, не спуская взгляда, но тем не менее боясь спугнуть этого ящера — линии скул, склонность к садизму изнутри его клеток мозга и выкуренные сигареты никак не позволят назвать такое существо коралловым котом, хотя голос у него окажется в действительности мурчащим, несмотря на свой низкий тон. оставаясь в нескольких шагах, джисон опускает голову, нехотя смотря на разбитый мост под ногами, в то время как сам оказывается под прицелом горящих от недовольства из-за нарушения покоя и одиночества и тлеющих от сигарного дыма глаз. молчащих. но заинтересованных. это позволяет смелости внутри взобраться к пункту управления. — короткого замыкания еще не было? неизвестное создание с жалкой участью жителя этого разлагавшегося городка едва различимо ухмыляется: — полагаю, все же я правда напоминаю людям электричество. — хм, скорее, оттеночные молнии. — и об этом наслышан. будь любезен, достань эти вязкоголосые штанги из своих итак сморщенных ушей. сообщников уважать стоит, не только музыку, пусть и бывает она единственным путем к некому спасению, о котором твердят. но никакого спасения нет, а возможность забыться нам не помешает. к тому же, судя по твоему внешнему виду и времени, ты здесь не минуту проведешь. — все итак тут в заложниках, — все же убирает наушники в карманы, вяло и неосторожно опираясь локтями на перила примерно в метре от еще одной жертвы обстоятельств и собственного разума, — и увы, что не на минуту. понимающе кивнув, блистающая слегка леденцовыми волосами голова проскрежетала, щелкнув зубами: — феликс. «отточено», — пронеслось голове джисона. он был в восторге, но произнес лишь: — звучание зверское. — жаль. а мне казалось, что ласковое, — опустив голову и прождав какое-то время, ощущая переменившиеся на смиренный мотив прикосновения ветра, добавил, затихая, — на каком-то языке это схоже с «счастьем», — обреченно усмехнулся и переменился на строгость со скрытым в глубине срывом душевной нити, вдавливая концы ногтей и пальцев в твердый металл под собой, — брехня, ибо не томился бы я здесь. — нам не сбежать отсюда, — выдохнул джисон, пожалевши в очередной раз, что не повесился на перегоревшей гирлянде пару лет назад и что у него отсутствует тяга к курению, которая так жадно поглощает существо возле него. или романтизации данного процесса он не чувствовал. — но стоит признать и то, что пытаться сделать это мы не будем. мы же принимаем любую судьбу и ненавидим каждую. — ты нечисть.. такие вещи люди не озвучивают: правду не любят. — мы похожи как минимум тем, что заточены здесь с рождения и выращены в условиях жестокости и презрения к самим себе, бессмысленных перебоях и зависимостях без права на надежду и открытость. сплошная мерзость, не так ли?        спорить бессмысленно, когда мнение объединяет.        — и да, мне приятно слышать такое призвание. всё лучше, чем человек.