порезы

сигареты тонкие в пальцах своих сжимает. чапман рэд банальные, чтоб вишней потом за километр воняло. рукав задирается, когда зажигалку к губам искусанным подносит, полосы светлые оголяя, вдоль запястья начерченные. ровные такие, как по линейке. затягивается, глаза прикрывая блаженно. и только потом девчонку, напротив стоящую, взглядом ленивым окидывает, пока та вещает что-то без умолку. к руке чужой тянется вдруг, осмелев в край, серёге думается, зря она это. потому что ваня отодвигается сразу и разворачивается, даже не слушая, что она там ему вслед лепечет. потому что зря в личное пространство полезла. когда ваня поддатый и чапман свой ебаный курит, все знают — к нему лучше не подходить. особо храбрых отборным трёхэтажным покроет и снова дислокацию поменяет. к такому ване лучше не подходить, потому что слово не то скажешь, кулаки запачкать не постесняется. такого ваню не трогать лучше, когда окурок тлеющий о запястье тушит, не поморщившись даже. такой ваня серёге любопытен. у них с бессмертных сложные какие-то отношения, потому что, кроме как на вписках, не пересекаются почти. зато стоит ване до нужной кондиции дойти и пару сигарет выкурить, как выруливает вдруг из ниоткуда, за рукав чужого худи цепляясь, и за собой тянет в ванную. потому что ему рядом кто-то нужен в такие моменты. потому что один не вывезет. потому что лезвие в руках сжимает, к коже прислоняя привычным уже движением. красное на бледной коже ярким пятном смотрится — неправильным таким. серёжа после первого пореза лезвие забирает из пальцев чужих дрожащих, обрабатывает антисептиком и мазью заживляющей мажет — всегда с собой теперь носит. и руку ванину поднимает, губами шрамов старых касаясь. нежно так. до тошноты нежно. нельзя так с ваней — не заслуживает он нежности этой. серёжу тоже не заслуживает с его губами тёплыми, которыми по коже холодной ведёт. не заслуживает, но так хочется, чтоб подольше рядом оставался. потому что стоит солнцу показаться за горизонтом, разойдутся привычно до следующей тусы. разойдутся, и слова друг другу не сказав. потому что у них не про слова вообще. у них больше про эмоции. с тех пор, как серёга заглянул случайно в ванную, когда ваня в слезах там острым по коже водил с лицом отрешённым, бессмертных с десяти порезов до одного дошёл. может, глупо, но для него это достижение то ещё. и серёжа по волосам мягким гладит, ладонь чужую в своей сжимая и шепча, какой ваня молодец. от волос вишней воняет невыносимо. серёжа вишню ненавидит, и чапман рэд вонючие тоже, как и ваню когда-то, пока не увидел, что под агрессией напускной скрывается. потому что ваня, и правда, по макушке даст, если ему кто скажет, что сигаретами провонял. ваня, и правда, будет зыркать злобно на слишком приставучих девчонок, гараж вишнёвый потягивая. ваня токсик тот ещё, тем более, когда поддатый. но никто не знает, какой ваня внутри. никто не знает, что в душе у него творится, что дома происходит, как ненавидит себя каждой клеточкой мозга за то, что ожиданий не оправдывает. за то, что баскетбол бросил. за то, что по впискам шатается вместо учёбы. за то, что девочку классную, давно в него влюблённую, отшил грубо, лишнего наговорив. никто не знает, что боль утихает, только когда другой сменяется — физической. что под одеждой уже сотни полос белёсых, шершавых — на боках, на бёдрах, на запястьях. и серёга тоже знать не должен был. но он ни разу не пожалел, что знает, каким ещё ваня может быть. бессмертных не то чтобы шрамы скрывает, просто никто другой даже не пытается заметить. и серёга тогда уйти мог, хуй забить на чужие беды с башкой. но ваня ему давно уже любопытен, поэтому тут было без вариантов. без шансов абсолютно, когда дело вани касается. без шансов, потому что такого хрупкого ваню, из осколков кое-как склеенного — местами кривовато, невозможно ненавидеть. такого ваню хочется спасти любить. но серёга молчит, ванино сердце продолжая собирать потихоньку, пока собственное, кажется, крошится медленно, но верно. потому что не нужны ване сейчас эти чувства. потому что только выбираться из эмоциональной ямы начинает, а новую серёге собственноручно рыть совсем неохота. сидят, ладони в замок сцепив, пока кто-то в дверь не долбится. и когда с пола поднимаются, серёга начинает осмысливать тот факт, что вот сейчас разойдутся снова. уже привычно так, но каждый раз порезом где-то в душе отдаётся. руку чужую согревшуюся отпускает, не оборачиваясь даже, но ваня удерживает вдруг, кидая в спину: — я больше не приду, кажись, мы переезжаем. покурим напоследок, кудрявый? — и ухмылку давит непривычную такую — неискреннюю. чапман рэд не таким противным оказывается, когда одну сигарету на двоих делишь. особенно, если с ваней, который целует как-то нежно совсем на прощанье, и говорит, что вернётся ещё через годик, если всё получится. а серёга кивает в ответ, как болванчик, сладкой ложью упиваясь и плавясь под касаниями губ чужих, боль в груди тупую игнорируя. только потом уже, домой придя, нащупывает случайно набор лезвий у себя в кармане.