Наблюдающие во тьме

Все вокруг говорили, что Грима и только лишь Грима наблюдает за ней, но это было не совсем так. Эовин казалось, что Грима уже сто лет как следит за каждым её шагом, уставившись голубыми глазами ей вслед. Поначалу её это смущало и пугало, как смущало и пугало остальных, но Эовин относилась к страху не так, как большинство людей. Она не отворачивалась и не убегала от того, что пугало её больше всего. Страх лишь злил её. Поэтому она посчитала своим долгом следить за Гримой в ответ, так же, как он порой следил за ней. Она узнает о нём всё прежде, чем он обнажит её и узнает все её тайны. Победив на его же поле, Эовин станет сильнее, и тогда ей нечего будет страшиться. Так она задумывала изначально. Но планы имеют свойство нарушаться, а её пошли не так, как было задумано, чуть ли не с самого начала.

* * *

В первый же день слежки Эовин едва не разоблачили. Большую часть дня она тихо бродила за Гримой по всему Медусельду. Она была почти уверена, что поймает его, плетущим сети предательства, — брат и кузен частенько уверяли, что он неверен своей стране, что в конце концов он их предаст, если уже не предал. Но занятия Гримы были не столь знаменательными, как она рассчитывала. Несколько часов он потратил на проверку дворцовых счетов, отмечая, что имеется на складах, и заказывая то, чего не хватало. Покончив с этой рутинной работой, он проверил, вычищены ли конюшни и ухожены ли лошади, — дело нехитрое, ведь все рохиррим следили за лошадьми как за собственными детьми. Затем он вернулся в свои покои и плотно закрыл дверь, оставив её снаружи в темноте без возможности для дальнейшего наблюдения. Некоторое время она простояла у его покоев, ожидая, не выйдет ли он, однако вскоре это стало её утомлять. Разочарованная, она вышла из своего укрытия и в ярости направилась обратно, но в этот миг из-за самой обыкновенной, как казалось Эовин, деревянной стены появился Грима и зашагал в её сторону. Издав тихий всхлип, она остановилась. Грима обернулся на этот звук, выглядя при этом чуть ли не таким же напуганным, как она сама. Сердце Эовин забилось в груди сильнее. Теперь ей нужно быть осторожнее, нужно притвориться настолько невинной, насколько возможно, иначе он узнает, узнает… Она отвлеклась от переживаний, прищурив глаза. Он только что вышел из-за стены? Эовин попыталась заглянуть ему за плечо, но он тут же сделал плавный шаг в её сторону. — Принцесса, — произнёс он, слегка наклонив голову. — Какой приятный сюрприз. Нечасто вы радуете нас своим присутствием в этой части дворца. Вы пришли ко мне? Эовин приоткрыла рот. С минуту она совершенно не представляла, что ему сказать, и думать под пристальным взглядом его ярко-голубых глаз было очень сложно. Наконец, Эовин придумала оправдание. Она выпрямилась и придала себе настолько гордый вид, насколько смогла, приподняв подбородок и властно глядя на него. — Мой дядя хочет знать, всё ли в порядке со счетами, — ответила она. Лицо Гримы изменилось, но лишь на мгновение. Изменение это было едва заметно: его улыбка слегка угасла, а взгляд внезапно похолодел. Разочарование не шло Гриме, сыну Галмода. — А, — произнёс он. — Да, они в полном порядке. Можете передать ему, что я собираюсь принести их сегодня вечером в наше обычное время. Стало быть, у Теодена и Гримы было их обычное время. Эовин отметила этот факт на будущее. — Передам, — она мешкала, всё ещё надеясь разглядеть, что же у него за спиной, понять, как именно он смог появиться из-за стены, но что бы она ни делала, казалось, он двигался следом, прикрывая стену собой. — На самом деле, — произнёс Грима чересчур бодро, — если желаете, можете сами отнести их ему. Он протянул ей стопку пергамента, которую Эовин даже не заметила, в спешке придумывая себе оправдание. — От меня не потребуется никаких пояснений, но если у вашего дяди появятся вопросы, то он сможет задать их вечером. Эовин переводила взгляд с пергамента на него самого, и на лице её проскользнуло закравшееся подозрение. — Что ж, я хотела… Он не дал ей договорить и прежде, чем она успела возразить, передал пергамент. — Моя госпожа, вы так добры, — сказал он с небольшим поклоном. — Лучше бы вам с ними поторопиться. Если вы задержитесь дольше, ваш дядя будет интересоваться, где вы были. Всё ещё хмурясь, Эовин приняла пергамент, пристально глядя на Гриму. — Ладно, — сухо ответила она. — Но не ждите, что я и впредь буду у вас на побегушках. — Что вы, никогда, моя принцесса, — произнёс Грима с ещё одним коротким поклоном. У Эовин появилось ощущение, будто он над ней насмехается. — Разумеется, я больше никогда не попрошу об одолжении вашу несомненно способную на большее персону. Теперь она была уверена, что он издевается над ней. Она сделала шаг вперёд. Внутри неё клокотал гнев. — Не играй со мной в эти игры, змей, — произнесла она. — Быть может, ты и считаешь себя умным, но я вижу тебя насквозь. С удовлетворением Эовин отметила, что Грима на короткое мгновение опешил, и прежде, чем он успел прийти в себя, она развернулась на каблуках и ушла, оставляя его позади смотреть ей вслед.

* * *

После этого она собиралась покончить со своей игрой, собиралась прекратить наблюдения, но не смогла перестать думать о том проходе в стене. Позднее, ночью, когда всё стихло, Эовин прокралась вглубь по коридору и снова прошла чуть дальше двери Гримы, желая найти ту самую деревянную стенку, которая её интересовала. Она тихонько постучала по ней и услышала эхо. Осторожно, озираясь по сторонам, она надавила на панель и отодвинула её в сторону. Внутри было очень темно: дверь вела в проход без какого-либо освещения. Настолько тихо, насколько смогла, она закрыла за собой стену и стала на ощупь прокрадываться глубже во тьму. Всего через несколько мгновений она оказалась у невысоких, тонких дверей, больше похожих на дверцы гардероба, нежели на двери в комнату. Эовин со скрипом приоткрыла одну из них и тут же поняла, что находится в покоях Гримы. Их выдавали книги, сотни книг, аккуратно выстроенных в ряды и бережно пылящихся в шкафах. Свитки в изящных футлярах так же выстраивались у стен, лёжа на специально сколоченных полках, похожих на соты, благодаря которым они не могли опрокинуться, упасть или разбиться. Эовин полагала, что его покои будут такими же неопрятными, как и он сам, но, приоткрыв дверь чуть шире, она увидела, что всё было аккуратно разложено и необычайно организованно. В комнате находился стол, на котором в идеально ровную линию выстраивались пять перьев и три чернильницы, стопка чистого пергамента лежала прямо по центру, а шеренга книг, отсортированная по высоте и цвету, стояла в самом углу. Затаив дыхание, Эовин выжидала, не объявится ли Грима, но в комнате не было слышно ни единого звука. Чувствуя себя очень храброй, она вышла из-за дверей и проникла в комнату. Одного брошенного назад взгляда хватило, чтобы убедиться — тайный проход в стене вёл в пустой гардероб. Сам гардероб открывал путь в комнату, которая, по всей видимости, была кабинетом Гримы. По левую сторону располагался небольшой проход, ведущий в его спальню, куда Эовин побоялась заходить. Скорее всего, в этот час Грима уже спал, и любой неверный шаг мог разбудить его. И всё же любопытство взяло над ней верх. Она последовала через маленький проход и заглянула в его спальню, не осмеливаясь зайти внутрь. У него была широкая кровать с балдахином из чёрного бархата. Драпировка была собрана по бокам, сама постель всё ещё стояла аккуратно заправленной, меха лежали на местах, а подушки оставались взбитыми. Если Грима не спал, то где же он был? Внезапно послышался звук шагов. Подавив испуганный вздох, Эовин развернулась и направилась обратно к гардеробу, но оказалась недостаточно быстрой. Грима, настороженно оглядываясь, вошёл через главный вход в покои, и нечто голубое свисало у него с руки. Он отвлёкся, и в этот момент Эовин развернулась и унеслась обратно в его спальню, отчаянно пытаясь найти, куда бы ей спрятаться. В комнате стоял второй гардероб, на этот раз настоящий, и одна его дверца была приоткрыта. Она вползла внутрь, поглубже зарываясь в его плащи и туники и изо всех сил надеясь, что он не станет слишком усердно рыться в шкафу. Грима вошёл в спальню через пару секунд, казалось, вовсе не подозревая о её присутствии. Едва бросив взгляд на шкаф, он подошёл к кровати и осторожно уложил то, что принёс с собой. Затем он сбросил тяжёлый плащ и, свернув его, устроил прямо по центру сундука, стоявшего у задней спинки кровати. У Эовин пересохло во рту, когда он расстегнул пуговицы на спине и снял верх, оставаясь в одних бриджах и сапогах. В отличие от её рослых и сильных брата и кузена, он был худ и бледен, кожу его покрывали синяки и порезы. Он чуть не оставил свою тунику на полу, но, казалось, был просто не в состоянии это сделать. Зарычав от раздражения, он обернулся, подобрал её с пола и, сложив, как плащ до этого, положил на него сверху. Покончив с этим, он вернулся к голубой вещи на кровати, вещи, которая стала казаться Эовин весьма знакомой. Вздрогнув, она поняла, что это было одно из её платьев, тонкое, шёлковое, льнувшее к телу и струившееся, как рябь на воде. Оно было вышито серебром и держалось на самом краю плеч, соскальзывая, когда она переставала обращать на него внимание. Предполагалось, что платье будет праздничным, но пока ей лишь предстояло надеть его на праздник. На самом деле, она надевала его всего однажды, а именно — в этот самый день, потому как для всех её замыслов и нужд это платье подходило больше других. Она отдала его служанкам для стирки и могла поклясться, что именно так и сделала, но каким-то образом оно оказалось у Гримы. Он благоговейно притянул платье к себе, так, словно на его месте была сама Эовин. Нежно подняв его с кровати, он зарылся в него лицом и сделал долгий, глубокий вдох. Что-то в Эовин вывернулось наизнанку и сжалось, разливая жар по её венам. Ей много раз твердили, что Грима наблюдает за ней с желанием во взгляде, что он хочет разделить с ней ложе, но видеть доказательство правдивости всех этих слухов было чем-то иным. Это не заставило её почувствовать себя так, как она ожидала: она не была напугана, не испытывала ужаса. Она чувствовала себя могущественной. Лишь она одна обладала возможностью изменить этого человека, человека, которого все остальные в Рохане опасались. Она одна могла приручить его и заставить подчиниться. Её дыхание перехватило, и резкий выдох нарушил полнейшую тишину в покоях Гримы. Он тут же прервался, оборачиваясь на звук и сжимая платье в кулаке. Почти мгновенно в его руке оказался нож, смертоносного вида оружие, на котором не было никаких привычных Рохану орнаментов. Эовин прижала ко рту сжатую в кулак ладонь, отчаянно пытаясь заглушить собственное испуганное дыхание. Вся та мощь, какую она ощущала, мгновенно исчезла. Что он сделает, если найдёт её здесь? Если он узнает, что она следит за ним так же, как он следит за ней, отберёт ли это у неё всякую власть над ним? Руками она ощупала заднюю стенку гардероба. Эовин вопреки всему надеялась, что и этот гардероб имеет потайную стенку, которая подарит ей путь на свободу. Долгие секунды пальцы не находили ничего, но вот наконец она наткнулась на вырезанную в дереве насечку, ручку в виде углубления, и потянула за неё. Задняя стенка шкафа со скрипом отошла в сторону. Грима тут же повернулся в сторону гардероба, в его широко раскрытых глазах плескались злость и подозрение. Эовин проглотила тихий вскрик, протиснулась в небольшую щель, что удалось сделать, и подорвалась в свои покои, стоило только освободиться. Она бежала так, словно вся её жизнь зависела от этого, словно стая волков гналась за ней по пятам. Где-то позади, в другом конце коридора Грима выкрикивал проклятья. К этому моменту он только выбрался наружу через тайный проход и теперь следовал за ней. Её дыхание сбилось, она добежала до открытого тронного зала и пронеслась через него, направляясь в ту часть Медусельда, что была предназначена для почётных гостей и членов Дома Эорла. Её покои были самыми дальними по коридору. Паника придала ей больше сил, и она всё же достигла своих дверей. С громким грохотом она распахнула их и захлопнула за собой, закрывая изнутри. Хватая ртом воздух, она сползла по стене, грудь её тяжело вздымалась. Возможно, он был слишком далеко, чтобы разглядеть её. Возможно, он не последовал за ней в эту часть Медусельда. Возможно… В дверь раздался стук, поначалу робкий, но затем ставший более требовательным. Эовин заставила себя успокоить дыхание. Она встала, быстро взъерошила волосы и ночную сорочку и поспешно переворошила меха, чтобы всё выглядело так, будто она спала. Ещё раз хорошенько подумав, Эовин вновь встряхнула волосы и сорочку и очень медленно направилась к двери. Она открыла её, всё ещё пытаясь унять быстро колотящееся сердце, и оказалась лицом к лицу с Гримой. — Миледи, — произнёс он голосом таким же сбившимся, что и её собственный пару минут назад. Он отвесил небольшой поклон без тени уважения или каких-либо других чувств. — Я не… я не ожидал, что вы… ожидал увидеть… — Вы бежали? — перебила она его, стараясь, чтобы её голос звучал более хрипло. По утрам, всё ещё будучи сонной, она всегда звучала несуразно, и если бы её голос оказался слишком звонким, он бы всё понял. — Что-то случилось с дядей? Всё ли в порядке, советник? Он покачал головой и помахал рукой, чтобы она замолчала. — Нет, не в этом дело, просто… — он нахмурился, осматривая её комнату. Взгляд его остановился на её кровати и только недавно переворошённых мехах. Эовин взглянула за плечо и почувствовала, как сердце начинает быстрее колотиться в груди. Меха выглядели так, будто их отбросили в сторону, но подушки всё ещё были на своих местах и на них совершенно точно не спали. Если он уже бывал в её покоях, то знал об этом. Она вновь посмотрела на него с самым невинным видом, но он уставился на неё, сузив глаза. — Вы ведь не могли случайно бродить этой ночью, миледи? — спросил он. — Никаких беспокойных снов, никаких полуночных прогулок? Эовин скрестила руки на груди и приподняла подбородок повыше. — Нет, — произнесла она. — Я как раз засыпала, когда вы принялись колотить в мою дверь, вероятно, без какой-либо надобности. Эта ваша обычная манера поведения с женщинами: посреди ночи отрываете их от отдыха и обвиняете в интрижках? Грима покраснел. — Я не намеревался… — Как же, не намеревались, — произнесла Эовин. Она только собиралась разразиться тирадой, но он прервал её, злой ровно настолько, насколько она лишь притворялась. — Не нужно говорить за меня, — выплюнул он, склоняясь над ней. — Кто-то проник в мои покои всего несколько минут назад и убежал этой дорогой. Все двери на его пути были заперты, за исключением вашей, насколько я могу судить. Быть может, вы спите, находясь в одной комнате с врагом, миледи, и не подозреваете об этом. Я бы хотел осмотреть ваши покои в поисках нарушителя. Эовин приоткрыла рот. — Осмотреть мои… Но… Вы не можете находиться в моих покоях так поздно ночью, когда здесь больше никого… — Разумеется, это лишь ради вашей безопасности, миледи, — перебил он. — Я совершенно уверен, что король и прочие люди, которые могут быть оскорблены подобным поведением, всё поймут. Не произнося больше ни слова, он протиснулся в комнату, проигнорировав её протестующий писк. — Никто, кроме меня и служанок, не входил этой ночью в мои покои, — произнесла она. — И служанки давно ушли. Говорю вам, здесь никого нет! — Странно слышать это от вас, — говорил Грима, отбрасывая в сторону гобелены и дёргая дверцы гардероба, — учитывая то, что ваша дверь открывалась и закрывалась всего пару минут назад. Быть может, вы спали, когда преступник вошёл? — Я… Возможно, я… — она прикусила губу. Грима отодвинул в сторону ворох её платьев, вошёл в шкаф и принялся постукивать по задней стенке. — Там ничего нет, — раздражённо произнесла она, а затем ахнула, когда он отодвинул стенку в сторону, открывая проход. — Сюрприз, — он обернулся с усмешкой на лице, и издёвка сочилась из каждого произнесённого им звука. — Медусельд полон таких ходов — они полезны для обеспечения безопасности Дома Эорла в непростые времена. Видимо, шпион узнал о них. Вам несказанно повезло, миледи, что он не навредил вам. Эовин покраснела. — Похоже на то, — с трудом выдавила она из себя. Эовин размышляла о том, как долго этот коридор здесь находился и как часто Грима им пользовался. Определённо, именно этим путём он и добыл её платье. — Кто бы он ни был, он уже далеко, — Грима вздохнул, закрыл проход и вышел из шкафа. Затем он повернулся к ней, слегка нахмурившись. — Только если… Миледи, вы совершенно уверены в том, что не блуждали? Она сердито взглянула на него. — Думаю, что обладаю достаточно хорошей памятью, чтобы точно сказать, где я была в последние несколько часов. Грима поднял руки в жесте капитуляции, с которым слабо сочетался нож, зажатый в ладони. — Поверю вам на слово, принцесса, — произнёс он. — И всё же странно, что кто-то сумел вбежать в ваши запертые покои и попасть в тайный коридор, а вы этого даже не заметили. Лицо Эовин приобрело каменное выражение. — Я крепко сплю. — Хм, — он внимательно посмотрел на её лицо, пытаясь найти какой-либо намёк на ложь, но Эовин прикрывалась своим ледяным выражением, как бронёй, и молилась, чтобы это его прогнало. Через несколько мучительных секунд он слегка пожал плечами и направился к выходу. — Прошу простить меня за прерванный сон, миледи, — сказал он. — Надеюсь, остаток ночи доставит вам гораздо меньше хлопот. — Я надеюсь, что вы доставите мне гораздо меньше хлопот, милорд, — ответила она, поворачиваясь к нему спиной. В отражении зеркала Эовин заметила, как он отвешивает ей насмешливый поклон. — Доброй ночи, миледи. Сладких снов. — Они будут гораздо слаще без вас, — произнесла она, и после этой прощальной фразы он, сурово нахмурившись, бросил на неё ещё один взгляд и ушёл прочь.

* * *

После той ночи она не собиралась продолжать следовать за ним повсюду, но любопытство брало над ней верх, и вскоре она уже не смогла себя удержать. С помощью одного лишь наблюдения она узнала о нём тысячи мелочей. Она узнала, что обычно он засыпал за столом, уложив голову на руку, и его пальцы окрашивались чернилами. Иногда он говорил во сне, но так тихо, что она не могла разобрать слов. Она узнала, что он не любил есть вместе со всеми. Также он предпочитал готовить себе еду самостоятельно в своих покоях. Все необходимые ингредиенты он прятал в маленькой кладовой, спрятанной за книжным шкафом так, что никто не смог бы их найти. Из-за той осторожности, с которой он относился к пище, Эовин догадывалась, что он боялся быть отравленным, и не без причины. Однажды блюдо, приготовленное для него и оставленное нетронутым, отдали собакам, а на следующее утро их нашли во дворе мёртвыми. Она узнала, что он был крайне озабочен расположением своих вещей: у всего было своё место, и если кто-то сдвинул бы хоть один предмет, Грима тут же узнал бы об этом. Ей доставляло огромное удовольствие пробираться в его кабинет, пока он спал, и переставлять местами книги, чернильницы, перья. Иногда она передвигала чернильницу на один-два дюйма и ждала в укрытии, чтобы увидеть его реакцию, когда он проснётся. Если он и подозревал её, то ни разу не сказал и слова. Однажды ночью она узнала, что была одна служанка, которую он любил звать в свои покои. Она была необычайно похожа на Эовин, и это сходство отмечалось при дворе, даже самой девчонкой. Грима одевал её в тёмно-голубое платье, украденное у Эовин, и никогда не называл её настоящим именем. Платье, выстиранное, тщательно выглаженное и готовое для носки, всегда возвращала именно она. Когда же оно исчезало, Эовин знала, что Грима снова позовёт к себе служанку. Иногда она оставалась и наблюдала за ними, а затем возвращалась в свои покои, сгорая от желания, которого она не хотела и которое не могла унять. Иногда она назло надевала это платье лишь затем, чтобы увидеть, как Грима застывает и сидит тихо, словно мышь, широко раскрыв глаза и затаив дыхание. Она делала вид, будто не замечает этого, будто на ней самое обыкновенное платье. Но удержаться от улыбки иногда бывало очень сложно. Вскоре она стала настолько хорошо осведомлена о привычках Гримы, что если бы её спросили, то она смогла бы назвать каждое место, где он был на прошлой неделе, что он ел и как именно приготовил, в котором часу лёг спать, один или же с девкой. К счастью, никто никогда не спрашивал, и Эовин была очень осторожна и не собиралась раскрывать свои секреты. Но у Гримы была возможность узнать правду, хоть он и не догадывался, что именно желает узнать.

* * *

Это было удивительно медленное падение в пропасть, гораздо более медленное, чем она ожидала. В ту первую ночь она думала, что он поймает её в гардеробе и это станет концом, однако процесс оказался намного длиннее и повлиял на неё так, как нельзя было и представить. В последнее время он стал следить за ней с гораздо более близкого расстояния, чем прежде, даже наблюдал, как она готовится ко сну. В первый раз она обрадовалась возможности покрасоваться перед ним и медленно снимала с себя одежду, предоставляя его взору лишь небольшие участки своего тела и раздразнивая его до тех пор, пока не услышала его судорожное дыхание за дверцами гардероба. Со временем это представление стало утомлять, но ещё больше утомляла напускная невинность. Если прежде его настойчивость могла напугать её, то теперь лишь раздражала — она отнимала драгоценное время, которое можно было провести, следя за ним. Надоедало притворяться, будто она не знает, что он подсматривает за ней, хотя каждый миг она чувствовала на себе его взгляд. Эовин доверяла своему рассудку — возможно, даже больше, чем следовало — и убедила себя в том, что её никогда не раскроют. В последнее время Грима стал более беспокойным, что доказывали его долгие наблюдения, и вскоре он сломался бы, приполз к ней, умолял. Вскоре брат или кузен поймали бы его на месте преступления, и тогда его точно изгнали бы из Эдораса, туда, где ни он, ни его желания не смогли бы больше тревожить её сон. А тревожили они её с каждым днём всё больше. Наблюдая за ним, она почувствовала, как что-то растёт в ней — зарождающееся влечение, привязанность сродни его. Впервые она заметила это, когда поймала себя на том, что улыбается, глядя, как он раскладывает в линию перья на столе. Она задумалась о том, что у него были очень красивые руки с длинными тонкими пальцами, бледные, грациозные и слишком привлекательные для мужчины. Следом пронеслась мысль, что и его нос был весьма симпатичным, изящным, придававшим его облику немного королевских черт. А ещё его глаза были такими голубыми и яркими, чуть ли не слишком яркими, чтобы смотреть прямо в них. Затем она осознала, что улыбается, тёплый румянец стал расползаться по её щекам, и с этого момента она поняла, что ей нравился этот негодяй, нравились его маленькие нелепые привычки, его руки, тяжёлые плащи, в которые он кутался, еда, которую он готовил, даже то, как волосы падали ему на лицо. Тогда она громко ахнула в ужасе и едва не выдала себя. Он не был тем мужчиной, которого она могла любить. Он не был возможным вариантом, никогда не был; он был человеком, которого её брат и кузен ненавидели больше всех, ублюдком-полукровкой, презираемым чуть ли не всем Роханом. Любить его значило предать Дом Эорла, отвернуться от собственных подданных. Она почти сразу сбежала и поклялась всем, чем только можно, что больше никогда не будет за ним подсматривать. Никогда, если всем, к чему могла привести слежка, было поощрение глупого увлечения. Однако ночью, как и прежде, она вернулась и смотрела, как он и служанка с её лицом извиваются под мехами. С рёвом голод проснулся в ней, такой, какого не бывало никогда прежде, ни в одну из ночей, когда она наблюдала за ними. Пламя пожирало её целиком — желание, боль, проникавшие в самое нутро, требовавшие, чтобы под ним была она, а не девка. Эовин снова сбежала, заперлась в собственных покоях и вновь пообещала себе, что больше никогда туда не вернётся.

* * *

Затем наступил праздник, и всё изменилось. Во всём было виновато платье. Эовин была уверена — если бы она никогда не надела это платье, ничего бы не произошло. Она всегда будет винить именно его в событиях той ночи. Она надела его назло. Она всегда надевала его назло, но сегодня её замыслы были куда более жестокими, злыми, чем прежде. Она хотела, чтобы он возжелал её. Она хотела, чтобы ему было так же больно, как и ей, чтобы он горел и вопил изнутри так же, как она сама горела, желала и пыталась унять боль из-за него. Она хотела поставить его на колени, одержать над ним верх раз и навсегда. «Ты думаешь, будто можешь заявить на меня права, — собиралась сказать она, — но ты никогда не сможешь меня заполучить». Она ожидала, что он будет следить за ней, сидя в своём тёмном углу, как обычно и делал. Она ожидала, что он будет вести себя сдержанно. Но сдержанным он, безусловно, не был. Этой ночью платье произвело на него странное влияние, более сильное, чем ей доводилось видеть прежде. Увидев её, он, казалось, зарычал, и его пальцы обвили ножку кубка так, словно пытались придушить её саму. При виде её, с отброшенными назад волосами и украшениями на теле, его глаза засверкали ярче и наполнились голодом. Платье могло бы быть достаточно красивым и само по себе, но на ней, полностью облачённой для праздника, оно производило настоящее впечатление. Надетый поверх серебряный пояс свободно висел у неё на бёдрах, покачиваясь при ходьбе, а само платье льнуло к ней, точно дым, клубясь вокруг и прилегая во всех нужных местах. Он наблюдал за ней, как голодающий наблюдает за повозкой с яблоками, проезжающей мимо, и прикусил губу до крови. Его желание было осязаемо, она могла видеть его, чуять, пробовать на вкус даже с середины зала. Эовин пересеклась с ним взглядами и глупо, поддаваясь ликованию, мчащемуся по венам, ухмыльнулась. Внезапно что-то в нём переменилось. Он прищурил глаза, слегка приоткрыл рот, рассматривая её, а затем медленно победно улыбнулся, и Эовин побледнела. Одной маленькой ухмылкой она погубила себя. Платье вдруг стало казаться чудовищной идеей. Теперь всем, чего она хотела, было сбежать, но уйти сразу Эовин не осмелилась. Она тут же отвернулась от него и направилась к брату и кузену, впервые убегая от того, что пугало её больше всего. Но, как и все кошмары, её собственный шёл за ней по пятам. — Эовин. Услышав его голос, она застыла, ужас и злость заполнили её изнутри. Она медленно повернулась к нему, пытаясь сохранять выдержку. «Я лёд, — твердила она себе, — я камень». — Милорд? — холодно и отчуждённо ответила она, но даже ей казалось, что голос её слишком дрожал. Грима сделал к ней шаг, хищно и жадно. — Это платье, — произнёс он. — Оно удивительно на вас смотрится. Прекрасный выбор для вечернего празднества, если позволите. «Не позволю», — едва не огрызнулась она, но он не сделал достаточно длинной паузы, чтобы она успела вставить хоть слово. — Ох, я отвлёк вас, не так ли? Её глаза метнулись в сторону коридора, и он посмотрел туда же вслед за ней. — Собираетесь уйти так скоро? — продолжил он, поворачиваясь обратно к ней. — Вы, надеюсь, не хотите сменить наряд? Я бы посоветовал не делать этого. Ни одно другое платье не польстит вам больше, чем это, миледи. Эовин сглотнула, отчаянно пытаясь быстро придумать отговорку. — Платье не имеет большого значения, — произнесла она. — И я бы попросила вас воздержаться от подобных заискиваний. Такие красивые слова могут сработать с вашей любимой шлюхой, но… Эовин тут же прервалась, так и оставшись с приоткрытым ртом. Она снова это сделала, дала понять, что знает о его девке, о глупой корове, которая была на её месте каждую ночь. Ухмылка Гримы стала шире, и он приподнял брови. — Ох, так вы знаете о ней, не так ли? — пробормотал он, подступая ближе, настолько, что она могла чувствовать его дыхание на коже. — Я должен был догадаться. Он наклонил голову так, словно хотел поцеловать её, но находился недостаточно близко, и всё же готов был сделать это, ели бы она дала ему возможность. — Каждый раз, когда ты надевала это платье, я думал, что ты не понимаешь его значения, — почти прорычал он. — Каждый раз, когда ты щеголяла передо мной в этом платье, я думал, что ты такое дитя, такая наивная, такая невнимательная. Как ты могла не замечать, что платье постоянно пропадает? Но ты никогда не задавалась этим вопросом, потому что всегда знала ответ. Ты хотела помучить меня. Она с трудом сглотнула, дыхание перехватило. Боль нарастала внутри, гораздо сильнее и настойчивее, чем когда-либо. Он был так близко, так близко, стоило лишь протянуть руку — и он был бы её. Она бросила на него голодный и жаждущий взгляд из-под ресниц. — Сработало? Он резко выдохнул, издав что-то среднее между хрипом и рыком, и на одно короткое мгновение Эовин показалось, что он действительно её поцелует, схватит на руки прямо здесь, посреди Золотого чертога, и умчится вместе с ней, будь прокляты все воины и слуги. Но затем подошёл Эомер, взял её за руку и потянул назад. — Сестра, — улыбнулся он. — Ты сегодня превосходно выглядишь. Один мой друг очень хочет с тобой познакомиться, думаю, он составит тебе хорошую компанию. Он с презрением посмотрел на Гриму, и его глаза сузились от злости. — Советник, — холодно процедил он. — Могу я вам чем-то помочь? Губы Гримы превратились в тонкую линию. — Я лишь… — Что? Просили Эовин о танце, да? — произнёс Эомер. — Уверен, она не настолько отчаялась, чтобы принимать подобные приглашения от вас. Идите прочь и читайте свои книги, или что вы обычно делаете, когда все остальные веселятся? Когда-то Эовин считала, что Грима был лучшим в том, как скрывать свои чувства, но она тут же поменяла своё мнение, стоило увидеть его лицо в этот миг. Ей редко доводилось видеть настолько неприкрытую ярость прежде. Во взгляде его было убийство, в согнутых кулаках — смерть, а в сжатой челюсти — обещание сотни огненных пыток. Он перевёл свой взгляд на неё, и в один миг он поглотил её целиком. Она резко вдохнула, чувствуя слабость в ногах. Его ярость обратилась в хищное вожделение, ненасытное и жадное, от которого кровь закипала у неё в венах. Чистое желание в его глазах заставляло каждый дюйм её кожи требовать, чтобы его руки, его губы, любая другая его часть прикоснулась к ней. Эовин понадобились все силы, которые у неё были, чтобы отвести взгляд. Грима в последний раз посмотрел на её брата, затем поклонился и умчался прямо в свои покои. Эовин и Эомер глядели ему вслед. — Мерзкий маленький ублюдок, — покачал головой Эомер. Эовин его не слушала. Она знала, что это было глупо, что, на самом деле, это было самой худшей идеей, когда-либо приходившей ей в голову, но она собиралась вновь воспользоваться тайным проходом в покои Гримы и сделать это сегодня ночью.