Щемящая нежность

Гром шагает по асфальтированной пешеходной дорожке парка и тихо матерится: — Вот же ж сука! Он сжимает кулаки до побелевших костяшек, поджимая губы. Он с Дубиным в паре два месяца эту сволочь пасли без выходных, всех своих информаторов напрягли, чтобы его связи вычислить, даже узнали, где и когда следующая сделка. А тут подкатили бравые молодцы из отдела по контролю за оборотом оружия и всё! Теперь это, видите ли, их клиент, и все собранные ими материалы должны быть переданы в чужой отдел. «Нужно помогать друг другу…» — издевательски протянул коллега, фамильярно похлопывая Игоря по плечу. Если бы Дубин майора вовремя не оттащил, то этому перцу по морде «похлопали» с особой жестокостью. — Вот же сука! — повторяет Гром. Он-то знает, что уже через месяц подозреваемый будет опять на свободе, а дело развалится, якобы из-за недостатка улик. — Да ладно, Игорь, они имеют все полномочия, — с досадой выдыхает Дубин, что едва поспевает рядом. Гром косится на коллегу и сильнее хмурится. Димка ещё последнее время сам не свой: то подвисает, глядя в одну точку, то смотрит на самого Игоря так пристально, что становится не по себе, то сторонится друга, боясь даже рядом сесть. Майор сначала заподозрил, что напарник заболел, потом, что тот решил уйти из полиции, а сейчас… Уже и не знает, что думать. — Игорь, нам в другую сторону, — окликает его напарник, и он притормаживает, выныривая из собственных мыслей. Приходится признать, что он идет всё дальше в глубь парка: деревья здесь гуще и раскидистей, гуляющих почти нет, только пара велосипедистов промчалась мимо. Гром останавливается у старой лавочки и садится на нее, тут же ударяя кулаком о деревянный брус, снова сжимая челюсти. Он выдыхает через зубы, пытаясь успокоиться, а рядом приземляется Дубин, обнимая рюкзак, с которым никогда не расстается, и смотрит в темнеющее небо. — Тучи собираются, похоже, будет дождь. — меланхолично отмечает Дима. Майор только кивает согласно. Действительно, ветер, наконец, приносит столь желанную прохладу и свежесть дождя. Игорь вдыхает полной грудью этот запах лета, запах жизни. На ладонь падает первая крупная капля, за ней вторая — на плечо, а дальше беспорядочно и быстро их накрывает настоящим летним ливнем. — Димка, давай под дерево! Туда! Гром тащит несопротивляющегося напарника под пару старых берез, крона у них густая, хоть немного должны защитить от дождя. Дубин снимает очки, смешно отфыркивается и ерошит волосы, пока Игорь набрасывает себе на мокрые плечи кожанку. — Фух, — облегченно выдыхает Димка, заглядывая в рюкзак. — Ну, что, цело твоё сокровище? — Мягко спрашивает майор, кивая в сторону трепетно оглаживаемого скетчбука. — Ага, — тянет с улыбкой напарник. Но стоит им встретиться взглядом, как веселье пропадает, и остается только горечь и грусть на дне зеленых глаз. Дубин отворачивается, делая вид, что усердно запихивает блокнот в рюкзак, а после приваливается к шершавому от старости стволу и замирает, спрятав руки в карманы легкой кофты. Игорь всё это время взгляд не отводит, и от этой показной отчуждённости так в груди неприятно, будто дышать тяжелее, он уже не выдерживает: — Дим, что происходит? Напарник вздрагивает так, будто его сейчас ударили. — Ничего, — тихо отзывается он. — Мне не ври, я же тебя как облупленного знаю… Ты же мой друг… Дубин после этих слов поворачивается наконец к Игорю лицом, смотрит побитой собакой и губы кусает. — Друг, — тихо вторит он и опускает голову. Гром чувствует себя как никогда паршиво. Именно сейчас Диму хочется поддержать, обнять хотя бы, только… — Что происходит? — Он терпеливо повторяет вопрос. — Я, наверное, переведусь, Игорь. Майор замирает услышав эти слова, сказанные тихо, но твердо. — Что? — Переведусь, так лучше будет и мне, и тебе. Дубин всё же поднимает глаза, но тут же отворачивается, теребит пальцами молнию на тонкой серой кофте, снова закусывая губы. У Грома внутри всё закипает, он чувствует себя преданым, обманутым, даже брошенным. Кулаки непроизвольно сжимаются снова, и он цедит холодно сквозь зубы: — Не решай за меня… Почему? Игорю очень хочется знать ответ. Он не будет уговаривать, не будет держать или портить будущее, но… Ему, блядь, нужен ответ! — Так будет лучше, правда… — Дима начинает оправдываться, и чувствуется, что голос у него дрожит, а пальцы сжимаются до побелевших ногтей. — Ты так боишься сказать настоящую причину? — Рычит майор. — Ты говорил, что мы стая! Ты, черт возьми, стал моей стаей! А теперь хочешь уйти без объяснения причин? Он никогда раньше не позволял себе так кричать на напарника, но сейчас… Внутри собирается отвратительный ком где-то под горлом, и ногти впиваются в ладонь. Он делает шаг к другу и хорошенько встряхивает его за грудки, прижимая спиной к стволу. — Игорь, не надо… — У Дубина на дне глаз слезы и отчаяние, он уже до крови прикусил нижнюю губу, и алые капли пачкают и верхнюю. — Ты никогда не был трусом, Дима… Они смотрят пару секунд друг другу в глаза, и до Грома долетает только обреченное: — Я люблю тебя… Внутри будто выключили всё, оставив только шелест дождя в листьях белым шумом. Майор моргает пару раз, не понимая, что происходит: — Я тебя тоже люблю, Дим… — Я тебя по-другому люблю — обреченно шепчет Дубин, зажмуриваясь, и по щеке скатывается то ли одинокая слезинка, то ли капелька дождя. Гром молчит. Он чувствует, как напарник совсем перестает сопротивляться, как судорожно сглатывает, пытаясь сдержать самую натуральную истерику. Хочется замереть в этом моменте и взять хороший такой тайм аут на пару суток. Игорь разжимает пальцы на одежде друга и пытается прочесть на его лице хоть что-то, кроме смирения и облегчения. В конце концов он выдыхает, чувствуя, что напряжение внутри уступает место смятению, что точно не даёт мыслить спокойно. Игорь отворачивается, едва не задевая Дубина плечом, и говорит тихое: — Мне надо подумать… Он проводит ладонью по всё еще влажным волосам и идет вперед, покидая защиту деревьев, тут же попадая под прохладный дождь. Гром никак не может собрать себя и понять хоть что-то. Он идет по мокрой траве, глядя вперед отсутствующим взглядом, и замирает около той самой лавочки. « Я тебя по-другому люблю… » — всплывает в голове Димкиным голосом, и сердце пускается вскачь. Гром усмехается, вновь ерошит волосы, смахивая с них капли. Он разворачивается и быстрым шагом идет обратно, натыкаясь на Дубина на полпути к их импровизированному укрытию. Он без очков, мокрые волосы в беспорядке и абсолютно потерянное выражение лица. Игорь прижимает продрогшего Диму к себе и делает то, что кажется самым правильным — целует. Сердце в восторге заходится, пока его горячие губы ласкают холодные Димкины, а он сам чувствует себя так хорошо, что аж страшно. Они целуются под проливным дождем долго, с чувством, в лучших традициях розовых мелодрам. Гром ощущает и холодные капли, что пытаются пробраться в рот и за шиворот, и мурашки, что пробегают по коже, от чужих ледяных пальцев, проникших под промокшую футболку. — Игорь… — Дима шепчет невнятно, уткнувшись холодным мокрым носом в ключицу. — Ты моя стая, — тихо говорит Гром, улыбаясь — у него на душе тепло и спокойно. Хочется сжать это белобрысое недоразумение в объятиях до хруста костей и расцеловать его бледное лицо и дрожащие губы. И не отпускать, да, чтобы больше не было этого отвратительного отчуждения. Дождь прекратился, напоминая о себе только мелкими редкими каплями, да яркой радугой на темно-синем небе. — Поехали домой, Дим. Там поговорим спокойно. Игорь тащит напарника за руку на влажную дорожку парка и весь путь до квартиры думает о том, что «Стая» это и друг, и коллега, и семья. И какая кому разница, кто они друг другу. Они сами разберутся. Они же стая.