пускай море смоет твою звёздную пыль

      Солёный тёплый ветер приветствует рыжую макушку, развивая волосы юного матроса. Подрайон облачного моря — Каменный Лес Гуюнь смиренно следит за каждым кораблём, проплывающим мимо, величавые горы и скалы наблюдают за людьми, они — лишь пыль для королей этих земель. Аякс заливисто смеётся, расправляет руки в объятья морскому бризу, щурится, защищаясь от назойливых лучей солнца – пытка несусветная. Юноша перекидывает через запястье толстую верёвку, тянет на себя так, что она натягивается до колебаний, а руки парня белеют, затем краснеют и синеют – и всё это сразу. — Йо-хо! Чайльд! Да ты полон энтузиазма сегодня. — «Чайльд» – прозвище многозначное, объединившее в себе ребяческую неугомонность моряка, чистоту его души, а, самое главное, возраст. Матросы часто потешались над ним, — что не перестают делать и по сей день, конечно же заливаясь лишь добрым смехом. Когда Аяксу шёл семнадцатый год, добрые матросы разрешили отпить ему инадзумского сокэ, попутно трепали непослушные волосы, подливая жидкости, так безжалостно жгучей горло и дурманящей наивный разум. Юный Аякс тогда вскочил нахально на скрипучий деревянный стол, — проломив одну из досок каблуком сапога, — его щёки горели таким ярким оттенком, словно та диво-ягода из Мондштадта с глуповато-смешным названием, произнося которое, хотя бы один из матросов, да рассмеётся, — валяшка. Аякс смеялся тогда ещё более ребячески, слышав хлопки, отбивающие своеобразный ритм и вой матросов. «Отныне и навсегда, я – Чайльд, матрос Святой Мэри!», свисты и хлопки в ту ночь, кажется, заставили содрогаться весь Тейват, — Рожа твоя такая довольная, ей-богу — сам Роджер¹ ! — Михаил – тот ещё старый верблюд, морской волк, повидавший на своём веку многое, он машет Аяксу добродушно, смеётся, отпивая из старого кувшина знаменитого мондштадтского вина, горячо любимого моряком, вынужденного коротать время на мачте Святой Мэри, между небом и синевой океана. Чайльд заливисто смеётся, острый оскал прерывает хохот, придавая лицу его юношеской дерзости и нахальства. Матрос перекидывает толстую верёвку через плечо, хватается за него поудобнее, крепко вцепившись, Аякс упирается стопой в широкую мачту, — та еле слышно скрипит, — резким движением Чайльд отталкивается одной ногой от поверхности палубы, вторая стопа присоединяется к своей сестре, вдавившись в мачту. Моряк напрягается, громко стонет и выдыхает, руками впиваясь в верёвку до белых костяшек пальцев, — пытается не соскользнуть. Он ступает вверх, перебирает напряжёнными руками — старается себе помогать, забираясь вверх по конструкции. Михаил прихлопывает в такт движениям парня, присвистывает, крича приободряющие слова поддержки Чайльду. Солнечные лучи не щадят никого, назойливо слепят взгляд, заставляя Аякса шагать инстинктивно, он жмурится, прилагает усилия, чтобы разомкнуть второй глаз хотя бы на сантиметр, дабы не свалиться с мачты по причине собственной временной слепоты. Шаг за шагом, вдох за выдохом, но Чайльду удаётся забраться. Ловким движением парень раскачивается на верёвке ногами то вперёд, то назад, пытаясь запрыгнуть к мужчине, успевшего опьянеть за эти минуты мучений парнишки. С сухих губ Аякса срывается громкое: «Хой!», он запрыгивает на небольшую платформу мачты, расправив руки в стороны, по его лицу течёт пот, успевший пропитать каждую прядь шаловливых волос, зубы довольно оголяются, одаривая солнце хитрой самодовольной улыбкой, язвя о том, что, несмотря на все её испытания, пират добился своего (пусть, кажется, что это и совсем незначительная глупость). — Да ты не так прост, щенок! — мужчина хлопает парня по плечу, хохоча. — Я вас, стариков, ещё с погонами оставлю, — язвит парень, хмыкая в ответ. — Обнаглевший ты мальчишка, Чайльд, ха-ха! Катись к Дэви Джонсу². — Михаил заливается ещё более громким смехом, одаривая спину Аякса смачным ударом меж лопаток, да так, что кожа начинает гореть, словно парнишка в наказание драл палубу в яростный дневной солнцепёк. С палубы слышатся заливистый смех и радостные крики — горизонт разбавляет суетливая гавань, и в голове Аякса сразу отмечается значительное отличие кораблей Снежной от местных — массивная мачта из тёмного дерева, чёрные и кроваво-алые паруса выглядят пугающе, кричат о своей величавости и важности. Парень спускается по верёвке ловко, натирая руки до жгучей боли. — Фу-у-ух, ну и жарища-с здесь, — недовольно бормочет Капитано, только прибывший из каюты, погружённый в дрёму, с явным нежеланием снимающий свой шерстяной тулупчик, прикупивший на торговой площади Снежной, перед самым плаванием, «Вся гаванишка сдохнет от зависти». Аякс прыскает в кулак, когда их капитан, суетливая курица, берёт тулупчик в руки, не желая расставаться с любимой, — явно бесполезной в этих краях, — вещицей. (бесполезность сего «жилета» здесь успел осознать даже Чайльд, и часу не пробывший-то в Ли Юэ). — Капитан-с, со своим тулупчиком-то совсем-с не расстаётесь, чего так-с печётесь о нём-с? — матрос проскальзывает лисом к мужчине, пародируя его речь, так забавляющую юношу. Глупый Капитано желает блеснуть псевдоважностью, однажды услышав, как придворный обращается к Царице, приговаривая это заезженное, но необходимое «да-с».³ Аякс лыбится довольно, наслаждаясь вздёрнутой губой и глазами, выражающими отвращение и некую брезгливость по отношению к Аяксу. Забавно. — Не разевай рот, Чайльд-с. — мужчина вздёргивает острым подбородком, хмыкая, — Я-то знаю-с, что ты, дрянная портовая крыса-с, положил глаз на мой тулупчик-с! Думаешь, не вижу-с!? Я всё ещё помню-с про мою кубанку! — мужчина прижимает жилет к себе плотнее, резким свистящим движением отворачивается к юноше спиной, удаляясь в сторону выдвигающегося трапа. Чайльд разбегается, сорвавшись с места, толкается о край борта, ловко спрыгивая на земли гавани. Аякс присвистывает, лицезрев пёструю гавань и площади — карнавал, — так не похоже на Снежную. В нос ударяет выраженный запах морепродуктов, заставляя парня покривиться и повертеть головой, отгоняя дурной аромат. — Я прогуляюсь пока, не теряйте! — Аякс машет товарищам, ступающим по трапу. Поймав на себе взгляд Педролино, находящийся в смятении и серьёзном непонимании, мол, «на какие такие шиши?», Чайльд хохочет, позвякивая увесистым мешочком с морой, выуженного из тулупа капитана. Скарамучча, лицезрев знакомый кошелёк с узором из золотых ниток, пихает в бок Капитано — мужчина явно хотел начать возмущаться дерзкому действию боцмана, но, вслед ухмыляющемуся Аяксу послышалось лишь истеричное: «Убью-с!»