Селёдка под шубой

Вообще-то он ему наврал. Не было у него опыта. Ну не считать же за опыт пьяное тисканье после выпускного с девчонкой из параллели?! Он тогда позорно слил в штаны, но успешно сделал вид, что ничего подобного. По крайней мере, убеждал себя в этом. И её смог убедить. Вроде бы. Целовались жарко и слюняво — это он помнит. И как в брюках потом было жарко и мокро, а потом холодно и противно. При том, что даже не прикоснулась. И не нравилась. Он ей — да, признания на партах писала, взглядами провожала, и тут сама первая подошла и увела, сказав, что больше не увидятся, уезжает, резинки взяла. И он решил дать ей шанс. Ну и клёво так-то было. Поначалу. Их запалили завуч с физруком, когда она уже выдирала рубашку из его брюк, и Юра почти смирился с тем, что вот счаз будет пиздец, но всё ещё надеялся, что обойдётся, боевой товарищ не подведёт и смело ринется в первое сражение. Да не посрамим отечество, билось истерическое, отражалось в коротком смехе, а она думала, что он радуется, и с энтузиазмом дёргала ремень тряскими непослушными пальцами, когда вот. Завуч с физруком. Лилия Михайловна с Яковом Андреевичем. «Да вы же тоже ебаться пришли», — хихикнул тогда Юра, пряча девчонку за спину. Вспомнить бы, как звали… хотя зачем? Ничего же не случилось. Юру отчитали, Юра заявил, что имел он их всех, «потому что я уже всё, а вы старые и противные, и вам завидно». Девчонку забрали под присмотр, Юра скрутил им фак и мысленно сказал «спасибо, ебитесь на здоровье». А больше он её и, правда, не видел. И никого не хотелось. Это потому, что ты — нарцисс, говорила Милка. Это потому, что мне никто не нравится, отвечал Юра. Первый курс только, какие его годы, сказал бы дедушка. И вообще… он учиться пришёл, а не девчонок кадрить. И теперь Ибо. Который нравится. Которому он сказал, что всё у него было, кроме мужицкого с мужиками, но приукрасил. Значительно. Мог бы сразу правду сказать. Не послал бы же он его? Но захотелось… чего? Рисануться? И как теперь? Прости, чувак, я пиздабол? Это в аптеке он отоваривался с воодушевлением. Думал, ну всё, сегодня будет, сорвут меня, сорву и я, он обещал, и я хочу — и так, и вот так, а ещё так и много как. Начитался теории, насмотрелся видосов, надрочился вусмерть, но пока не до мозолей. Зачем до мозолей, когда в шкафу всё дадут? И возьмут. И блядь пиздец, когда уже ночь? А сейчас он стоял перед шкафом и дрожал одновременно и от предвкушения, и от страха — всё испортить. Что, если Ибо не понравится? Что, если не понравится самому Юре? Дрочить — весело-задорно, что-то серьёзнее — уже… серьёзно, да. И есть риск — потерять друг друга. Может, они и дружить после этого не смогут? Извини, братан, я побывал в твоей заднице, и мне не кайфово. Извини, братан, ты что-то не фонтан, я думал, ты ого-го, а ты в первый раз, что ли? Ну и похуй, решил. Скажу ему сразу, честно. Попрошу научить меня. Всему. Ибо-гэ. Юра спрятал пылающее лицо в ладонях, подышал, собираясь с духом, и открыл шкаф. По ту сторону стоял Ибо. — Я тебе напиздел, — сказал Юра. — Наврал. У меня никого не было. Я, максимум, сдал зачёт по поцелуям. — Отлично, — улыбнулся Ибо, — обожаю поцелуи. И я тоже. — Что «тоже»? — Напиздел, — сказал Ибо на русском. Повторил на английском: — наврал. — Вообще не было? — с сомнением оглядел его Юра. В чёрных обтягивающих джинсах, с просветами бледной кожи на коленях. В тонкой белой футболке, надетой на влажное тело. Юра сглотнул. С концов мокрых волос всё ещё капала вода. Я бы выпил, подумал Юра. Тебя. А я бы тебя, ясно говорил тёмный тяжёлый взгляд Ибо. Пригвоздил как бабочку, а я крыльями бяк-бяк-бяк. — Было. С девушками. С парнями… без проникновения, — сказал Ибо и провёл рукой вдоль своей груди, устроил её на пряжке ремня. Ну, подумал Юра, давай, чего ты ждёшь? — Только дрочили? — деловито спросил Юра. Внутри всё замерло в ожидании ответа. Сейчас он скажет, что, нет, и ласкали друг друга языками, губами, и Юра сделает вид, что не ревнует к тем, другим, потому что ему же лучше — значит опыт есть. Ооопыт. Хуёпыт. Дурацкое собственничество, нахуй бы оно не сдалось. И Ибо мотнул головой. Отрицательно. Ну и ладно, ну и отлично, теперь это всё моё — и эти губы, и этот язык, и это горло с низкими стонами, и эти руки с длинными пальцами, каждый из которых я оближу, и ниже… На ниже Юру закоротило и швырнуло к Ибо. Тот обнял его, сдавил и поцеловал — нежно, медленно, едва касаясь. Не так, как в их первый раз. Погладил языком язык, очертил им рот и только после этого скользнул внутрь. Юра коротко выдохнул и подался вперёд, захватил его затылок и направил Ибо в себя, перехватил инициативу и теперь теснил его вглубь квартиры — в спальню, но останавливаясь по пути, припирая то к одной стене, то к другой, снимая футболку с него, помогая снять с себя, расстёгивая в четыре руки его джинсы и свои. Вырядились, как на свидание, улыбнулся в изгиб его шеи Юра. А, впрочем, это оно и есть, спустился ниже. И ниже. И здесь поцеловать. И эту родинку, и вот эту. И по едва заметным волоскам. Таким светлым, словно он и не китаец. Белый Пион. Тёмный здесь. — Юууура, — выстонал сверху Ибо, накрутил его волосы на кулак и потянул, — ты что… зачем? — Хочу. Попробовать. Пусти, — ответил Юра, смотря снизу вверх. А он — из-под полуопущенных ресниц, и на белой коже уже наливаются розовым, расцветают. Красиво. И сам он красивый. Невозможно. — Ты красивый. Невозможный, — прошептал Ибо. Юра усмехнулся. — Ты мои мысли читаешь, что ли? Я думал про тебя. — И что же ты ещё думал? — Что отгрызу тебе руку, если не дашь того, что я хочу. — Ледяной тигр? — Не ледяной. Не с тобой, — сказал Юра, и Ибо ослабил хватку, подтолкнул легонько. Юра поцеловал его там через намокшую уже ткань, потёр дальше. И себя тоже потёр, толкнулся в руку, другой стянул трусы с Ибо и слизал с самого верха, а потом прошёлся по всему стволу, поплыл от сбившегося дыхания Ибо и наконец вобрал. Целиком не получилось, хоть и попытался расслабить горло. Закашлялся. — Если тебе… не надо… — на грани слышимости сказал Ибо и пропустил его волосы сквозь пальцы, погладил. Как кота. Юра отрицательно мотнул головой, обернул ладонь вокруг члена и насадился снова, теперь не так глубоко, но Ибо, кажется, понравилось — он всхлипнул и простонал тонко. И Юра воодушевился. Это я, подумал. Это всё я. Он вылизывал и втягивал щёки, помогал себе рукой, чтобы получалось теснее и жарче, и вбивался в свой кулак, когда Ибо выдохнул, делая паузы между словами, что он сейчас всё, и у Юры в голове взорвались все суперновые сразу. Белый шум, и сердце сошедшим с рельсов локомотивом, и заполошное дыхание сверху, и железная хватка в волосах — в попытке отстранить. Но хуй там. Юра возьмёт от жизни всё. И от Ибо тоже. И убьёт каждого, кто помешает. Отгрызёт руку. Ибо понял. Ибо отпустил его и себя. Выругавшись на китайском, качнулся резко пару-тройку раз и, дрожа, излился. Юра выпил всё. Вылизал до последней капли и удовлетворённо поцеловал. В руке было мокро и охуительно. — Ты… — начал Ибо и сполз к нему, обхватил за шею и приблизил к себе, посмотрел внимательно в глаза и смял губы Юры своими, толкнулся языком и собрал всё. — Вкусно? — спросил Юра в поцелуй. — Вкусно, — сказал Ибо и расплылся в улыбке, — это же я, — заявил самодовольно. Юра укусил его в плечо и был поднят бережно на ноги, оттеснён к кровати и завален на неё. — Что дальше? — спросил Юра. — Всё, — ответил Ибо, и Юра понял: этот не пиздит.