23 день

      В мессенджере давно уже отключены уведомления. Дана листает их так быстро, как ленту новостей, читает волонтерские чаты, ищет район поближе. На улице некоторое время относительно тихо, поэтому можно выбраться в аптеку. Набирает и отправляет подтверждение. Все, нужно идти, пока есть такая возможность.       Вся малышня недоверчиво наблюдает за ее сборами - они не любят, когда она уходит из дома. Взрослый человек рядом - это маленький островок спокойствия и надежды. Что все будет хорошо, что о тебе позаботятся, что кто-то утешит и скажет, как все скоро закончится и снова будет как раньше.       Дана собирается не то чтобы поспешно, но торопливо - на холостых оборотах внутренней решимости. Тишка ходит за ней по комнате, тревожно наблюдает, как она натягивает джинсы - он явно сдерживается, чтобы не начать хватать за одежду и просить остаться. Черт с ней, с аптекой, найдутся и другие волонтеры. Анфиса делает вид, что ей плевать. Презрительно отворачивается и с преувеличенным интересом смотрит в окно, заклеенное скотчем в виде огромной снежинки. Проходя мимо, девушка ласково гладит ее по голове, но Анфиса только раздраженно отстраняется. Свою обиду и страх она привыкла демонстрировать только так: агрессией, презрительной холодностью. Дана бросает последний взгляд на комнату, утешающе улыбается сидящим на диване малышам и уходит в коридор обуваться.       Конечно, не выдержали. Тиша беспокойно топчется у вешалки, рядом жмется Клео - она молчит. За все то время, пока она здесь, Дана ни разу не слышала ее голоса. Она даже подумывает, что пережитое навсегда лишило ее возможности говорить. Впрочем, не только ее. А вот Димка, наоборот, смотрит с надеждой. Он еще слишком маленький, чтобы что-то понимать. Для него, если Дана уходит, значит, что когда она вернется, то принесет что-то вкусненькое. Ведь принесет же? Не обязательно прям лакомство-лакомство, ну хотя бы молока?       Дана уже собирается выходить, когда из комнаты выглядывает недовольная Анфиса. Выглядывает и тут же прячется, не желая демонстрировать свою тревогу. Не хочет показывать, что ей тоже страшно, что Дана уходит, что она может не вернуться.       - Да ладно вам, я скоро буду, - Дана старается, чтобы ее голос звучал уверенно. Не давать невыполнимых обещаний теперь сложно. - Ведите себя хорошо. Тихон, ты за старшего. Анфиса, очень тебя прошу, пожалуйста, без драк.       Из комнаты в ответ презрительное фырканье.       Улица серая. Возможно, в этом виновато седое мартовское небо, возможно - отсутствие ярких красок. Витрины, реклама на магазинах, даже желтые полосы разметки на дороге кажутся тусклыми и грязными. Дана движется привычными маршрутами, но старается не выходить на открытые места, радуется, что невзрачная куртка удачно маскирует ее на фоне асфальта и домов, не привлекает внимания.       “Хорошо, что тогда не купила ту зеленую, - думает она, вспоминая тот поход по ТЦ с Сережей, - хотя в ней не было пушистого капюшона…”       Смешно, но мех с капюшона, ради которого она эту куртку и купила, пришлось отстегнуть еще в декабре. Он красиво пушился в сухую погоду, в снег и дождь же сваливался уродливыми сосульками, чем-то напоминая нечесанные космы Тишки. Постричь бы его, потому что хрен расчешешь, да только где сейчас найдешь кого-то с нужным умением? Дана сама бы подстригла, но, во-первых, не была уверена в результате, а, во-вторых, это гарантировало бы фееричный скандал. Нравится ему ходить чудовищем - пускай ходит.       На удивление, она заканчивает сегодня быстрее, чем планировала. Нужный препарат нашелся уже во второй аптеке. Хмурая провизорша отмечает что-то на листочке, выдавая лекарство.       - Вы в какую сторону сейчас?       Дана называет адрес. В результате ей вручают еще два пакета: один с инсулином, второй с какими-то ампулами с заковыристым названием. Что-то заграничное. Инсулин нужно отнести к бизнес-центру, там подземная парковка, где собрались те, чьих домов уже нет. Или просто боятся выходить на поверхность. Дана добирается туда за полчаса, проходит мимо закрытых кафешек, каких-то пафосных магазинов одежды, кое-где даже стоят манекены. И поди ж ты - не разграбили! Хотя кому сейчас нужны вечерние платья и пафосные галстуки?       На входе ее уже ждут. Усталая женщина с парнишкой лет шести, молчаливым и зажатым. Как Клео. Он рвано кивает на приветствие, но весь краткий разговор жмется к матери, временами поглядывая на хмурое небо. Дана отдает инсулин и идет на следующий адрес.       В нужном доме по пути встречает еще одного волонтера. Улыбчивая девочка с полными коробками пытается открыть ногой тяжелую подъездную дверь. Домофон отключен, коробки в грязь ставить неохота, поэтому она упорно пытается подцепить носком ботинка неповоротливую створку. Дана придерживает ей дверь, запуская в подъезд. Лифт, естественно, не работает.       - Вам куда? - пакет с ампулами Дана вешает на руку, берет верхнюю коробку.       - Шестой этаж, - охотно отвечает девочка, - сто тридцать вторая квартира.       - Мне тоже туда, - удивляется совпадению Дана и начинает подниматься. Волонтерка охотно рассказывает, что в сто тридцать второй - лежачий инвалид. Так просто транспортировать его нельзя, поэтому эвакуировать его пока нет возможности. Дана смотрит на ее подвижное лицо, пробитую бровь, туннель в ухе и думает, насколько это нетактично попросить девочку высунуть язык - ей кажется, что он раздвоенный, как у змеи. Но дикция у девочки неплохая, так просто и не скажешь. Пока они поднимаются, девочка постоянно болтает, что инвалида зовут Петр Сергеевич, что он “немножко вредный” и чтобы Дана не пугалась.       - Петр Сергеевич, это Стася! - радостно возвещает она, толкая незапертую дверь. Дана заходит за ней в обшарпанную прихожую, помогает отнести коробки на кухню, отдает пакет с лекарством.       Выяснилось, что Стася сильно преуменьшала, когда говорила “немножко вредный”. Петр Сергеевич оказался настолько токсичным, что Дане в первые же минуты захотелось его стукнуть чем-нибудь тяжелым. Он ругался на все: на Стасю, на ее внешний вид, на то, что устал, что в комнате плохо пахнет, что Дана зашла в обуви, что ампулы без коробки и что ее ждали еще позавчера. Дана молчала и мечтала оказаться где-нибудь подальше. Собственно, она могла уйти сразу же, но Стася начала переворачивать старика и она не смогла не помочь. В результате их обозвали “криворукой кобылой” и “безжалостной сатанисткой”, но потом Петр Сергеевич получил свой укол и немного угомонился. Стася в ответ на все претензии только отмахивалась, острила и мурлыкала под нос “I kissed a girl”. С Даной она попрощалась очень сердечно, будто они были давними подругами, и даже чмокнула в щеку.       На последнем адресе Дану уже ждали. Дверь открыла Марья Степановна - старушка из той породы людей, которые воспринимают мир через свои собственные очки. Не обязательно розовые, нет, но не так, как остальные люди. Она отказалась от эвакуации, мотивируя, что свой век уже прожила, не особо приветствовала волонтеров, но Дану любила. Она церемонно поздоровалась, любезно поблагодарила за лекарства и пригласила пить чай. “Пить чай” в понимании Марьи Степановны - варенье, разбавленное кипятком. Дана не стала отказывать - краткое общение с Петром Сергеевичем вымотало ее настолько, что хотелось получить хотя бы иллюзию покоя и уюта. Из комнаты выплыла тощая рыжая ободранная кошка, явно дворовая, зевнула во всю пасть и приветственно потерлась о Данины джинсы.       - Это Марьяна, - представила любимицу Марья Степановна тогда, когда они только познакомились. - Рука не поднимается выгнать. Не знаю, что с ней будет, когда меня не станет…       Марьяна деловито вскарабкалась хозяйке на колени, сунула нос в чашку, фыркнула и принялась умываться.       Домой Дана шла через вокзал. Можно было выбрать другой путь, но ноги сами несли на знакомую площадь, где давно уже не горели табло и не ругались громкоговорители. Заканчивалась эвакуация, сотрудники состава проверяли колеса и сцепки. Плакали женщины, шумели дети, падали тюки и чемоданы. Проводники пытались хоть как-то навести порядок.       Дана стояла чуть в стороне и смотрела, как люди загружаются в вагоны. Полезла было в чат посмотреть в какую сторону идет поезд, но интернет был слабым, поэтому она махнула рукой. Если закрыть глаза, то можно представить, что это обычный день, люди торопятся на отдых или в командировки.       - Женщина, я повторяю: в вагон нельзя с животными, - вычленила она чей-то голос из общего шума. - Без переноски и ветпаспорта нельзя.       Дана открыла глаза. Возле проводницы беспомощно топталась женщина неопределенного возраста. К груди она прижимала корзинку, откуда торчала испуганная кошачья голова с богатырскими усами и поджатыми ушками.       - Он в корзиночке! Это почти что переноска, он будет тихо сидеть! Он чистый, ну куда же я без него?       - Я все понимаю, - мирно сказала проводница, - но и вы меня поймите - нельзя. Отдайте друзьям или знакомым, которые остаются.       - Так нет никого! - заплакала женщина. Кот потянулся к хозяйке, утешая. - Сын ушел, невестки не стало… Вдвоем мы остались, я да Мурчик…       - Ну выпустите, - посоветовала проводница. - Вон он какой богатырь, неужто не прокормится?       - Он же домашний! - так искренне возмутилась женщина и снова заплакала, подхватила свободной рукой чемодан с выдвижной ручкой и отошла в сторону от вагона, чтобы не мешать другим.       - Давайте я заберу? - услышала Дана свой голос. - Я остаюсь, мы не эвакуируемся. Я дам вам свой адрес и телефон…       На пятый раз фразы сами ложились на язык. Дана убеждала, успокаивала, написала свои контакты, помогла женщине затащить чемодан в вагон, забрала пакет едва ли не больше чемодана, где были свернутая в рулон лежанка, лоток, резиновый мячик и пакет с остатками корма. Мурчик в корзинке сидел тихо, время от времени тянулся к рыдающей хозяйке, пытался слизывать слезы. Это был британец, серый, с массивной грудью, очень тяжелый. Наконец состав уехал, и Дана, кренясь на одну сторону, потащила корзину домой.       Вся малышня ожидаемо высыпала встречать ее в коридор. Даже Анфиса выглянула из комнаты.       - Я дома! - сообщила им Дана, ставя корзину на пол. Мурчик не спешил вылезать, настороженно глядя на эту ораву.       Дана вытащила его сама.       - Смотрите, кого я принесла. Это Мурчик. Мурчик, познакомься, Тишка, Клео, Анфиса и Димка.       Семейство на новичка отреагировало неоднозначно. Тишка сразу потянулся обнюхать, оценил усы, хвост, влез в корзинку, признал, что ради корзинки он согласен и на Мурчика. Клео ожидаемо забилась на вешалку, не решаясь подойти к новенькому, только глазела сверху. Димка практично заинтересовался кормом, Анфиса облила кота презрением и, задрав хвост, ушла назад на подоконник.       Дана постояла над ними еще немного, убедилась, что на Мурчика никто не нападает, да и сам он с некоторым интересом начал осваиваться, и ушла на кухню.       Остаток вечера прошел в привычных хлопотах. Уже когда стемнело, Дана снова потянулась за телефоном. Привычные сообщения родственникам, краткие новости. Затем начался привычный ритуал - Дана бегала за котами, а они от нее убегали. Сверкала вспышка телефона.       Сперва отправила фотографию Тихона в корзинке. Мурчик не возражал против этой оккупации, подвинулся, поэтому Тишка милостиво согласился любить и его тоже. Это же фото улетело на новый номер, который она только сегодня вбила в память телефона. Сообщение пока не прочитали, но наверное просто поезд едет там, где нет связи. Затем фото Клеопатры - абиссинская кошечка вытянулась на всю длину на диване, демонстрируя красивые пятна на шерстке. В ответ прилетела куча сердечек, вопросов и благодарностей. Следующим сообщением - сфинкса Димку на холодильнике. Ей не ответили, но сообщение висело как прочитанное. Последней отправила фотку Анфисы на окне. Ангорская кошка снова нахохлилась, собралась в пушистый шарик, в камеру смотрела грустно и печально. Хозяева Анфисы перестали отвечать уже почти две недели назад. Последний раз они были в сети в начале марта. Дана думала, что Фиса давно уже поняла, что за ней никто не вернется, но все равно позволяла себя фотографировать и отправлять. А вдруг?       Над городом снова завыло. Где-то загрохотало, как салюты на день города. Дана погасила свет, ушла в дальнюю комнату. Мелочь последовала за ней, прижимаясь ближе, споря, кто будет сидеть на коленях. Одна Анфиса легла чуть в стороне, но так, чтобы не терять Дану из вида. Она редко подпускала к себе кого-то, упорно вздымая шерсть, когда кто-то из малышни подходил к ней. Те давно уже привыкли и дружили втроем, без нее.       Дана думала про Сергея, о том, вернется ли он сегодня, будет ли от него пахнуть дымом, как отреагирует на пятого кота в двухкомнатной квартире? Незаметно для самой себя задремала, уснула тревожным сном, где знакомила Стасю с Марьяной и угощала Петра Сергеевича чаем из варенья. Инвалид ворчал, ругался, что чай слишком сладкий, а Стася смеялась, показывая раздвоенный язык.       Проснулась резко, вздрогнула, пытаясь понять, что не так. На улице было тихо. Дана прислушалась, определяя источник непонятного звука, который ее разбудил.       У батареи тихо плакала Анфиса, а рядом утешительно тарахтел Мурчик, обнимая ее лапой, хвостом и вылизывая мягкую белую шерсть между ушами.