Синие глаза

Вот и плачем у последнего порога, Нехотя переступившие предел, За которым нет ни дьявола, ни бога – Только следствие дел, наших собственных дел. Ясвена «Сопряжение сфер»

      Кап-кап.       Бледное, синюшное лицо. Вода стекает по рукам, по всему детскому хрупкому – какому же хрупкому! – телу. Собирается в лужу у босых ног.       Кап-кап.       – Уходи, – шепчет он непослушными губами. – Убирайся! – уже громче, хотя язык всё равно заплетается. – Ты мертв, мертв давно! Вы все мертвы!..       Они все мертвы. Они все пришли за ним.       «Милорд, пощадите сына, прошу, умоляю! Он совсем еще ребенок! Казните меня, но отпустите его!..»       «Твой сын колдун, ведьма. Как и ты. Все носители магии будут уничтожены. Я не могу допустить, чтобы подобные вам угрожали безопасности Камелота».       Безопасности моей семьи.       «Утопить его».       Тяжелый камень на начавшей ржаветь – часто пользуются – цепи. От стен колодца веет сырым холодом. Ну не тащить же щенка до реки?       Кап-кап.       Студеная – зубы ломит – вода смыкается с плеском над белокурой головой. Белокурой, как… Он прикрывает глаза, незаметно сжимает руки в кулаки, пытаясь справиться с собой. Артур во дворце, Артур в безопасности. Это просто белобрысый мальчишка с магическими наклонностями. Он уже никому не сможет навредить.       Крик закладывает уши. Ведьма бьется в руках двух стражников. Поверхность колодезной воды рябит пузырями, но те идут всё реже и реже.       Прекращаются.       Вода спокойная и до того прозрачная, что колдуна видно. Тот лежит с уже бесполезно раскрытым ртом, неестественно выгнув шею. Может, и умер не захлебнувшись, а от того, что свернул ее в тесном колодце.       Звенит намокшая цепь. От бледной лодыжки отстегивают сослуживший службу камень – еще пригодится. Труп с плеском падает обратно. Ведьма замолкает, но ненадолго.       «Будь ты проклят, Утер Пендрагон. Настанет день, и ты вспомнишь меня и моего сына. И всех, кого убил и убьешь за то, над чем они не властны. И молись любым богам – тебе не обрести ни покоя, ни прощения».       Он раздраженно постукивает снятой перчаткой о сруб колодца. Кивает стражникам – очередь ведьмы. Но та с неженской силой выворачивается из их рук и бросается – вперед, к нему. Он не успевает ничего сделать, и единственная мысль ударяет в висок – Артур. Кто позаботится об Артуре, если у ведьмы за пазухой нож или серп? Да ей даже ножа не надо, достаточно заклинания.       Ведьма бросается в колодец – головой вперед. Худое ее тело легко падает вниз. Снова плещется вода. Очухавшиеся стражники торопятся помочь – проталкивают ноги в задравшейся линялой юбке глубже в колодец, удерживают. Один, кажется, пытается подсмотреть ведьме между ног, и Утера едва не выворачивает от отвращения.       Или – от резкого осознания того, что он жив, Артур жив… и он по-прежнему может о нем заботиться.       Кап-кап.       Почему его не оставят в покое? Куда смотрит стража? Магия – главное зло и угроза Камелоту. Скольких он топил, сжигал, рубил головы… Мало. Надо было больше. Надо сейчас – больше.       Но они уже мертвы. Зачем… они приходят? Приходят не первый раз. Он привык отмахиваться от призраков прошлого, что нет-нет да воскресали в памяти. Ворочались где-то глубоко под ребрами, кололи желудок после доброго пира. Являлись в ночи, и ни уютный треск огня в камине, ни тяжесть одеял, ни подогретое вино не могли прогнать их.       Но так явно, так осязаемо – впервые.       – Убирайтесь! Будьте вы прокляты!..       «Будь проклят ты, Утер Пендрагон. Проклят… проклят… проклят…» – эхом из сырого колодца.       Что-то говорит Гаюс. Он не слышит. Не вслушивается. О чем вообще можно говорить, когда утопленный колдун имеет наглость являться в его тронный зал и заливать дорогой дубовый паркет?       Колдун не говорит ничего. Смотрит мертвыми глазами, и от этого взгляда Утера бьет дрожь. Тянет промозглой сыростью и колодезной водой. И сладковатым запахом, от которого королевский завтрак поднимается к горлу. Так пахнут распухшие тела утопленников.       Что-то говорит Артур. Что-то о Камелоте, о людях, о важности… Глупый Артур. Нет ничего важнее того, что он – с ним. Что он выжил среди магических бесчинств.       Хватит и того, что он потерял Игрейну. Ее у него отняли - да, да, отняли! И ещё смели утверждать, что он сам... сделал выбор. В этом вся суть магов - в подлости, лжи, в том, как они наживаются на горе обычных людей и хохочут за их спинами.       Жена мертва. У него только сын. И ещё дочь... Была. Только теперь ее нет, она тоже потеряна. Отнята.       На что он надеется? Его дочь давно мертва.       – Артур, – он хватается за локоть взрослого сына – и видит белокурого мальчика в красной, расшитой золотом рубашке. Но видение двоится, рассыпается, и вот уже на белокуром мальчике крестьянские лохмотья… с них капает вода, вода собирается в лужу у босых ног, и… у него лицо Артура.       – Сын, верните мне сына! Верните мне Артура! Я утопил своего сына, Игрейна! Игрейна! Я потерял дочь, а теперь и сына! Мою дочь украли, ее нет больше года, больше сотни лет! Дочь... сын… я готов умереть, только отпустите их… Артур, Моргана… Игрейна… прости меня…       Чьи-то руки укладывают его в постель, но он вырывается – как он может лежать, когда его дети мертвы?! Как он может… жить?       Лицо ведьмы – такое же бледное и синюшное, как и мальчишки-колдуна – усмехается.       «Теперь ты понимаешь меня, Утер Пендрагон?»       О да. Он понимает. Он готов броситься головой в колодец – туда, где на дне лежит его сын. Готов сгинуть в лесах Камелота – там, где пропала его дочь.       Шаги. Знакомый аромат духов. Черная прядь падает на лицо. Моргана?       – Моргана, – он отбрасывает дурацкое одеяло, хватает ее за руки, тянется коснуться лица – убедиться, что это не морок, что она живая и настоящая. Ее лицо измазано гарью, вместо платья – доспех и штаны… но она здесь, его девочка здесь.       – Милорд, я хочу кое-что рассказать вам.       – Дочь, ты жива… – он целует ее руки. Слезы бегут по щекам, капают на нежную кожу. – Моя отважная девочка, ты выжила. Как же ты похожа на своего отца!..       – Я всего лишь ваша воспитанница, милорд. И я уже плохо помню своего отца. Я хочу рассказать о Мерлине, это важно, – она пытается высвободить руку, но он не отпускает.       – О, не говори так. Ты – моя дочь. Родная. Горлуа не твой отец. Я гостил в его замке, пока он был в отъезде, его жене стало скучно… Скандал замяли. Мы решили, что так будет лучше – для всех. Оставили тебя расти в их семье. Но ты – ты моя дочь, Моргана. Самое дорогое, что у меня есть. Ты – и Артур. Скажи, где он?       Раз вернулась дочь, должен вернуться и сын. Иначе… это как выколоть одно легкое, а второе оставить. Ему нужны оба, чтобы продолжать дышать.       Моргана молчит. Поэтому он говорит сам, перебивая звук капающей воды:       – Артур ведь в безопасности? С ним остался тот мальчик… как же его… тот, который спас его от кинжала? Мерлин, кажется. Да. Пусть он не спускает глаз с Артура. Я велю утроить ему жалование, только пусть он защищает его всегда. На стражу не во всех случаях можно положиться.       Какой-то неясный шорох. Моргана резко оборачивается, но кругом тихо и пусто.       Верно, тихо. Вода больше не капает. Не тянет колодезной сыростью. Но он больше не доверяет этой тишине.       "Ни покоя. Ни прощения".       Со стоном Утер откидывается на подушки и проваливается в темноту.