Missed

Знаете как говорят про Дерри? Никто здесь не умирает на самом деле

Лето 1962. В небольшой город в штате Мэн редко приезжает цирк. На самом деле, сюда давненько никто не заезжал. Весь досуг в городе ограничивался рождественскими ярмарками, парадами на День Независимости, редкими фестивалями. А сейчас приехал цирк из самого Бостона. Удивительно, что такой откровенно убогий городишко заслужил внимания подобных гостей. Но маленький Роберт Грей об этом не задумывался. В свои шесть лет он видел родной Дерри самым прекрасным местом на планете. Ему нравились маленькие улочки, аккуратные домики и тротуары на центральной аллее, где можно погонять на велике с друзьями. Нравилось здание школы, клумбы вокруг. И вот сейчас нравилось потихоньку следовать за очередью на вход, стараясь и не оторваться от отца, и успеть все-все разглядеть. Про цирк рассказала мама. Она работала в городской администрации и одной из первых узнала об этом событии, но пойти с ними не смогла из-за тяжелой простуды, которая мучила ее уже на протяжении недели. С Робертом согласился сходить отец. Ему, уже скучному взрослому, как оказалось, тоже хотелось вдохнуть запах цирка: сахарной ваты, орешков и попкорна. Отстояв очередь, отец и сын наконец вошли под навес циркового шатра. Тут для Роберта было намного больше интересного. Пищали и переливались мелодией забавные игрушки, аппетитно пахли хот-доги, хлопал попкорн. Артисты цирка вынесли маленьких обезьянок, чтобы зрители за символическую плату могли сфотографироваться. Сделать совместный снимок предлагали и клоуны. Они дружелюбно улыбались детям и раздавали ярко-красные шарики с эмблемой цирка. — Хочешь попкорн, Робби? — добродушно басит отец. Тогда еще не седой, чернокудрый, с густыми усами, закрывающими верхнюю губу. Он походил на шерифа из фильмов про ковбоев, только он не скакал на ретивом жеребце, покорившемся ему одному, а рассекал по городу на храпящем мопеде. В Дерри серьезных преступлений не было уже лет тридцать. Мелкие кражи, уличные драки, но Грей-старший хорошо помнил рассказы о пропавших детях, чьи тела потом обнаруживали изуродованными в канализации. Или не обнаруживали вовсе. — Хочу, — отзывается Роберт, разглядывая наряженного в странный яркий костюм клоуна, которого со всех сторон обступили любопытные дети, — А можно я пока посмотрю фокусы? — тычет пальчиком в сторону артиста. Отец оглядывается: клоун с детьми стоит поодаль, чуть ближе к служебному входу. — Хорошо, возьми шарик, но никуда не уходи, иначе потеряешься. Я куплю попкорн и сам подойду. Мальчик послушно кивает и торопится к клоуну. У клоуна цветной кудрявый парик, нарисованные веснушки и большой красный нос. Цветастый комбинезон и большие черно-белые ботинки. Он жонглирует зелеными мячиками, они исчезают в его рукаве, словно растворяясь, но он достает их из карманов своих маленьких зрителей, словно по волшебству. Ребятишки смеются и хлопают. Робби тоже хлопает. Настоящая магия. — Можно мне шарик? — с нетерпеливым восторгом просит он у клоуна. — Конечно, дорогой! — клоун улыбается раскрашенным лицом и протягивает ему большой красный шарик на веревочке. Роберт благодарит. На его шарике не символика цирка, а надпись «Я люблю Дерри». Так даже круче. Его шарик особенный, не такой, как у всех. Он слышит детский смех, но где-то в стороне от себя. Оборачивается и видит в углу еще одного клоуна. Он не похож на того, кто подарил шарик. Он очень высокий, в потрепанном и грязном белом костюме, со странной улыбкой и совершенно один. У него нет ни мячиков, ни обезьянки на плече, ни шаров. Ни детей вокруг. С ним никто не дружит. Роберт ловит пристальный взгляд желтых глаз и улыбается в ответ на пугающий оскал. Клоун будто пытается понравиться. Робби подходит. — Возьмите шарик, он подходит вашему костюму, — Роберт намекает на пушистые красные пуговицы. Клоун, странно дернувшись, тянется принять подарок. — Роб! Я говорил тебе не уходить! — вдруг раздается голос отца Роберта. Он крепко хватает сына за плечо. — Но я же не далеко, — дуется мальчик, — Я хотел подарить клоуну шарик. Папа смотрит, куда указывает сын, но ничего не видит, не придает этому значения. Как и всегда. Детские фантазии. Роберта дергают за собой, он выпускает из руки шарик, машет на прощание одинокому клоуну. Шарик улетает под купол. Лето 1989. — То, что у вас с собой пистолет и радует и напрягает одновременно. — худощавый мальчик в красной растянутой футболке косится на Роберта, проверяющего предохранитель. Билл Денбро тычет приятеля локтем приятеля под ребра. — Эдди, — шипит он. На Пустоши сегодня жарко. И не только здесь. Весь Дерри задыхается под тяжелым одеялом летнего зноя. От мелкой речушки самую малость веет прохладой, ее ленивый стук о крупные камни сливается с доносящимся с моста гулом редких машин. Воздух тяжелый (астматик Эдди не выпускает из рук ингалятор), но если в городе воняет бензином, дорожной пылью и резкими духами прохожих, то на Пустоши несет дерьмом и грязью — сюда выходит городская канализация. Сточные воды выносят на свет все нечистоты и, как думалось Биллу Денбро, должны были вынести и Джорджи, угодившего в водосток во время ливня в минувшем октябре. — Может, я пойду один? — предлагает Роберт, замечая очевидную нервозность на лице каждого из собравшихся Неудачников. Помимо прилипшего к ингалятору Эдди и Заики Билла на скользких камнях у входа в канализацию топчутся Стэнли Урис, сын местного раввина, и болтливый пацан в очках с толстыми стеклами, Ричи Тозиер. Все они, кроме Билла, воодушевленно кивают. — А что такого, Билл? Ты же сам привел мистера Грея, чтобы он нам помог, — Эдди не понимает недовольства друга. — Помог, а не с-с-сделал все за н-нас, — хмурится Билл. Роберту жаль мальчишку. Билл искренне верит, что Грей сможет им помочь. Едва ли полицейский на это способен. Джорджи не стало около девяти месяцев назад, все, даже упертый Билл, понимали, что Джордж Денбро не пропал без вести, а мертв. Единственный аргумент Билла, к слову, достаточно весомый, заключался в том, что тело до сих пор не было найдено. У Джорджа нет могилы. Родители, пусть и смирившись со смертью младшего сына, не стали хоронить пустой гроб, заказали поминальный молебен в городской церкви и заперли его комнату. И забыли. Объявления о пропаже Джорджа совсем скоро были либо оборваны, либо перекрыты сообщениями о других пропавших детях. Бетти Рипсом, Эдвард Вудс и многие другие, потерявшиеся среди низких построек тихого городка Дерри. И в воспоминаниях равнодушных семей. Детей не искали, по ним только изредка вздыхали. До следующей жертвы. Роберт предлагает пойти в канализацию в одиночку не из банальной вежливости. Вчера он столкнулся с Биллом на светофоре между Канзас-стрит и Западным шоссе и спонтанно проводил его до дома. Отец Билла знал Роберта, Грей был вхож в семью, видел и помнил маленького Джорджи, помогал Биллу ремонтировать цепь на велосипеде. Однажды Билл угодил в отделение полиции. Пьяным заснул на скамейке в Бесси Парк. Несовершеннолетний, нетрезвый, за пределами дома после одиннадцати часов. Роберт, дежуривший в участке в ту ночь, довез начинающего алкоголика домой и не стал сообщать об инциденте в школу. В другой раз Билл спросил Роберта о девушках. По душе пришлась улыбчивая рыжая Беверли Марш из параллели. Они неплохо дружили, но заикающийся и скромный Билл не знал, как признаться в симпатии. У отца, строгого и отдалившегося после смерти Джорджи, Билл совета спросить не решался. Роберт поулыбался и дал денег на кафе. Денбро краснел и отнекивался, когда Грей следом сунул ему два презерватива, и после краснел еще сильнее, признавшись, что они пришлись очень кстати. — Я с-с-сделал макет, — объяснял Билл, — Я бы показал вам, но отец, когда увидел, жутко разозлился, приказал немедленно разобрать. Но я изучил канализацию Дерри и, если мой макет точный, а он точный, то Джорджи мог оказаться на Пустоши. — Билл, — вздохнул Роберт, но Денбро перебил его. — На Пустошь выходят все трубы, мистер Грей! Он т-т-точно там! Он и Бетти, и другие дети т-т-там… — Мертвые. Билл надулся на него за эти слова. До самого дома не проронил ни слова. В этом молчании Роберт слышал громкие слова осуждения. А я думал, вы не такой, как все остальные, мистер Грей. Однако надолго молчания не хватило. Как только они свернули к дому семьи Денбро, Билл заговорил. — Мы с ребятами завтра собирались на П-п-пустошь. Может, вы бы могли пойти с-с нами? — Роберт хотел отказаться, не тратить свой редкий выходной на прогулки по коллектору в компании подростков, но что-то заставило его согласиться. Возможно, слишком просящий взгляд Билла Денбро. И, возможно, страх за пацана. Он славный малый, не хотелось бы, чтобы и его лицо красовалось на каждом столбе Дерри с безнадежной подписью «Пропал». Билл ставит ультиматум: они пойдут в коллектор вместе. Роберт вносит в его план небольшие правки: пойдет первый. Каким бы скептицизмом он не был преисполнен, дети в городе пропадали. Пропадали либо бесследно, либо их тела находили в люках, на опушках или под Мостом поцелуев, изуродованными, с оторванными конечностями и застывшим в глазах страхом перед неизбежной смертью. Раз уж Роберт согласился быть сегодня здесь, то за Билла и его вислоухих друзей он несет определенную ответственность. В коллекторе сыро, холодно, и стоит отвратительная вонь. Вода мерзко чавкает под ногами, Роберт даже не пытается ступать осторожнее. Бесполезно. Бывал в местах и похуже. У трупов есть любопытное свойство — всегда появляться. Рано или поздно. Иногда в необычных местах. А у полицейских есть функция — трупы доставать. Может и в этот раз Грей наткнется на тело. В горле определенно стоит нехорошее предчувствие. Или это просто рвотные позывы, спровоцированные удушливым запахом городской канализации. Билл хлюпает в шаге позади, рядом с ним неуверенно — Ричи Тозиер. — Вы идете? — Стэн и Эдди замялись у входа в коллектор. Против света их тощие нескладные подростковые фигуры напоминали тени измученных жестоким ветром молодых деревьев. — Не, — машет головой Эдди, — Я даже отсюда чувствую, как несет мочой и дерьмом. — Спорим, это из твоего рта так воняет, — посмеивается Ричи. — Может, вы оба заткнетесь, и мы пойдем? — раздраженно встревает Билл. Пацаны цепляются друг с другом. Они все боятся, даже Билл, как бы ему не хотелось убедить всех в обратном. Особенно, самого себя. Роберт проходит еще на пару метров вглубь коллектора. Тощий луч фонарика подсвечивает размокшие в воде бумажные стаканчики, окурки, фантики. У покатой стены слепо тыкается носом в бетон потрепанная кроссовка. Маленькая, вероятно детская. Почти новая. « — Опишите подробно, во что была одета ваша дочь. — У нее были шорты. Да, шорты, на заднем кармане вышита бабочка, такая розовая, неаккуратная. И футболка. Она ей великовата, тоже розовая. И кроссовки. Новая пара, мы купили их на выходных. Тканевые, светло-голубые. У нее в классе есть девочка с похожими, поэтому она подписала свои, чтобы не путать. Мама Бетти Рипсом зашлась в рыданиях, сгибаясь над столом. Ее слезы капнули на бумаги, печать полицейского отделения Дерри растеклась по углу листа.» Б. РИПСОМ. Крупными неуклюжими буквами по светлой ткани подклада. Надпись сделана перманентным маркером, но все равно чуть размыта по краям. Роберт держит за подошву. Грязная вода противно стекала от запястья к локтю. — Не говорите, что это… — Стэнли Урис первым обращает внимание на находку, пока его друзья спорили, кто большее ссыкло. — Нет, — Билл быстро переключается, — Джорджи носил резиновые сапоги. — Это обувь Бетти Рипсом, — Роберт показывает кроссовку подошедшему Биллу. — А может она еще здесь? — Да, разложившаяся и смердящая, как труселя мамашки Эдди, — встревает Ричи. Это была улика. Говорила она пока мало, но в очередной раз подтверждала теорию, что детей убивает один человек. Руку Эдварда Вуда тоже нашли в канализации, как и разодранную курточку пятилетнего Питера Годфри. Сейчас обувь. Убийца сбрасывает тела в водосток. Пока не находилось лишь следов Джорджи. Роберт отдает кроссовку Биллу, просит положить на камнях рядом с великами, чтобы не забыть. Отправит на экспертизу. Хлоп-хлоп. Эхом где-то в глубине коллектора. Роберт всего лишь заглянет за угол. Это, скорее всего, крысы. Или снующие по углам наркоманы. Хлоп-хлоп-хлоп. Как попкорн. . Какой чудесный запах. Прекрасный вкусный детский страх. Как боится ипохондрик Эдди, наверняка будет глотать сладковатые капли успокоительного в тайне от такой же повернутой на болезнях матери. Его страх пахнет спиртом, пластиком и бинтами. На вкус как микстура от кашля. Боится и Стэнли Урис. Застенчивый мальчик, его страх пахнет потушенными свечами, а на вкус, как пресный хлеб. Он часто помогает папе в синагоге. Боится громкий Ричи, который бездумно разбрасывается пошлыми шутками. Клоун в их компании. Ричи боится клоунов. Страх пахнет жирной картошкой фри, а на вкус как ледяная кола. Боится Билл Денбро. Храбрый, но глупый мальчик. От его запахом веет мокрым асфальтом, парафином, ощущается на языке плотью бедного-бедного Джорджи. С ними еще один. Знакомый запах. Он чувствовал его раньше, еще в предыдущий цикл. Такой тонкий-тонкий аромат. Не страх. Так просто пахнет человек. Запах кожи, волос, варварски сожранный вонью сточных вод и горечью одеколона. С этими детьми пришел взрослый. Какой знакомый. «— Возьмите шарик, он подходит к вашему костюму» Наивное дитя. Жалостливый. Сочувствующий. Еще немного, и Пеннивайз утащил бы его, как и многих других детей, если бы отец мальчика не явился, держа в руках большое ведро попкорна. Они ведь пришли в цирк, скоро начнется представление. Папа говорил не уходить далеко, иначе можно потеряться. Папа говорил не уходить далеко. Иначе потеряешься, Роберт. Роберт Грей. Ах да, Пеннивайз вспомнил. Двадцать семь лет прошло. Мальчик вырос, стал мужчиной. Полицейским. У него даже пистолет есть. Решил помочь детишкам. Сочувствующий. От него не пахнет страхом. Первый человек за сотни и сотни лет. Надо же, кажется наставление Матурин принялось набирать обороты. — Твою мать, — Роберт ругается сквозь зубы. Потерялся. Какая жалость. Заблудился среди развилок коллектора, а ведь хотел всего лишь повернуть за угол. Пеннивайз не спешит, рассматривает нежданного гостя, скрываясь в темноте. Принюхивается. Взрослые его никогда не привлекали. В качестве трапезы. Взрослых, безусловно, можно напугать страшной рожей, иллюзиями и визгом, но их мясо слишком жесткое, его нужно долго мариновать. Их страх невкусно пахнет, он пресный на вкус. Дети во всем их превосходят. Нежное мясо, быстро впитывающее чистый искренний страх, простой приятный запах. Взрослыми приходилось перекусывать скорее в качестве исключения, за редким неимением альтернативы. Роберт — исключение. Во всем. От него не пахнет страхом, Пеннивайзу не сводит челюсти от звериного желания впиться клыками в мягкую плоть, а она у Роберта, наверняка, мягкая. От Роберта пахнет тревогой. Пеннивайз слышит, как колотится человеческое сердце. Его забавит, как человеческие мысли мечутся от детей и их благополучия к сохранности собственной шкуры. Люди такие смешные. И такие хрупкие. Их шеи так легко ломаются. Щелк и все. Щелк. Фонарик Роберта рябит и гаснет, оставляя его в полной темноте среди развилок коллектора. Какое досадное совпадение. — Не бойся. Не бойся, Робби. Клоун не обидит тебя, ты ведь был к нему так добр. Пеннивайз до поры остается в тени, человек видит только пару горящих любопытным огнем глаз. Пеннивайз чувствует слабый запах страха. Проклюнулся, наконец. — Не бойся и посмотри на меня. Пеннивайз весь излучает свет, вспыхивает в темноте, словно в свете цирковых софитов. Лицо человека искажается ужасом. Боится, как бы не храбрился. Забавный. Неосознанно пятится, глядит так пристально большими чуть раскосыми глазами. Запах его страха становится сильнее, бьет в нос, резко выделяется среди канализационного смрада. И он отвратителен. Самый мерзкий страх, который Пеннивайзу доводилось чуять. Не нравится, хочется отмахнуться. Больше нравилось ощущать тревогу этого человека, напряжение и внутреннюю суету. Он пах намного лучше до взгляда на Пеннивайза, до испуга. Своим естественным тонким запахом. Очаровательный. Замерший в ужасе, сдерживающий рвущийся крик. Правильно, Робби. Ты же мужчина, держи себя в руках. — Хочешь я угощу тебя попкорном? О, ты так давно его не ел, да? — голос скрипит, повизгивает, звучит растянутым рычанием, — Или ты хочешь шарик? Какой тебе нравится? У меня много шариков для тебя, Робби, самых разных? Я отдам тебе все, если захочешь! Ты же не пожалел для меня своего. Пеннивайз не боится оружия в кобуре Роберта. Не боится ничего. Он сам суть страх. А Роберт так напуган, что едва находит в себе смелость направить на неприятеля пистолет. Отчаянный. — Посмотри на меня внимательно, Роберт Грей, и скажи, что ты видишь. Испуганный, бедный-бедный Робби. Как гадко пахнет его страх. И как манит он сам. Клоун верно приближается, свечение стекает ниже, так, что безобразное лицо Пеннивайза выглядит, как лицо ребенка, рассказывающего товарищам страшилку на пижамной вечеринке. Гул воды нарастает. Она хлюпает под шагами Пеннивайза. Роберт не отступает, только смотрит неотрывно, ждет от хищника смертельного рывка. — Что ты видишь?! Хищник нападает. Большая ладонь Клоуна цепко хватает за загривок. Роберт высокий, больше шести футов, но чудовище возвышается над ним непреодолимой преградой, запрокидывает его лицо до боли в шее, чтобы неизбежно — глаза в глаза. Что он видит? Смерть. Такой, как ее описывают в классических романах. Очаровательно отвратительной. Трещины плотного грима, плавные линии плотоядной улыбки, наивные глаза-пуговки, рассматривающие человеческое сознание изнутри. Обманчивый образ дружелюбного клоуна. Волк в овечьей шкуре. — Позволь мне уйти. Ох, Роберт позволил услышать свой голос. Бархатный, вкрадчивый, не дрогнувший от страха. Ведь в последний раз Пеннивайз слышал тонкий детский голосок, даже не лязгающий пубертатными изменениями. Робби просил взять шарик. А сейчас просит сохранить ему жизнь. Пеннивайз заполнил бы пролеты канализации звонким издевательским хохотом. Он бы покатился со смеху, упиваясь собственным превосходством и вынужденной ничтожностью человека в его руках. Он бы смеялся и смеялся, пока мерзкий запах страха не пропитал бы плоть добычи как следует. Но Пеннивайз не издает ни звука. Наклоняется к Роберту ближе, рассматривает с нескрываемым любопытством. Так вырос, изменился. Хорош собой. Такое личико, пожалуй, будет даже жаль отдирать от черепушки. И этим глазам не пойдет отпечаток предсмертной агонии. Костистая рука скользит к горлу, прихватывает под кадыком. Он переломил бы эту шею без доли усилий. Она звонко щелкнет, а глаза Роберта навечно останутся наполненными ужасом. Умильно. — Ты совсем продрог здесь, верно? Промочил ноги, так ведь можно заболеть. Пережимает кадык покрепче, придерживает вмиг ослабевшее в его руках тело. Роберту определенно нужен был отдых. Засыпай, мой жалостливый щедрый мальчик. Пеннивайз позволит ему уйти. В этот раз.