Хранитель

Со всех сторон окружал его мягкий свет, и сам он, казалось, наполнялся им. Далёкий нежный голос звал по имени. А вот и ангел – самый прекрасный белокурый ангел, какого можно представить только в мечтах. Ангел плакал и улыбался одновременно: – Пётр Андреич, родной мой, хороший!.. Зрение прояснилось: этим ангелом была жена его, Елизавета Павловна, а вокруг он узнал обстановку спальни в собственном доме. Хотел сказать ей что-то, но губы не слушались. – Тише, тише, Пётр Андреич, не спешите, – сказал другой, мужской голос. Рядом появился французский дворянин маркиз Дешам, доктор-вампир, взял запястье и принялся считать ему пульс. Бредихин посмотрел с удивлением на его манипуляции и перевёл взгляд дальше. Поодаль, у окна, стоял и старик Кривич. Теперь только Пётр Андреич всё вспомнил: Всадников, столичных вампиров и бомбу, брошенную анархистом Караморой, которая непременно должна была разорвать присутствовавших там на куски. Так почему он жив?.. Тело было безвольное, точно ватное, а в ушах звенело, не переставая. Жена дала пить – стало полегче. – Лиза… – голос его был хриплый и слабый, не громче шёпота. Супруга взяла снова его руку, хорошо перевязанную повязкою; по лицу её катились прозрачные слезинки. – Ну что ты, хорошая, не плачь… – Поберегите силы, ваше высокоблагородие, – доктор деловито заглянул ему в глаза и выпрямился. – Вы весьма сильно пострадали и пробыли без сознания двое суток. Избегайте лишних напряжений. Двое суток! Подумать только! – Где дети? – спросил. Елизавета Павловна рассказала, что с детьми всё хорошо: они здесь же, в доме, под присмотром няни и под охраною полицейского. – А младшенького, – добавила, – доктор послушал через трубку и подтвердил, что сердечко его бьётся хорошо. Она улыбнулась, но, когда взглянула в лицо супруга, в глазах её вновь блеснули слёзы. Только теперь он догадался: его внешний облик, должно быть, пострадал при взрыве. Совладав кое-как с собственною конечностью, он поднял руку вместе с рукою Лизы и поцеловал её пальчики. – Проведай их, будь добра. Она оглянулась коротко на остальных присутствовавших мужчин и кивнула с пониманием. Прежде чем уйти, огладила мужа по щеке с нежностию и трепетною заботою, словно говоря, что не откажется от него, как бы ни был он теперь изуродован. Доктор Жан Иванович, повинуясь взгляду старика Кривича, также вышел. Они остались вдвоём. – Что там произошло? – спросил Пётр Андреич прямо. Вампир пригладил жидкие свои волосы, как делал, чтобы собраться с мыслями. – Я, стало быть, почти всё пропустил, – начал он несколько неловко свой рассказ. – Всё ходил-расспрашивал, кого мог, по нашему с вами делу. А как домой вернулся, сразу смекнул, что дело-то, собственно, уже и разрешается в моё отсутствие, и вы сами уже во всём разобрались. – Но бомба?.. – Да, была бомба, взорвалась. Всю квартиру разнесла, камня на камне не оставила!.. Одна только вывеска уцелела да пара вещей… Старик принялся бродить вперёд-назад, охваченный, вероятно, горестными переживаниями. – Вас-то я кой-как успел крылами от взрыва укрыть, а прохвостам этим приезжим не повезло: бомба оказалась хитрая, с серебряными кусочками внутри. Они от того серебра… – он махнул рукой, обозначая безрадостный конец столичных вампиров-дознавателей. – Это мне-то серебро нипочём, я ж первый, самим богом Сварогом отмеченный. А они – выродки какие-то кровосмешанные, их на месте убило, – он задумчиво глянул в окошко. Бредихину ещё о многом нужно было его спросить: о ситуации в городе, о столичных вампирах и о действии договора вне Смоленской губернии. Но одолевала слабость, и он вперёд всего поблагодарил Кривича за спасение его жизни, а также пообещал предоставить новую квартиру – в доме купца Фёдорова аккурат опустел недавно первый этаж. Старик обрадовался новости: дом Фёдорова был неподалёку от центра города, оттуда удобно и на почтамт дойти, и до реки прогуляться, ежели охота, и все события через центр идут, не пропустишь… – Святослав Вернидубыч… как я теперь выгляжу? Кривич замер на полуслове, затем пожал плечами. – Выглядите, Пётр Андреич, вполне прилично для человека, пережившего покушение бомбиста… – слова его не звучали убедительно. – Уж всяко лучше тех двух приезжих. Бредихин понял, что дело плохо. – Там на столике у жены всегда зеркальце лежит… Передайте, прошу вас… Вампир медлил, отчего становилось невыносимо беспокойно; пришлось настоять, насколько позволяло его болезненное состояние. Старик Кривич вздохнул и исполнил просьбу без большой, впрочем, охоты. Пётр Андреич посмотрел в своё отражение: всю левую сторону лица иссекло ему острыми фрагментами бомбы, чудом не повредив глáза. Раны были не длинные, но глубокие и многочисленные – непременно останутся шрамы, что каждый день будут напоминать ему, а тем более Лизе о пережитых волнениях. Под сорочкою также виднелись и ощущались плотные бинтовые повязки, и насколько сильно пострадало остальное тело, пока оставалось только догадываться. – Что происходит в городе? – спросил Бредихин, отложивши зеркало. Вампир с живостию поддержал смену предмета беседы и рассказал: никаких убийств более не случилось, были только протестные шествия и беспорядки, но и те к сегодняшнему дню уже утихомирились полицией и взводом солдат. Теперь в городе подметали разбитые стёкла и считали убытки. Жизнь вернулась на круги своя. Казалось бы, всё разрешилось, но тяжёлое гнетущее чувство так и не отступило, а даже наоборот: то, что пережил Бредихин, было только началом грядущих катастрофических перемен. – Быть беде, Святослав Вернидубыч. – Бросьте, Пётр Андреич, – старик Кривич старался выглядеть положительно настроенным. – Всё наладится. Вы отдохнёте, восстановитесь… – Полноте. Вам ли не видеть, что отечество гибнет? Эту заразу не остановить, вскоре мы захлебнёмся в крови. Революционеры, социалисты, анархисты – они добьются своего, и не видать нам больше мира. Всё переменится, и переменится к худу. Вампир вздохнул и обернулся к окну; лицо его было напряжено. Бредихин помолчал немного, затем сказал: – Я отправлю жену и детей за границу, а вы сделайте милость – разыщите их, когда всё разрешится, тем или иным образом. – А вы что же, Пётр Андреич?.. – Я останусь здесь. Старый вампир вздохнул тяжело и скорбно. На дворе стоял 1910-й год. До революции в Российской Империи оставалось не более нескольких лет. Конец