Сгорай, в огне сгорай!

      Зима на севере особенно холодна. Морозный ветер пронизывал до костей, проникая даже под самую тёплую одежду. Снег падал крупными хлопьями, оседая на волосах и меховых плащах, засыпал пороги. И заметал следы.       В главном зале Каэр Морхена свежо. Сквозняк гулял сквозь щели, образовавшиеся за те много лет, что эта крепость стоит. Разведённый огонь мало чем помогал — он грел, только если сидишь в непосредственной близости. Ведьмаки и бард — оставшийся на зимовку после нескольких предложений об этом, — сели ближе к огню, придвинув один из уцелевших столов. Лютик принял предложение потому, что на трактах в такую метель делать нечего — если выйти в незнакомые места, можно запросто замёрзнуть насмерть.       Лютик крутил в пальцах какое-то перо, найденное на окне комнаты, где он остановился. Она была одной из самых тёплых, ведь сохранилась целее остальных. Зажигая свечи у кровати, он часто пересматривал рукописи, сделанные за то время, когда странствовал один и темы для баллад искал в своём разбитом сердце.       Он мог сколько угодно отрицать слова Йеннифер, которая при встрече после ссоры в горах сказала, мол, все проблемы у тебя от сердца, разбитого вдребезги. И Лютик правда отнекивался от её слов, прикрываясь отсутствием вдохновения и впоследствии — запоем. Йеннифер теперь не могла залезть в голову, как неоднократно делала с Геральтом, и прочесть его мысли. Те, которые даже он сам предпочёл бы никогда не озвучивать.       Всё, что ему оставалось, — крутить серое перо между пальцами целой руки, не пострадавшей от пыток чародея. После произошедшего Лютик многое не мог делать сам: писать, да и бриться оказалось сложно — рука предательски дрожала, а лезвие было добротно заточенным. И не мог играть на лютне без боли в кончиках обожжённых пальцев.       За столом были почти все оставшиеся ведьмаки, попивающие ледяное пиво из больших деревянных кружек, рассказывая новости из жизни. Это казалось… нормальным. Хотя Лютику сложно было представить Геральта, который вот так сидел бы здесь, рядом со всеми, и улыбался. Шутил и смеялся, убрав грозную мину с лица.       Но Геральта рядом не было — сегодня его очередь отправиться на охоту за дичью. От этого чувствовалось некое напряжение, ведь Геральта он знал дольше всех присутствующих. Но… спроси у него кто, что он думает по поводу отсутствия беловолосого ведьмака за общим столом, — ответ нашёлся бы не сразу. Лютик давно его за всё простил, но горечь обиды, которая гложет его по сей день, никуда не делась.       Его отвлекли от мыслей. Кажется, Ламберт, язвительно заметивший, что баллады были куда более насыщенными, когда бард путешествовал с Геральтом.       — Сам-то как думаешь? — спросил Ламберт, одним глотком допивая пиво из кружки.       — Не мне судить о моём творчестве… — Лютик прочистил горло перед тем, как продолжить. — Быть по вкусу каждому просто невозможно, кто-нибудь всё равно найдёт причину придраться. И сравнивать два разных периода в жизни, которые отразились на музыке, милсдарь ведьмак, глупо, — он улыбнулся одними лишь уголками губ, поглаживая рукой ремешок лютни — он всё так же носил её с собой.       — Но твои песни всё ещё поют люди всех возрастов в разных городах, — Эскель вернулся из погреба с ещё одним бочонком пива, с тяжёлым стуком поставив его на стол. — Значит…       — Это значит, что я по-прежнему хорош, — Лютик самодовольно пожал плечами, разводя руки в стороны.       Старший ведьмак, который ранее представился как Весемир, нахмурил широкие брови, словно пытаясь что-то вспомнить. После небольшой паузы, которая сопровождалась равномерным стуком пальца по дереву, он сказал:       — Почему тогда я слышал только песенки похабного содержания, а люди, которые распевали их, гордились, что сам маэстро Лютик выступал в их захолустье.       Лютик лишь сделал небольшой глоток пива, не подтверждая сказанное старым ведьмаком. Но и не отрицая. Он прекрасно помнил те времена, когда в таверне разливали крепкое вино, которое давало в голову не хуже ржаной водки. В те моменты, когда мысли приятно туманились, а во рту оставался терпкий вкус алкоголя, Лютик брал первые аккорды. Начинал с чего-то самого простого из своего репертуара, после развлекая заскучавшую публику неприличными стихами, от которых дамочки краснели, а мужики горланили вместе с ним.       Под конец всегда была лирика. Нежная, чувственная, пробирающая до чистых, искренних эмоций, заставляя слёзы хрупких дам течь по щекам. И аплодисменты. Но никогда от того, от кого он ждал больше всего. Ни одного раза.       — Господа, в его репертуаре чего только нет, — послышался знакомый голос со стороны лестниц. Йеннифер грациозно спускалась, придерживая подол платья, будто была на светском балу, а не у чёрта на куличиках в старой, почти развалившейся крепости. — Чего не отнять — так что его песни пробирают до глубины души. Можно вечность слушать рассказы о них на словах, но нужно лишь однажды услышать вживую.       Лютик потрясённо моргнул.       — О, даже чародейка попала под твои чудные чары, бард, — рассмеялся Эскель. — А ведьмаков очаровать сможешь?       — Тебе мало было той сирены несколько лун назад? — Ламберт похлопал товарища по плечу. — Вдруг это земной вид? Не всё ещё изучено.       — Ох! — вздохнул Лютик. — Меня в жизни, бывало, называли по-разному. Но, признаюсь, с сиреной сравнивают впервые, — он отложил перо на стол. — Как бы я ни относился к себе и своим песням — до прекрасных похитительниц мужчин, да и не только, мне крайне далеко.       — Своей последней балладой он просто разбил мне сердце, — Йеннифер устроилась рядом с ним, поправляя пышные чёрные волосы, роскошными локонами спадающие на спину. — Весьма увлекательная история, как мне довелось это услышать.       — Я за сегодняшний вечер получил больше похвалы, чем за последние несколько месяцев, — Лютик ухмыльнулся, надевая любимую шляпу. — Неблагодарная публика была у меня, знаете ли.       — А мы слушать умеем! — заявил один ведьмак, всё время сидевший поодаль. Его имени Лютик, к сожалению, не запомнил. — Спой же нам, бард.       Рука Лютика зависла над ремешком лютни, так и не коснувшись снова. Спеть. Сейчас.       Он не мог. Не мог отказаться, но и согласиться было сложно. Ему всё ещё нельзя играть.       «Один раз. Раз уж меня пригласили на зимовку, в первый вечер здесь я просто не имею права отказать.»       — Раз вы так просите, — он грациозно встал из-за стола, кланяясь будущей публике, которая смотрела с интересом. Что же, личный бард в крепости ведьмаков был впервые. — Обычно я представляюсь перед выступлением, но здесь моё имя известно всем. Позвольте…       Он взял тихий аккорд, давая рукам время привыкнуть к жёсткости струн. Пальцы от одного движения кольнуло болью, но слабой, едва ощутимой за волной предвкушения. Лютик давно не играл: с тех самых пор, как его пытали. Тогда же он и потерял лютню, а кроме как на ней, играть было не на чем.       Темп мелодии нарастал.       И Лютик запел.       Его голос разносился эхом, сладкими нотами оседая по залу. Ловкие пальцы перебирали струны лютни, словно Лютик и не расставался с ней на долгое время. И словно не было ему больно от каждого движения рук.       Вскочив на каменную плиту, Лютик закрыл глаза, отдавшись музыке, наполняющей морозный воздух. Время замедлилось, а мелодия всё лилась и лилась. В какой-то момент шляпа, которую он надел перед выступлением, слетела от порыва сквозняка.       Старая дверь тихо открылась, пропуская мощную фигуру с тушкой мёртвого оленя на плече. И так же тихо закрылась, оповестив о новом присутствии лишь дуновением ветра.       Но Лютик этого не заметил.       — Сгорай! В огне, Мясник, сгорай! — бард пел, пропитывая каждое слово горечью, обидой, болью. Тем, что нельзя было озвучить лично, сказать в лицо.       Лютик ловко перескочил со плиты на пол, отдавая всего себя этой песне, этому моменту. Голос дрожал под конец, становясь непривычно хриплым. Словно… Лютик глотал слёзы, пряча солёные дорожки на щеках за волосами.       — Посмотри, я сжигаю… мосты, — он закончил, повернувшись спиной к зрителям, театрально опустив голову вниз.       Зал наполнили аплодисменты. Он стоял, слушая равномерный стук ладоней, и не мог поверить, что чуть не разрыдался здесь, перед друзьями Геральта. После того, как исполнял эту песню десятки раз.       Из угла, неосвещённого свечами и огнём, всё ещё доносились хлопки, и Лютик, сморгнув непрошеные слёзы, резко вскинул туда глаза. Аплодировал тот, от кого он ждал этого ни один год, расстраиваясь из раза в раз, когда получить малую радость не удавалось.       Он не знал, как долго Геральт стоял в углу, слушая песню о нём самом. Не знал, что тот сейчас чувствует, услышав все эти слова, написанные лёгкой рукой поэта.       Он не знал, что Геральт стоял в том проклятом углу и не мог пошевелиться. Его будто пригвоздило к земле, не давая возможности сделать шаг. Он почти не дышал, боясь нарушить тишину.       — Это было… Йеннифер права насчёт тебя, — заметил Ламберт. — Такое написать можно только от разбитого сердца.       — Уже всем рассказала? — повернувшись, тихо спросил Лютик.       — Ни слова никому, — чародейка подняла руки и помотала головой. — Я думаю, эту балладу ты можешь назвать лучшей в своей коллекции.       — Кхм, — донеслось из тени, где стоял Геральт. — Я принёс оленя. Сами решайте, кто будет разделывать, — он быстро проскользнул в сторону кухни. Послышался глухой звук брошенного на пол тела и тихие шаги обратно. Все молчали, словно ожидая чуда. Или наоборот. — И да, — Геральт подошёл к общему столу, наливая себе водку, которую принёс из кухни, и присаживаясь напротив барда. — Мне… в общем, мне понравилось, Лютик. Я знаю, что никогда не говорил тебе подобного, но это правда.       — Ну да, до этого ты называл моё пение пирогом без начинки, — пробурчал себе под нос Лютик, стараясь не смотреть на ведьмака. — Странно, что это изменилось. Я думал, хоть что-то в тебе неизменно.       — Не язви, — буркнул в ответ Геральт, уставившись в стакан с водкой.       Его взгляд метался от алкоголя, количество которого не уменьшилось — пить расхотелось, — к Лютику, сидящему точно напротив него. То, что он услышал… для Геральта неожиданностью не стало. Он догадывался, что бард напишет о нём песню, думал, и похуже будет по содержанию. Потому что заслуживал худшего, чем это.       Геральт лишь не ожидал такой отдачи и боли в голосе. Голосе, который некогда распевал «Монету» налево и направо, звуча звонко и радостно от любимого дела. Голосе, который всегда нежно шептал что-то успокаивающее, когда Лютик зашивал ему очередную рану после заказа.       Ему тоже было больно из-за того, что он оставил Лютика там, в крутых горах, наорав на него. А тот лишь хотел оказать поддержку. Геральт не настолько эмоционален, как его друг… он очень надеялся, не бывший друг.       А сейчас, сверля взглядом дырку в столе, Геральт понимал, что всё же от былых эмоций и чувств в нём осталась лишь пыль. Он даже не удосужился нормально попросить прощения, когда вытащил Лютика из дрянной тюрьмы. Бросил только краткое «прости», хотя знал, что бард не заслуживает такого. Лютик заслужил извинений, длинных и искренних. Он мог вообще не прощать ведьмака за его несдержанность в горах.       Подняв взгляд на Лютика, Геральт обнаружил, что того на месте нет. На столе осталась лишь шляпа с пером цапли, которую снесло с головы барда во время выступления.       Скомкано попрощавшись с братьями-ведьмаками, Геральт направился наверх. Ноги понесли его сами, а голова будто кружилась от переизбытка мыслей. Ледяной воздух морозил кожу, при каждом вдохе остужал горящие огнём лёгкие. Лестница казалась бесконечной.       Дверь в комнату оказалась не заперта. Геральт осторожно толкнул её внутрь, застыв на пороге. На кровати сидел Лютик, его Лютик, пальцы которого были в крови. Он бережно заматывал руку лоскутом старой рубашки, накладывая повязку на пострадавшую кожу.       — Либо у меня галлюцинации, либо ты правда здесь, — прошептал Лютик, не отрываясь от дела. Выходило неважно: одной рукой заматывать было неудобно, но он пытался, разматывая лоскут и начиная всё сначала. — Пришёл сказать что-нибудь ещё о моих песнях?       — Пришёл извиниться, — проговорил Геральт, всё ещё стоя в проходе.       — Прости, что?.. — Лютик поднял взгляд покрасневших синих глаз, в которых некогда плясали искры счастья. — Точно пиво перебродившее было.       — Я вполне серьёзен, — ведьмак прикрыл дверь, не позволяя сквозняку пробираться в комнату. — Если ты хочешь, чтобы я ушёл — я уйду, но дай мне шанс попытаться.       Лютик молчал. Но не протестовал. Лишь подвинулся на постели, освобождая край для Геральта, чтобы тот не стоял.       — Что с твоими руками? — поинтересовался Геральт, присаживаясь. — Дай посмотрю, — он по привычке резко протянул руки к ладоням Лютика, но тот быстро отдёрнул их, не давая к себе прикоснуться. — Прости, я… Лютик, пожалуйста, я просто посмотрю. Струны твоей лютни были красные, как и капли на рубашке. Что случилось?       — Тебе не рассказывали, что меня пытали? — Лютик поднял холодный взгляд, но больше не отнимая рук от чужих робких прикосновений. — Пытали, выспрашивая, кто такой Геральт из Ривии, откуда я его знаю и где он сейчас. Они пытали меня, а я не раскололся. Ты мог бы мной гордиться, да никогда не умел.       Геральт не нашёл, что сказать. Он аккуратно размотал повязку, невидящим взглядом янтарных глаз смотря на стёртые в кровь пальцы со следами ожогов.       — Я не раскололся, Геральт, так чародей припалил мне пальцы, — хрипло рассмеялся Лютик. Только вот смешно не было никому. — И в какой-то момент появилась Йеннифер. Спасла «принцессу в беде». Раньше ты этим занимался. Что в очередной раз доказывает, насколько я беспомощный без подмоги.       — Ты вовсе не беспомощный, — Геральт достал из сундука, стоящего на кровати, заживляющую мазь. Его загрубевшие пальцы нежно касались ран так, словно чужие руки — самое дорогое сокровище на свете. — Ты один из самых смелых людей, которых я только знаю, — он посмотрел на Лютика, лицо которого в огне свечей казалось ещё более бледным. — Это случилось из-за меня. Всё с тобой всегда происходило только из-за меня. Не знаю, как ты вообще позволяешь мне находиться рядом.       — Но благодаря тебе я побывал во многих чудесных местах. Твои недостатки несравнимы с достоинствами, — Лютик легко улыбнулся, хмурясь, когда мазь начинала щипать свежие раны.       — Прости меня, — Геральт держал здоровую руку барда в своей, поглаживая большим пальцем запястье. — За всю боль, которую я тебе причинил. Ты заслуживаешь гораздо большего, чем я могу тебе сказать сейчас. Я… — Геральт прочистил горло, — первым, что выжгли мутации, были эмоции. Я не лишился их совсем, но они притупились. И сказать что-то вроде того, что я говорю сейчас, — словно раздеться и выйти на главную площадь Новиграда.       — Раньше я отдал бы всё, чтобы услышать от тебя больше трёх слов. Два из которых «заткнись, Лютик». А сейчас… Геральт, на тебя больно смотреть. Ты выглядишь так, будто действительно идёшь по городу голышом. Но здесь только я. Я услышал всё, что было нужно, — Лютик неотрывно смотрел на свою руку в ладони ведьмака. Сейчас это ощущалось… будто так было правильно всегда, но пришли они к этому только теперь.       — Я всё ещё не могу понять, как ты так быстро прощаешь людей, — Геральт грустно хмыкнул, взяв лоскут ткани, и начал накладывать удобную повязку на правую руку Лютика. — Я сейчас замотаю твои пальцы, а после ты ляжешь спать. А завтра, — он сделал паузу, поднимая тёплый взгляд золотых глаз на лицо барда. И продолжил:       — Завтра ты мне объяснишь каждую строчку своей песни. Я хочу понять, что ты чувствовал при написании. Сделаешь ведь же?       Лютик лишь кивнул. Но не лёг в постель — остался сидеть напротив ведьмака, изучая того, словно впервые. Таким он не видел его никогда. И очень надеялся, что видит далеко не в последний раз.       В их отношениях что-то изменилось. Крепкий лёд, что рос годами, треснул.       Быть может, это станет началом нечто большего.