Загадка Эго

***

      Астрид хочет отдёрнуть свою руку, но хватка на вид хрупкого Фрэджайла крайне сильна. Он всё улыбается, сияет добродушием. Сайленс смотрит то на Астрид, то на своего брата-близнеца и говорит что-то руками. Рыбьеног напряжённо молчит, не зная, что сказать. — Убить не в плане физическом, Сталь… Даже Сайленс не убьёт их так, как вы это понимаете. — А как тогда? Сведёт их с ума? — хмурится Астрид, прекращая попытки вырваться. Фрэджайл сам отпускает её руку. — Убить можно тело. Можно мозг, стремления… Волю. Я хочу рассказать им всю правду, чтобы они прекратили свои исследования. — Братья сознания уже попытались, это близнецов не остановило. — Потому что поняли, что их обманывают, Сталь, — чуть шире улыбается Фрэджайл, — Вы не поняли, а вот они — да… Потому что знают исток. — Исток?.. — переспрашивает Рыбьеног. — Исток посттравматики. Не забывайте, что у них на руках была медицинская карта. — А ты откуда всё это знаешь? — Астрид в подозрении щурится, складывает руки на груди, — Я понимаю, ты Метачувство, но… Ты же не на том уровне. — Этого я объяснить не могу, Сталь. Я просто знаю, — признаётся живая статуя, виновато улыбаясь. Сайленс кивает на это, подтверждая слова брата. — И что теперь делать будем?.. — Я бы посоветовал вам… Уйти. — Чтобы вы точно убили близнецов?! Ну уж нет! — вскрикивает Астрид, и Сайленс вдруг обхватывает её тело ладонями и они прижимают девушку к земле; нервы Рыбьенога сдают и он срывается с места с воплем, желая убежать прочь, но и его обездвиживают вездесущие руки Памяти рода. Фрэджайл присаживается на корточки перед лицом Астрид, чтобы продолжить говорить. — Вы не доберётесь до близнецов своими силами. Ваш визит изначально был бесцелен… И сейчас вы достигли конца. — А они как тогда добрались, а?! — С помощью науки. И сильной воли, — с расстановкой объясняет Метачувство. — Мы хотим помочь Иккингу!.. — Вы тут ни чем не поможете. — А как же Анима, Тень?! Они же где-то находятся! Их надо найти! — Бессмысленно, — без эмоций констатирует Фрэджайл, — они просто исчезли. — Ты так уверен?! — Да. Сознание в блэкауте. Видимость имеет только внешняя форма — Эго. То, что глубже, уходит из поля зрения. Не беспокойся, Сталь, близнецы тоже их не видят и не найдут. — Они погибли?.. — Уснули и стали призраками. — Мы совсем… ничего не можем сделать? — голос Астрид чуть дрожит, будто трескается. — Увы. Сайленс отправит вас во внешний мир. Вы будете следить за Ним и ждать, когда близнецы вылезут наружу. И заодно позовёте кого-нибудь на помощь… Сайленс, отпусти Сталь, пожалуйста.       Сайленс отрицательно мотает головой и чуть хмурится. Фрэджайл показывает ему что-то руками, и существо тут же принимает удивлённый вид. Ладони разжимают пальцы, взлетают и быстро прячутся под мантию Памяти рода. Рыбьеног кое-как встаёт с земли; его ноги сильно дрожат, но находит в себе силы подойти к подруге, чтобы вместе с ней вернуться наружу. Фрэджайл рукой просит пройти за ним.       Все идут молча, вслушиваясь в пространство. Кажется, будто кто-то пытается распилить что-то крепкое: жужжит диск, наехавший на камень. Далее как бы говорит голос робота, но из-за помех разобрать слова невозможно. Фрэджайл не обращает внимания на эти звуки, хотя смотрит куда-то в пространство, словно ища ту самую точку, откуда идёт шум.       Сайленс летит впереди всех, изредка поглядывая на Астрид. Её лицо бледно и преисполнено глубокой печали; существо не может понять, что за эмоция проецируется в этом опущенном взгляде, дрожащих губах, стянутых в кривоватую линию… Ему особенно интересны губы Астрид: вроде и маленькие, но и не очень, насыщенно кораллового цвета, будто налиты кровью. И сейчас они дрожат; смочены слезами — на щеках слабовато блестят дорожки…       Каким-то образом приходят к площадочке с тремя дверьми. Напротив них появилась ещё одна — белая, без знаков, с металлической ручкой. Её движением руки создаёт Фрэджайл. — Пожалуй, стоит попрощаться, — заключает статуя, слабо улыбаясь, — Был рад познакомиться. — Да, и мы тоже… Наверное, — тихо говорит Рыбьеног, спеша подойти к двери и дёрнуть её. На удивление легко открывается, и парень стремительно ступает в серое пространство впереди себя. Астрид всё стоит на месте, будто не решаясь. — Сталь, я же просил тебя держать чувства в узде, — напоминает Фрэджайл, чуть клоня голову. — Не понимаю о чём ты, — чуть хмурится Астрид. — Я не с тобой говорю, а с Ней, — выделяет Метачувство, — Ты прекрасно понимаешь, что я и сам могу справиться. Верь в меня. Потом, может быть, я дам тебе волю… А пока не смей… Теперь можешь идти, Сталь.       Астрид всё стоит. Тогда из мантии Сайленса снова вылетают ладони, что принимаются пихать гостью сознания вперёд; но Астрид упирается в косяки двери руками, вопит: «Не надо, пожалуйста, я не хочу!». Сайленс толкает её ещё раза два, но затем тянет на себя и хватается так, что поворачивает Астрид к себе лицом; он совсем близко. Чёрные впадины, смотрящие как в душу, вдруг быстро моргают два раза, будто это глаза. Фрэджайл, стоящий сзади, совсем тихо усмехается, констатируя про себя: Сайленс пытается скопировать себе в память поведение девушки, чтобы лучше понять её. Потому что он действительно впервые сталкивается с таким эмоциональным всплеском.       Астрид трудно понять, что творится внутри Сайленса: о чём он думает, какие чувства испытывает, и испытывает ли он их вообще. Вроде как он и пытается, но показывает их редко, и скорее как-то криво… Она вспомнила, как он поправил пальцами её чёлку при первой встрече… Ему интересна она как ребёнку интересна новая игрушка. Вот и сейчас: он вглядывается в неё, держит в своих ладонях. Астрид жмурится, потому что больше не может смотреть в эти глаза из бездны. Фрэджайл отворачивается, намереваясь уходить.       Вдруг ладони с талии девушки плавно поднимаются наверх и касаются её мокрых щёк; большие пальцы чуть потирают дорожки слёз. Ладони, до того прохладные, теперь такие тёплые — будто живые… В сознании Астрид на секунду мелькает: а вдруг это Иккинг её касается сейчас? Может это всё кошмар?.. Но нет, перед ней всё тот же Сайленс, и она никак не может понять его действий.       А он всматривается в её лицо, будто впервые видит; трогает, любуется как сокровищем… Да, сокровище! Такое красивое и таинственное, что хочется впихнуть его себе прямо в глаза и больше ничего кроме него не видеть. Кажется, люди зовут это Чувством… Да, он теперь понял наконец. Он не внял Фрэджайлу, что пытался ему на словах объяснить этот процесс через физиологию, но сейчас всё точно встало на свои места. И это Чувство… Не его собственное. Сайленс не имеет «своего» — он лишь зеркало. Сейчас он испытывает Чувство, которое живёт в Астрид. И оно весомо, крепко, всеобъемлюще. И оно в тисках. Но тиски ослабли на мгновение, и это позволило ему посмотреть, в конце концов понять эту неведомую эмоцию, сопрягаемую с Чувством.       Астрид кажется, что всё это длится вечность, но на деле — не больше тридцати секунд. Бездна смотрит в неё, и время будто исказилось. Но вдруг чувствует мягкое прикосновение к своему лбу, такое тёплое, лёгкое. Открыв глаза, она понимает, что Сайленс поцеловал её, и от этого осознания она замирает на месте, а сердце ухает в пятки. Впадины глазниц смотрят прямо в её глаза, но проходит мгновение, она моргает… И перед ней сидит Иккинг: в том же кресле, в той же пугающе напряжённой позе… Но кажется… будто сейчас он даже слегка улыбается. Слёзы сильнее струятся по лицу, грудь раздирает от огня. Астрид падает на колени, кладёт свою голову на бёдра Иккинга, прячет лицо в ладонях и глушит любые звуки, стремящиеся вырваться из груди наружу. Боже, дай ей волю чувствовать…

***

      Сайленс летает по чёрному пустому пространству, широко раскрыв впадины глазниц. Он выискивает потенциальную «точку», где прячутся близнецы Торстоны с телом Персоны. Пролетев приблизительно тридцать человеческих километров за десять секунд внешнего мира, Сайленс оказывается на небольшом островке кубической формы. Пристанище близнецов Торстонов яркое, пышущее жизнью и энергией, как они сами; усыпано зелёной травой и анютиными глазками, высь режут верхушками высокие секвойи и ели. В центре островка стоит небольшой домик из красного кирпича, напоминающий средневековую лабораторию. Около зданьица стоят два огромных робота, зелёного и янтарного цвета, без хозяев внутри; похоже заряжаются. В правой лапке робота зелёного цвета лежит галстук серебристого цвета, без следов крови. Но Сайленсу это неинтересно: он смотрит на крепкую дубовую дверь, ведущую в лабораторию; снова хлопает подобием глаз, будто пытаясь посмотреть сквозь преграду.       Близнецы перекусывают бутербродами с колбасой и маслом, сидя за дубовым столом на скамейках; рядом с собой умудрились посадить так и не очнувшегося Персону. Брат и сестра болтают о разном, когда через дверь к ним буквально просачивается существо блэкаута. Но они его не видят. Сайленс летает вокруг, осматривая убранство лаборатории: штативы, колбы, шкафы с реагентами, медицинские халаты в прозрачной кабине, далее самих вторженцев: чёрные рокерские футболки, рваные джинсы и кеды с цветными шнурками, и лишь в последнюю очередь Персону. Существо замечает дыру в левом боку; тело пробито насквозь, но крови совсем нет; кукла, муляж. Близнецы тычут Персону пальцами, хлопают по плечам, дёргают за локоны, мнут кожу рук и лица. — Что ж, поели, пора за работу, — Задирака встаёт с места, — Чё, потащили этого? — Да, надо бы… Вдруг очнётся.       Когда близнецы встают и подходят к Персоне, чтобы поднять его и потащить, он вдруг открывает глаза — чёрные, как смоль, — и начинает орать будто не своим голосом. Близнецы, ошеломлённые таким исходом, тоже вопят, падают на пол, спотыкаются о лишний мусор — спешат убежать прочь из лаборатории, что и так начала сама по себе рушиться. Ведь весь этот островок посреди черноты — плод их воображения, материально выраженного. Задирака и Забияка залезают в своих роботов, активируют посредством дёргания рычагов и быстро взмывают куда-то наверх; островок стремительно рассыпается, бросая тело Эго-Иккинга в бездну отключённого сознания.       И внезапно на огромный стол, посреди античных колонн, что-то падает, причём с таким грохотом, что можно было бы как минимум оглохнуть. Фрэджайл, стоящий рядом, высоко подпрыгивает на месте и неистово визжит от страха; статуи неподалёку невольно дрожат от эха. Левая рука Иккинга-Аполлона невольно покрывается паутинкой, словно готовая рассыпаться в любой момент. Пересилив себя, живая статуя подходит ближе к столу, широко раскрытыми глазами всматривается в упавший с небес объект. Это был Персона… Точнее сказать его тело: изрядно побитое, проткнутое насквозь, с царапинами на лице и взъерошенными рыжими волосами. Похоже он пытался выжить до последнего, но увы; ему было не под силу воевать с машинами в одиночку. Вдруг Персона как-то механически приподнимает корпус, таким образом садясь, далее ползёт, свешивает ноги с края стола, аккуратно спрыгивает и встаёт перед Фрэджайлом, хлопая при этом чёрными глазами.       «Сайленс, сколько раз я тебе говорил: когда импровизируешь, не пугай меня, — невольно прикрикивает статуя, показывая на свою руку, — Я же могу рассыпаться!..». Сайленс в теле Персоны показывает на это кончик языка. «Ты нашёл Сайду, и притащил сюда. И зачем он нам тут, не скажешь, пожалуйста?» — Сайленс пожимает плечами, далее вылетая неописуемым образом; бездыханное тело Эго-Иккинга падает вперёд на Фрэджайла, но благо тот успевает среагировать и подхватить тушу за бока. Сайленс показывает пальцами: «Лучше с нами, чем у этих». Иккинг-Аполлон аккуратно усаживает тело Персоны на пол так, чтобы затылок упирался в край стола и таким образом поддерживал сидячее положение. — Они сбежали из той точки, да? — Да. — Опять пойдёшь искать? — Да. — И потом телепортируешь меня к ним? — Да, как мы и обговаривали. — Хорошо. Детали? — Судя по форме роботов, — Сайленс продолжает рисовать слова руками, при этом не выражая мимикой никаких эмоций, — они не приспособлены под борьбу, но могут ранить лапками. Они достаточно острые. Но ты точно выдержишь удар в полную силу. Также у них есть батареи, вероятно, их хватает максимум на пять минут. — Пять минут нашего времени, или их времени? — уточняет с улыбкой Фрэджайл. — Нашего. — Тогда это приблизительно семь минут и шесть секунд… Да, этого крайне мало… для их таланта, — комментирует статуя, ухмыляясь, — Они не такие уж и гении, какими кажутся… Что ж, я готов. Можешь выдвигаться, Сайленс. — Удачи тебе, брат. — Да, благодарю, — милейше улыбается Фрэджайл, ставя руки на бока и принимаясь наклоняться из стороны в сторону, будто разминаясь перед забегом, — Пока соберусь с мыслями…

***

      Близнецы Торстоны решили сделать паузу в исследовании, ведь роботы снова стали разряжаться. И почему-то с каждым разом энергоёмкость роботов снижается на добрую минуту с копейками секунд. Вероятно этому способствует частая подзарядка; либо же сознание Иккинга стало таким вредным и нелюдимым, что нарочно ставит палки в колёса исследователям, в том числе губя технику.       В этот раз островок воображения не такой красочный, а очень даже наоборот: трава теперь фиолетовая, чёрные секвойи покорёжены, ели и вовсе сломаны у основания; анютины глазки высохли и напоминают скорее серые черепушки погибших птичек. Лаборатория также полуразрушена, красный кирпич теперь потускнел и покрылся чёрным мхом и плесенью. Брат и сестра сидят за неустойчивым дубовым столом на кривых и полусырых от влаги берёзовых скамейках. Близнецы смотрят по сторонам, не разговаривая друг с другом. Много колб разбито вдребезги, стеклянная крошка лежит на столах и блестит как звёздная пыль. Медицинские халаты в шкафу порваны, штативы разобраны, их части валяются на деревянном полу. На стекле шкафа с реагентами чёрной краской написано трёхзначное число…       Задирака и Забияка в один миг поворачивают головы в сторону входа в лабораторию. В дверном проходе стоит бело-жёлтая фигура в серой набедренной повязке. Незнакомец улыбается, плавно ступает с пятки на носок, подходя ближе к близнецам. Вторженцы не могут встать с места, потому что их одолел какой-то животный страх; буквально окаменели. — Что же вы молчите? Не хотите поздороваться? — Ты кто, мать твою?.. — тихо спрашивает Задирака, но быстро замолкает, ибо язык невольно заплетается. — Это ты мне скажи, Галилео, кто я, — чуть натягивает улыбку гость, — Или может ты, Ада, помнишь меня? — Забияка лишь мотает на это головой, — Как же так?.. Вы меня так искали, и не узнаёте?.. Присмотритесь хорошенько.       Гость несомненно похож на Иккинга, но главным отличием всё же является сам факт того, что он выглядит как неживой, высеченный из мрамора Иккинг. Волосы кремового цвета и чёлка на лбу не колышутся от движений, белые глаза с серыми зрачками смотрят всегда вперёд и моргают лишь изредка, чтобы на секунду-другую напоминать, что их обладатель всё-таки может выражать эмоции не только словами, но и взглядом, мимикой, жестами… Руки тонкие, худые, как и ноги, но на сгибах выглядят даже плавнее, чем они есть в реальности. Вообще мраморный Иккинг выглядит нежнее, женственнее своего оригинала, его будто создала… женщина. — Ты Инстинкт? — говорит чуть громче Задирака. — Нет. — Первобытный страх? — начинает свою линию вопросов Забияка. — Его не существует, — монотонно моргает статуя с той же неестественной улыбкой, — Ещё варианты? — Перерождение всех Эго?.. — Нет, это вы тоже выдумали. Галилео, твой последний вариант, пожалуйста. — Я не знаю… — Я начну издалека, если вы не против, ребята… Давайте перенесёмся на десять лет назад и представим себе молодого мужчину лет двадцати восьми, с длинными золотыми волосами, серыми глазами… Он одет в медицинский халат, в руках он держит красную-красную корочку, а на его голове красуется шапка магистранта. — Откуда ты?! — вскрикивает Задирака, вскакивая, но какая-то неведомая сила усаживает его на место. — И после радостного события он встречается глазами с одной хорошенькой молодой леди, тоже магистранткой, — продолжает рисовать словесную картину статуя, говорит нараспев, получая удовольствие от всего происходящего, — Она прямо сияет от нетерпения поскорее устроиться работать куда-нибудь в лабораторию и заниматься исследованиями мозговой деятельности человека… Этих молодых людей звали Гилмор Торстон и Бьянка Ледрдайк. — Ты не можешь их знать, — твердит Забияка. — Они достаточно быстро пришли к выводу, что любят друг друга, и любовь их сильна, поэтому через два года отношений наконец обручились и создали семью… И попутно занялись исследованиями в своей экспериментальной лаборатории, — всё говорит мраморный Иккинг, не обращая внимания на комментарии близнецов, — Время шло, у них родилась прекрасная пара близняшек!.. А какие прелестные имена им дали! Таких точно ни у кого нет и не будет!.. В детском садике близнецы проявили способности явно выше возможностей своего возраста, детишек быстро окрестили гениями. И вот, близнецам по шесть лет, они готовятся поступать в школу… В один из дней их папа прибегает домой в холодном поту, бледный как смерть, судорожно держась за горловину рубашки, где не было привычного серебристого галстука… В этот день Гилмор Торстон… — Не надо, не говори этого! — вопит Забияка, и слёзы тут же брызнули из её серых глаз. — Сбил насмерть женщину, что спешила к любимому сыну. Валке Хэддок не суждено было вернуться домой живой… По вине обстоятельств её обвинили в грехопадении, которое она не совершала. Тщеславие и чистая женская зависть почти сгубили юного сына погибшей… Но в мальчике крепла внутренняя сила, в противовес силе извне, что ему навязали… Эта сила сейчас стоит перед двумя гениями, детьми других двух гениев… Так как меня зовут, Галилео? Твоя с Адой мать дала мне имя между прочим! — Метачувство?.. То самое?! — вскрикивает Задирака, — Мамина ошибка?! — Мы думали ты в ком-то из Эго, а ты… Так глубоко сидишь! — вторит брату Забияка, часто хлопая глазами. — Иначе и быть не могло, ребята, — удовлетворённо улыбается Метачувство, но затем на лице проявляется серьёзность, сопряжённая с некоторым гневом, — Меня зовут Фрэджайлом… Я — тот самый Шестьсот восьмой. Из-за меня ваша мать сошла с ума и до сих пор закрыта в лечебнице Присциллы Ахн… Вы умелые актёры, спору нет… Да, вы дошли до меня… Точнее, я сам к вам пришёл… — Ты хоть знаешь, зачем мы всё это делаем? — чуть ухмыляется Задирака. — Конечно, — уверенно отвечает Фрэджайл, скрещивая руки на груди, — Вашего отца посадили в тюрьму из-за показаний Иккинга, из-за него же вашу мать отправили в психушку… Вам нужно уничтожить меня, чтобы Иккинг помнил лишь то, что заложила в него ваша мама, и вы смогли бы жить втроём… Но этого не произойдёт, ребята. Знаете почему? — Фрэджайл наклоняется к столу и говорит вполголоса: — Если вы убьёте меня, вы убьёте Иккинга. И вы попадёте в тюрьму, как и ваш отец. Но сначала вам промоют мозги, и вы станете овощами. Вы этого хотите? — Нам особо нечего терять, — пожимает плечами Задирака, — Мы хотим, чтобы мама вернулась… — Она не вернётся, Галилео. Ваша мать глубоко больна уже давно… Её патологическая ревность сгубила три семьи: вашу, Дагура и Иккинга!.. Терять им нечего! — сильно всплёскивает руками Фрэджайл, — Вы о других подумайте! Что будет, когда все узнают, что Иккинг мёртв, а вы — преступники, — повторяете судьбу своих гениальных родителей! — Нам надо было раньше начать, чтобы ты не добрался сюда, — бурчит Забияка, злобно поглядывая на Фрэджайла исподлобья. — Вам не было и восьми, когда я возник. Раньше бы у вас никак не вышло меня убить… Зато вы уничтожили Сайду, Мерланга и Мирихта, чем не достижение! — Они не мертвы, — фыркает Задирака. — Ты ошибаешься, Галилео. Когда Иккинг очнётся, у него будет амнезия, — в глазах Фрэджайла вдруг мигает толика безумия, он хищно улыбается, — Пока я сам их не создам заново. Ваша мать своими экспериментами с мозгами Иккинга исказила Мерланга и навязала ему всякие гештальты, усилила посттравматику!.. Так что я рад, что вы пришли. Вы явились сюда вредить, а делаете крайне полезное дело: очищаете скверну, которую оставила ваша мать, и позволяете мне самому тут всё устроить как положено. — Мы всё равно вернёмся когда-нибудь и убьём тебя! Слышишь?! Ты — Шестьсот восьмой, Ошибка! Когда ты сдохнешь, мама придёт в себя и мы будем жить как нормальная семья! — Задирака начинает рвать волосы на своей голове, хрипеть и стискивать зубы; он не может встать с места, потому что его придавливает к скамье будто бы невидимая рука. Фрэджайл блаженно улыбается, разводя руки в стороны. — Нет, Галилео. Следующего раза никогда не будет… Я нашёл Ошибки в вас самих. Бьянка специально создала в вас Шестьсот восьмых. Их зовут Гипатия и Эрвин, они заперты в маленьком пространстве, в ваших головах, и выходят наружу лишь тогда, когда в вас возникает творческий порыв… А возникает он у вас под контролем матери. Вы же так её любите… Вы не видите её преступлений против человечества, сами готовы пойти за ней, лишь бы спасти. Эти Ошибки действительно достойны быть уничтоженными, а я — достоин жизни. Я создан на почве любви искренней и чистой, а они — на почве любви тиранической и эгоистической. Если вы убьёте меня, Иккинг действительно умрёт. Если же… — Фрэджайл выдерживает паузу, как бы думая, говорить дальше или нет, — Сайленс убьёт Гипатию и Эрвина, вам с этого будет только лучше, потому что вы будете живы и исцелены от порчи. — Сайленс?! Кто этот твой Сайленс?! — Мой защитник, мой брат… Память рода… Он могущественнее, чем кажется. Он сильнее меня, сильнее вас… Сайленс живёт в каждом. Это частичка Космоса, которая соединяет нас всех вместе. Только он может менять себя и менять других… Вы его не видите, но он есть везде. Его могут видеть только очень близкие Иккингу люди, и вы не из них, — слабо улыбается Фрэджайл, — Вам же лучше… Сайленс, можешь приступать. Мне больше нечего сказать.       Фрэджайл красиво разворачивается и той же плавной походкой идёт на выход из лаборатории, аккуратно обходя валяющийся мусор. Сначала Задирака, а потом и Забияка, начинает трястись всем телом, кричать, и хвататься руками за голову; глаза насилу закатываются назад, виски гудят от адской боли… Подобное испытывал Иккинг, когда ему вживляли чип в висок… И оба близнеца падают лицом на стол, полностью лишаясь сознания. Сайленс выполнил свою миссию.

***

      В стеклянной комнате, за чёрным столом, в цепочных наручниках, сидит мужчина с длинными золотыми волосами; он одет в строгий чёрный костюм, на груди блестит серебристый галстук. В комнату заходит другой мужчина: капитан полиции. На его грудном бейдже написано золотыми буквами: Эрет Монксон. Сотрудник полиции присаживается на стул перед арестованным, раскрывает жёлтую папку с документами и вынимает несколько листов с фотографиями с места происшествия. На фото показано, как кто-то сидит около тела сбитой Валки Хэддок и подкладывает ей что-то серебристое в сумочку. — Фото с другого ракурса… Ваша жена зря старалась. Подделка улики, клевета… — Сколько мне дадут, — утвердительно спрашивает арестованный, поднимая свои серые глаза; кареглазый капитан холодно моргает и качает головой. — Зависит от показаний сына погибшей. Заседание пройдёт завтра. — Хотя бы приблизительно… — От пяти до пятнадцати лет. Ко всему прочему моральная компенсация… Вы же взяли вину жены на себя. — Да, — кивает арестованный, — Так и есть. — Вы человек риска, господин Торстон. Да и ваша жена… Вы не боитесь оставлять своих детей с ней? Экспертиза показала, что у неё крайне стремительно развивается маниакальная фаза… — Она справится, — уверяет Торстон, — Это Бьянка. У неё всегда всё под контролем. — Вчера она рассказывала вашему адвокату о каком-то… Шестьсот восьмом, — невольно вспоминает капитан Монксон, — Это кто-то из ваших подопытных в лаборатории? — Это секретная информация, — тут же клонит голову Торстон, прикрывая глаза своими волосами. — Прокурор потребовал обыскать вашу лабораторию на наличие ещё каких-либо улик. — Пусть делают что хотят, там ничего нет.       Тем же вечером лабораторию Торстонов обыскали. И сначала всем показалось, что улик действительно нет, но потом кто-то позвонил главному следователю и подсказал, где находится тайный ход в подземную лабораторию Торстонов — их личную обитель, куда нет хода посторонним. За огромным портретом великого изобретателя мозгового тумблера — Карейна Ледрдайка, — пряталась небольшая дверь из пуленепробиваемого стекла. Опытнейший взломщик дверей за пять минут смог подобрать нужный цифровой ключ, и правоохранителям удалось проникнуть внутрь.       Помещение напоминало скорее подвал жилого дома, нежели самую обустроенную лабораторию города. Мокрые кирпичные стены, покрытые чёрной плесенью, мозаичные чёрно-белые полы, стеклянные шкафы со странными коллекциями: в одном на полочках лежат кожаные ремни, в другом — разной длины иглы от шприцов… Пройдя чуть дальше двух метров, на стенах начинают показываться практически неразборчивые, угловатые, сильно наклонённые влево надписи чёрной и белой краской; вот что удалось расшифровать следователям: «Ошибка выжившего», «Обводит вокруг пальца», «Шестьсот семь — мертвы, шестьсот восьмой?..», «Сразу видно крепкого», «Я прекрасна», «Мой муж будет свободен», «Близняшки-умнички», «Одним камнем трёх червяков». Последняя фраза, написанная около входа в главную комнату лаборатории, переведена лишь наполовину: «Кто есть… ?». Третье слово написано с большой буквы, но не особо понятно какой, поскольку следом идущие буквы заезжают на заглавную и весь смысл в целом теряется. Главный следователь посчитал, что это имя того самого загадочного Шестьсот восьмого, о котором так часто говорила Бьянка Торстон в своих показаниях.       Она винила Шестьсот восьмого в том, что из-за него её мужа собираются посадить. И постоянно говорила, что он — «её Ошибка». Когда просили уточнить, Бьянка лишь отвечала, что это Ошибка, не более. Но встало на свои места, когда были найдены дневники, которые вела Бьянка во время своих исследований.       Бьянка работала детским психиатром помимо своей основной деятельности в лаборатории. И к ней на приём однажды привели маленького мальчика, у которого умерла мама, и он очень тяжело переживал её смерть. Его звали Иккингом Хэддоком. Бьянка сначала лечила его как положено, хотя и знала, что он — сын той, что умерла под колёсами машины её мужа, любимого, невинного Гилмора!.. Но прошёл один сеанс, два, пять… Учёная вдруг поймала себя на мысли, что было бы прекрасно, если бы она «перепрограммировала» малыша и заставила его думать о матери плохо (а она точно плохая, раз спешила куда-то, и мужской галстук у неё нашли в сумочке), и он бы дал другие показания, чтобы оправдать таким образом убийцу. Ведь мальчику всего шесть лет, он очень податлив, слушает взрослых… Так и созрел пугающий своей дерзостью и изуверством план по надругательству над сознанием совсем юного Иккинга Хэддока, что совсем был ни причём в этой игре взрослых…       В неокрепшем уме зрели мысли, образы… Мама, которая изменила папе с его товарищем по работе, которая бежала отдать своему любовнику галстук, что он забыл на постели, и её настигла кара небес — её сбил ангел-хранитель, чтобы уберечь от большей скверны… Иккинг этому верил, и верил всецело, глубоко, слепо! Боже, Бьянка, ты сотворила величайшее зло против человечества — убила Любовь сына к своей матери!..       Но оказалось, что убить Её окончательно женщина так и не смогла. Пока Бьянка внедряла в сознание юного Иккинга своих агентов по искажению Эго, один такой агент добрался аж до глубокой коры, где жила Память рода. И они срослись в один комплекс, что ныне именуется у психонавтов «блэкаутом». Это был Шестьсот восьмой агент, чьё сознание изменил заметивший его Сайленс. Тот, кто должен был убить Любовь сына к матери, лишь способствовал её усилению. На дне бездны, но всё же… Поэтому Шестьсот восьмой назвал себя Фрэджайлом — он хрупок как стекло и бел как первый снег… Эта Ошибка стоила Бьянке дорого — в поисках этого агента она чуть не застряла в сознании Иккинга, а в конце концов и вовсе помешалась… Говорят, что учёная уже давно болела психически, и частые походы в чужое сознание, полное гештальтов и посттравматики, наложили весомый отпечаток и на здоровую часть мозга исследовательницы.       Когда Иккинг давал показания в суде, он сказал всё то, чего ему нельзя было говорить. Бьянка, уже потом отправленная на принудительное лечение в лечебницу Присциллы Ахн, запрещала мальчику говорить плохое против «спасителя» своей «грешной матери». Но юный Хэддок сказал всё как было. За него говорил не искажённый скверной Анима, нет. За него говорил Фрэджайл. Да, после этого дня Фрэджайл ничего не мог сделать; он проиграл войну, но одну битву он всё же выиграл — посадил в тюрьму Убийцу и заставил Клеветницу сойти с ума. Этого было достаточно хотя бы для того, чтобы Валка была по ту сторону Сна чуточку спокойнее, зная, что в глазах сына она всё же Мама, и он её любит.       Прошло несколько лет. Иккингу было десять, когда одним зимним вечером на него собиралась напасть толпа каких-то парней, шлявшаяся по району в поисках лёгкой наживы. Мальчик думал, что ему конец, и он стал молиться Богу, чтобы он его спас. Но вдруг из-за угла дома показалась темноволосая кареглазая женщина в лёгкой курточке, короткой юбке и в берцах. Она крикнула: «Вот ты где, сынок! Вы что творите с моим сыном, гады! Я сейчас полицию вызову!» — и шайка бандитов поспешила убежать куда подальше. Незнакомка подбежала, проверила Иккинга, спросила, всё ли с ним хорошо: не били, не кричали на него? Он так и застыл с открытым ртом, разглядывая свою спасительницу. Она не была похожа на тех женщин, что работают в психиатрической клинике или в лабораториях психонавтов. — Спасибо, — наконец говорит мальчик, закрывая рот. — Самое главное, что ты не пострадал… Ты где живёшь? Я тебя отведу. — Как вас зовут?.. — Меня зовут Блэйс. А тебя? — Я Иккинг… Вы назвали меня сыном… — Я тебя оскорбила? — вдруг пугается женщина, даже невольно подпрыгивает на месте. — Нет, просто… У меня нет мамы, — с великой силой произнёс Иккинг. Блэйс ахает с непередаваемой болью во вздохе. Она обнимает мальчика, хотя тот не ожидал такой реакции, и невольно отвечает на объятье. — Тогда я обязана отвести тебя к папе… Пойдём за руки? — со слабой улыбкой предлагает Блэйс, и Иккинг соглашается кивком. Они пошли по тёмной аллее, держась за руки, и при свете фонаря на щеках женщины блестели дорожки слёз.       Пройдёт ещё несколько лет, и Блэйс станет второй Мамой Иккинга… Которую он от всех спрячет. А вдруг и её у него отберут?.. Бьянке это почти удалось в первый раз, теперь её деяния продолжают её дети, под её же влиянием. И всё ради того, чтобы спасти своих родителей… Хотя бы маму…       Когда близнецы просыпаются, они оба сидят в своих роботах, что стоят посреди самого первого островка: с травой, анютиными глазками, секвойями и елями, идеальной лабораторией… Только в головах брата и сестры почему-то возникает вопрос: ради чего они здесь? Переглядываются между собой, осматривают пространство робота… Около пульта управления Задирака находит клочок бумаги, на котором написано красивым каллиграфическим почерком странное послание, оформленное трёхстишием наподобие хокку:

      Крик и плач       Шесть Ноль Восемь       Будешь знать, как быть разбитой

      Задирака вспоминает: это мамина любимая песня, точнее куплет из неё. Только там было шесть ноль семь, но восемь… Это какой-то знак? Брат с сестрой спешат выйти из сознания Иккинга, чтобы отрефлексировать всё произошедшее. Им будто стёрли память…       Когда близнецы материализуются около Иккинга, их уже ждали: Рыбьеног, Сморкала, профессор Найн, профессор Водейло, Эрет и Астрид. На вторженцев не кричали, с кулаками не кидались, но попросили пройти в отдельную комнату. Иккингу вынули чип из виска, но в сознание он так и не пришёл.       Иккинга положили на мягкую койку в отдалённой палате, накрыли плющевым одеялом и оставили в одиночестве. Из-за стекла за ним наблюдает безутешная Астрид: она уже третий час ожидает, надеется, что Иккинг наконец проснётся, и она будет первой, кого он увидит…

***

      Фрэджайл прохаживается своей плавной походкой с пятки на носок по красной мощёной дорожке мимо заводов с трубами, мельниц с цветастыми витражами, мимо огромного чёрного дракона-цензора, широко улыбается, глядя на золотое солнце посреди голубого неба. Он движется к большому замку из красного кирпича, внутри которого живёт тот, кого раньше именовали Персоной.       Иккинг-Аполлон входит без стука. Пространство усыпано механизмами разной величины и плоскости; на шести огромных полках вдоль стен лежат часовые механизмы, автомобильные двигатели, генераторы энергии, обыкновенный лом… В самом центре, за чертёжным столом сидит рыжеволосый, сероглазый Иккинг в той же форме рабочего, с мигающей золотом шестерёнкой на груди. Он методично что-то пишет белым маркером по краям какого-то чертежа. Но, подняв голову, тут же вскакивает с места, с широчайшей улыбкой спешит обнять Фрэджайла, а тот слегка отпихивает его от себя. — Я уж думал не зайдёшь! Как тебе, нравится мой мирок? — Да, очень… Сайда, почему у тебя сейчас так мало цензоров? — Не знаю… А их должно быть много? — недоумевает парень, почёсывая затылок. — Желательно, чтобы их было около пятидесяти штук на каждом участке, где есть проходы в сознание, — с мягкой важностью поясняет Фрэджайл, — Не забудь, пожалуйста, об этом. — Хорошо, я это поправлю!.. Я тут конструирую особую штуку, чтобы ты мог быстрее телепортироваться! — Сайда подходит к своему столу и показывает гостю своего мира чертёж. Тот с прищуром разглядывает его, проводит указательным пальцем по линиям, вчитывается в слова, чуть лепеча их губами. — Это очень мило с твоей стороны, Сайда… Но для начала всё-таки обрати внимание на защиту своего уровня, хорошо? — Да, да, я тебя понял, — мило улыбается Эго-Иккинг, — Ты сейчас пойдёшь к Мирихту? — Да, это так, — кивает Фрэджайл с блаженной улыбкой, — Осмотрю его мир и вернусь к себе. — Мерлуза, а можно я потом к тебе приду? Мне просто очень интересно посмотреть на твой мир… Можно, можно? — строит щенячьи глазки Сайда, будто дитя. Фрэджайл молча кивает на это, разворачиваясь на месте, чтобы уйти, — Ура! Тогда до встречи!       Иккинг-Аполлон выходит из замка и смотрит влево. Там, куда он смотрит, раньше была огромная чёрная дыра, ведущая в мир Супер-Эго. Но теперь её заменяет просторный стеклянный лифт, окружённый яблоневым садом. В нём живут кролики, уточки и совы. Правда не живые, а механические: из шестерёнок и деталей машин. Животные выходят из кустов, чтобы рассмотреть Фрэджайла, когда он подходит к их обители. Им непривычно видеть такого… неживого Иккинга. Но Фрэджайл не обижается на это, ведь это так естественно: интересоваться чем-то неизвестным.       Лифт едет медленно, но Фрэджайлу нескучно смотреть в пустоту. Он в ней жил столько лет! Но теперь вынужден переехать в новый мир: яркий, пестрящий красками всех цветов радуги, с живыми существами… Пока лифт движется к уровню Тени, Фрэджайл глядит на свой новый мирок… Это один огромный дендрарий, усыпанный прудиками, драконами и античными колоннами и статуями… А посреди этого леса лежит скелет огромной рептилии, некогда носящей имя Фауста; рядом расположен скромный домик из белого мрамора, украшенный бирюзовым плющом. Листочки растения по краешкам усыпаны белыми песчинками — кристаллами соли. Как напоминание…       Анима, или вернее сказать Мерланг, к великому несчастью не вернулся из бездны, когда сознание вышло из блэкаута… Выжить смогли только Персона, то есть Сайда, и Тень, которого на самом деле всегда звали Мирихтом… Фрэджайл встал перед выбором: создать посильно нового Мерланга или же заменить его собой… И выбрал второй вариант. Его убедил сделать это Сайленс. Существо блэкаута уверило Шестьсот восьмого, что ему теперь следует окончательно восстановить здоровье Иккинга. К тому же, Мерланг был сильно болен, а если его создать заново, то велика вероятность, что будут отклонения в поведении и характере, да и амнезия… А Фрэджайл уже давно в сознании, знает всё от и до… И Сайленс помог разобраться в некоторых «деталях».       Сайда и Мирихт не помнят своего брата Мерланга, но теперь знают и любят нового. Фрэджайл нарёк себя Мерлузой — рыбой, живущей на дне, но выходящей наружу, чтобы защитить свой дом. Теперь в мире блэкаута живёт один Сайленс. Иногда он напоминает о себе, роняя какие-то вещи или трогая братьев сознания за конечности слабо видимыми ладонями. После вылазки близнецов, из мира блэкаута Сайленсу открылся новый путь перемещения во внешний мир, лишь ему известный, и он им умело пользуется. И чаще всего для того, чтобы напугать Фрэджайла и «увидеть» его высокочастотный писк.       Наконец Мерлузе показывается из стекла лифта уровень Мирихта. Огромный сумеречный хвойный лес, окружённый и пронизанный витиеватой синей речонкой со святящимися фиолетовыми лилиями около берега; через речку проходит множество деревянных мостиков. На месте бывшего болота теперь растёт вишнёвый сад, в котором живут лесные коты, пособники и вороньё. На месте огромного дуба теперь стоит новый дом Ида — белоснежный мраморный замок с вкраплениями мориона и базальта. На массивных металлических дверях золотом написано: «Всё зримое — явь, всё сущее — тлен».       Мерлуза лёгким толчком открывает двери, проходит внутрь. Интерьер единообразен и напоминает жильё одинокого егеря в лесу: стены цвета охры, полные картин прямиком из Средневековья, кедровый стол и кофейный столик из хвои, кожаный диван, местами потёртый на подлокотниках, книжный шкаф во всю стену из ольхи, весь заполненный большими и не очень книжками, преимущественно классикой. На полу лежат персидские ковры красной и чёрной цветовой гаммы. Лестница на второй этаж полностью из стекла, перила украшены чёрной виноградной лозой, усыпанной белыми пятнами, словно солью. Дубовая дверь в гардеробную открыта, и внутри явно кто-то копошится. — Здравствуй, Мирихт! — восклицает Мерлуза, и что-то с силой грохается на пол в гардеробной. Вероятно, сам Мирихт. — Мерлуза, ты так тихо ходишь! Постучал бы хоть! — слышит гость злобноватый голос хозяина замка. — Прости… Ты переодеваешься? — Угу, собираюсь в гости к Караморе. — Ты хотел сказать: к его могиле? — Да, ты как всегда точен, — наконец Мирихт выходит. На нём чёрная рубашка прямиком из пятнадцатого века, чуть открытая на груди; мигает чёрный перевёрнутый крест на груди; классические штаны красного цвета и лакированные кожаные туфли. На уровне талии, на специальный пояс, закреплена японская катана в чёрных лакированных ножнах, именуемых сая. На тёмно-зелёной гарде катаны, или цубе, сверху видно высеченное маленькое изображение ворона с золотым камешком вместо глаза. Видимо, это своего рода напоминание… — Тебе нравится мой подарок? — кивает Мерлуза на катану. Мирихт мило улыбается в ответ. — Конечно. Только вот не знаю, что дать тебе взамен… — Мне ничего не нужно… Хотя, нужно, — вспоминает гость уровня, — защити свой уровень получше. — У меня и так много пособников. — Нет, надо бы цензоров. Штук двадцать хотя бы. — Ну, раз ты так считаешь, — пожимает плечами Мирихт, — то ладно, сделаю… Как там Сайда? — Прекрасно, он хочет собрать какое-то устройство, чтобы я мог быстрее перемещаться между уровнями сознания. — Вечно его тянет в железках копаться… Нет чтоб погулять на природе. — Не в его породе, — ухмыляется Мерлуза, — Раз у тебя всё хорошо, то я пойду к себе. — Хорошо. Я может быть потом к тебе зайду… Как навещу друга, — с грустью в голосе добавляет Мирихт, чуть поникнув головой. — Приходи, попьём чаю, — блаженно улыбается Мерлуза, коснувшись плеча Ида. Тот кивает на это, смотря куда-то в сторону. Братья сознания расстаются молча.       Когда Мерлуза возвращается в свой мир, он обязательно касается костей огромного падшего дракона по пути в дом. Входя в обитель, видит, как в воздухе летают три еле видимые ладони. «Сайленс, не шали!» — Мерлуза стучит по стенке пальцем, и руки тут же замирают в разных позициях: одна раскрыта, другая сжата в кулаке, а третья и вовсе показывает непристойный жест средним пальцем. Иккинг-Аполлон лишь усмехается и садится на свой любимый синий диванчик из рогожки; прикрывает глаза и принимается дремать.       Через некоторое время в домик входят Сайда и Мирихт, да и не с пустыми руками: с пряниками и круассанами на тарелочках. Трое братьев сознания садятся на берёзовые стулья за правильный треугольный стол из дуба; пьют ромашковый чай и разговаривают о насущных проблемах. Около парней витают ладони, что также пытаются ввязаться в полилог. А у костей Фауста шелестит листвой небольшой дубочек, на одной из веточек которого висит кусочек ткани с одним лишь вышитым киноварью словом: «Любовь».