Leuchtturm

      Ивушкин и команда всё ещё не были полностью изолированы от других заключённых и всё ещё находились в ведении начальника лагеря, а это значило, что на плацу они тоже должны были присутствовать в ту же минуту, когда с его губ слетит приказ.       Их собирали по особым поводам, ведь нечего свиньям просто так отлынивать от работы. Часто таким поводом была показательная казнь. Раньше Ивушкин пытался не смотреть, отвести взгляд. Теперь он смотрел пристально, тяжело. Смотрел в ту сторону, где расположились нацистские шишки. Ягер — кто бы сомневался — был среди них. Стоял по правую руку от начальника с тараканьими усиками, так, чтобы ни у кого не возникло сомнение в том, что он играет далеко не последнюю роль в происходящем. Лицо его, как отметил Ивушкин, было непроницаемо. Лишь желваки периодически играли. Не лыбился, надо же. А чего так? Уже не смешно? Вешали троих человек, Ивушкин так и не понял, за что. Не то, чтобы этим серым крысам нужна была веская причина попить крови. Может быть, герр Таракан просто встал сегодня не с той ноги. — Хотите командовать, герр Ягер? — Услужливо предложил начальник Гримм. — Спасибо, Вальтер, я воздержусь, — отвечал Ягер, перекинувшись с Тилике выразительными взглядами. — Ну, как хотите, — и Гримм продолжил наслаждаться кровавым зрелищем. Ивушкин буравил Ягера взглядом, даже когда тела несчастных закачались на натянувшихся верёвках. Тот посмотрел на них пустым взглядом и опустил голову.

***

      Днём Ягер вызвал Ивушкина к себе и, как только тот вошёл, накинулся на него с голодными поцелуями. Но губы Ивушкина остались недвижимыми в ответ на ласку. — Я скучать, — прошептал Ягер, тесня его к кровати, но Ивушкин удержался на месте, уперевшись костылём в пол. — Нет. Наблюдать за вихрем эмоций на лице Ягера было почти забавно. Шок, непонимание, злость сменяли друг друга с потрясающей скоростью. Как посмел этот унтерменш сказать «нет» ему? — Was? — Найн, — твёрдо повторил Ивушкин шокированному фрицу, — хочешь выпустить пар после казни? Может, тебя смерть даже возбуждает? — Он хлопнул себя по низу живота, подкрепляя обвинение пантомимой. Ягер понял, и его перекосило от ярости. Совсем потеряв голову, он оттолкнул от себя хлипкого Ивушкина. Падая назад, тот ушиб затылок так, что из глаз посыпались звёзды, и зашипел от боли, не сдержавшись. Не пытаясь подняться на ноги, он подтолкнул к Ягеру свой костыль, глядя снизу вверх в его бледное перекошенное лицо. — Закончи, — прохрипел он, и Ягер опомнился, будто его окатили ледяной водой. В мгновение ока он оказался рядом с Ивушкиным и замер над ним, не зная, как исправить случившееся. — Нет. Не так, — процедил Ивушкин, заметив перемену в лице Ягера, — я не захотел спать с тобой. Ты должен быть в ярости. Добей меня. — Я не злиться… теперь. Встать… биттэ, — Ягер опустился рядом с ним на корточки, разглядывая распластанное перед ним тело. Выбрав тактику действий, он осторожно сжал локоть Ивушкина и потянул его на себя, желая помочь. Ивушкин раздражённо высвободил руку и медленно поднялся сам, потерев ноющий затылок. Ягер был в отчаянии. Ему было важно, чтобы Ивушкин относился к нему без опаски, чтобы не видел в нем врага, не был напряжён в его присутствии. И вот в одночасье он своими руками разрушил все свои старания и достижения. Не для того он год наблюдал за Ивушкиным, чтобы теперь, когда он наконец подобрался к нему так близко, оттолкнуть от себя… и буквально, и фигурально. — Николай, я… Scheiße, — Ягер расстроенно покачал головой, — это плохо. Я… Entschuldigung. (Извини) — Извиняться по-русски не научился, значит, — Ивушкин зло усмехнулся, — ты очарователен, когда пытаешься доказать, что ты не такой, как они, хотя приемчики у вас одни и те же. Ну, не расстраивайся. Сдохну я — найдешь другого унтерменша. Тут нас много, всех не перевешаете… Ивушкин захромал к двери, но Ягер легонько удержал его за плечо. — Подождать… Я… Не нравится смерть, — Ягер махнул рукой за окно, имея в виду казни, — я звать тебя, потому что не хотеть думать об это. Я не должен быть делать боль, это ошибка. Я… не заставлять тебя, когда не хочешь. — Не заставляешь? Тогда не держи меня, когда я хочу уйти, — Ивушкин посмотрел на своё плечо, где всё ещё покоилась рука Ягера. Вздохнув, тот отступил. — Also gut. Ему осталось лишь тоскливо проследить за тем, как Ивушкин скрылся за дверью.

***

      Этим вечером Ягер задумчиво пускал к потолку кольца дыма в компании Тилике. Ему он доверял больше, чем рыжему Вейсу и в принципе кому-либо другому здесь, но все его тайны Тилике знать было всё равно не обязательно. — Иногда я думаю: может, это была ошибка, — проговорил Ягер с усилием, будто слова давались ему с трудом, — променять вермахт на СС… Что, если моё место там? И моё дело — биться с этими дикарями не на жизнь, а на смерть. Много ли чести в том, чтобы вешать их, сломленных и беззащитных, скажи мне? И не лги мне, Отто. Ты воротишь нос от виселиц, все это видят. Тилике поболтал алкоголь в своём бокале и отхлебнул приличный глоток прежде, чем ответить. — Я не сторонник петель. — А помнишь, на той неделе очередного беглеца разорвали собаки? — Жутким шёпотом спросил Ягер, и Тилике болезненно сморщился, будто его вдруг замутило. — Ну, вдруг ты сторонник чего-нибудь… менее традиционного? — Вы знаете, что нет, — отрезал Тилике, — к чему мучаете меня? Да, я не люблю бессмысленную жестокость и расточительность. Но я, в отличие от вас, канцелярская крыса, не нюхавшая пороху. Честно признаться, я и не горю желанием отправиться на фронт. Я бы не прожил там и недели, — скользнув взглядом по шраму Ягера, Тилике опрокинул в себя стакан, не поморщившись. — Что правда, то правда, — не стал утешать его Ягер. — Так почему же вы всё-таки ушли в СС? — Поспешил сменить тему Тилике. — Лежал в госпитале. Лицо горело огнём. Тут предложение хорошего тихого местечка для героя войны, — Ягер усмехнулся недобро, — а здесь и вправду будет мертвая тишина, если охрана заткнётся хоть на мгновение вместе со своими собаками. Тилике покивал понимающе. — Нет ничего зазорного в том, чтобы остаться на родине после всего, через что вы прошли. Ягер выпустил новый клуб дыма к потолку. Он тоже считал, что в этом не было ничего зазорного. Особенно когда на родине, чужой для него, оказался и Ивушкин. — Спасибо, что составляешь мне компанию, Тилике. Я знаю, что никому не могу здесь верить так, как тебе. — Можете положиться на меня, герр Ягер.

***

      Когда Тилике предложил Ягеру положиться на него, он вообще-то не имел в виду положиться буквально. Бутылка была распита до конца, Ягер вис на своём помощнике мёртвым грузом, и они оба тёрлись у двери, за которой ночевал обычно экипаж советского танка, будто два школьника у входа в какое-нибудь женское общежитие. Тилике понятия не имел, зачем Ягер настоял на том, чтобы видеть Ивушкина вот прямо сейчас, в середине ночи, да ещё и самому идти к расово неполноценному, когда его могла бы притащить за шкирку охрана. Не положено немцу его звания идти через всё здание, чтобы видеть русского унтерменша. Но Ягер был пьян и непоколебим, и Тилике не мог просто бросить начальника бродить по лагерю в таком состоянии на глазах у всех. Вейс уж точно не преминул бы перемыть ему кости в курилке. — Я приведу вам вашего русского, — пообещал Тилике, прислонив Ягера, мучившегося икотой, к стене. — Его зовут Ивушкин, — проговорил мертвецки пьяный Ягер с ноткой мечтательности, — волосы светлые, пшеничные… — Да знаю я, и как его зовут, и как он выглядит, — закатил глаза Тилике, — я его славянскую рожу вижу чаще, чем своих родителей. Минуту, герр Ягер.

***

Ивушкина разбудил тычок в бок. — Iwuschkin, aufstehen. (вставай) Услышав над собой негромкую немецкую речь, Ивушкин аж подскочил на кровати и мгновенно оказался на ногах. Тилике сделал ему знак быть тише и махнул рукой, призывая идти за собой. Оглянувшись на крепко спавших товарищей, Ивушкин похромал за помощником Ягера, гадая, что же от него понадобилось в два часа ночи. Увидев еле стоявшего на ногах Ягера, Ивушкин распахнул глаза от удивления. — Что вы тут делаете? — Николай, — Ягер протянул к нему руку, но тут же начал заваливаться вперед, и Ивушкин шагнул ближе, поймав его за плечи и снова приперев к стенке. — Ну, я, я. Что такое? — Простить, — жалобно заглядывая ему в глаза, попросил Ягер. До Ивушкина не сразу дошел смысл сказанного. — Дурачина, зачем Тилике привёл? Зови уж всё командование, пусть полюбуются на великого уберменша, — прошипел Ивушкин. Тилике только вопросительно приподнял брови, услышав свою фамилию. — Я nicht… не уйти… когда ты не простить… — русский Ягера был едва понятен, а голос едва слышен, но Ивушкин всё понял и нахмурился. Вправду что ли переживает, гад, раз припёрся собственной важной персоной, да ещё и помощника на это подбил? Кто завтра окажется у него под дверью вместе с Ягером, рыжий фриц с кофе или сам начальник лагеря? Только бы Ягер убрался поскорее восвояси и не выкинул чего-нибудь совсем из ряда вон, вроде страстных поцелуев с унтерменшем при помощнике. — Ладно, хорошо, я простил. Всё? Теперь уходи быстрее! — Ивушкин поправил Ягера, чтобы тот стоял прямо, чувствуя на себе удивлённый взгляд Тилике. — Завтра прийти… — Приду, приду. Боже… Не делай так больше. Повезло ещё, что парни не проснулись, — Ивушкин неловко повернулся к невольному свидетелю этой сцены, передавая ему с рук на руки Ягера, — герр Тилике, цурюк биттэ… цу шлафен. (назад, пожалуйста, спать) — Даже этот ваш русский понимает, что вам нужно проспаться. Идёмте, герр Ягер, — перекинув его руку через своё плечо, Тилике повёл его обратно, кивком велев Ивушкину возвращаться в каморку.       Ивушкин улёгся обратно, взволнованный произошедшей сценой. Конечно, Ягера он простил на словах, чтобы тот отстал уже и перестал позориться перед своей тенью, Тилике. Хотя, с другой стороны, какое ему дело до того, перед кем этот нацист позорится? Полез бы с поцелуями — завтра уже ехал бы на фронт рядовым, а может и встал бы к стенке… Почему Ивушкин должен волноваться по этому поводу? Не он же припёрся пьяным к Ягеру вымаливать прощение за какой-то несчастный толчок… Проговорив это про себя, Ивушкин задумался. Приползли бы к нему извиняться палачи и душегубы вроде начальника лагеря за все затушенные об него бычки, за все удары нагайкой и попытки освежевать его ремнями? По сравнению с пережитыми пытками, ягеровская минутная истерика была даже не событием для Ивушкина. И он бы не придал этому значения — фриц и фриц, что с него взять — если бы этот фриц не повел себя странно, признав свою вину перед унтерменшем и даже извинившись. Это было ново. Это заставляло посмотреть на Ягера под другим углом. Он всё ещё был одним из их гнилой нацистской компании, но Ивушкин бы уже не поставил его на одну доску с начальником Гриммом.