Цветными красками заиграет твоя печаль

В комнате пахло цветами. Стеклянная ваза каплеобразной формы — забытая, наполненная туманной водой, покоилась на подоконнике и питала остатками жизненных соков поблекшие стебли кустарниковых роз. Некогда пышные и бархатистые бутоны давно иссохли, продолжая верно наполнять окружение едва уловимым амбре далеких южных садов: теплых, наполненных зернистым солнечный светом. Он делает глубокий вдох. Легкие наполняются неповторимым шлейфом глубокого августовского лета. Ощущается в самом начале едва уловимый аромат распустившихся липовых почек, плавно перетекающий в сочный запах густого верескового меда. Приторно и чарующе сладко. Вкусовая картина заканчивается неожиданным миндалевым орехом, выжженным пекущим солнцем. Форточный ветер осторожно проводит невидимыми пальцами по приоткрытым занавескам. Слышится в оглушающей тишине молчаливой квартиры, как от дуновения медленно спускается на холодный паркет одинокий лепесток высохшей розы, окрашенный в тусклые тона закатного неба. Букет стал еще более уродливым. Он выглядит страшно и убого. Траурно. Леша не может найти в себе сил и смелости выбросить увядшую дрянь на помойку. Стоит ладоням коснуться до хрустальных боков прозрачного сосуда, как происходит нечто странное и необъяснимое: падает с крепкой тумбы деревянная рамка с совестными фотографиями; оглушительно громко шелестят страницы раскрытой книги, гонимые сквозняком; неожиданно трезвонит телефон, оповещая о звонке с незнакомых номеров. Леша отвлекается постоянно на внешние раздражители. Зашторивает окно и забывает про букет на неопределенный срок. Ему удается дотащить проклятую вазу до мусорного ведра. Получилось выкинуть несколько стеблей в глубокий черный мешок, да только цену за это пришлось заплатить кровавой монетой. Мертвые кустарниковые розочки цапнули пальцы заостренными шипами, напоминающими кривые когти дикого зверя. Порезы оказались глубокими и Леша забросил идею избавиться от лишнего в далекий черный ящик. Порываясь неконтролируемой злостью ему пришла в голову мысль выкинуть вазу с окна московской многоэтажки — прямиком на дорогие иномарки и зевающих прохожих. Леша схватился за тонкие края стеклянного сосуда и высоко поднял его над головой. Мгновение и идеальная укладка разрушилась под наплывом тухлой воды. Леша жирный намек понял. Он поставил вазу обратно на белоснежный подоконник и налил свежей воды. Больше выкинуть цветы он не пытался — смирился и попытался расслабится. Этот букет сплетается в золотистое полотно воспоминаний — это не простые кустарниковые розочки, играющие роль сторонних декораций. Это нечто дорогое и ценное. Необъяснимое. Вова выбрал эти цветы когда еще мог видеть. Катаясь на машине в последний раз им приспичило вдруг остановится возле скромного ларька на самом отдаленном участке ревущего московского шоссе. Идея оказалась хорошей. Несуразное на вид здание внутри оказалось адамовым раем, скрытым от посторонних глаз обивкой из дешевых пластиковых плиток. Так много цветов Леша видел лишь в весенней Голландии. Они пушистыми комьями оказались натыканными со всех сторон: торчали из темных картонных коробок остроконечные головки желтых астр, плавали бархатистые бутоны розовых пионов в глубоких ведрах воды и морозились стебли ярких тюльпанов в потрескавшихся холодильных камерах. Вова не был этим впечатлен. Он по подобию своему искал нечто обыкновенное и простое, но от этого не лишенное благородства. Возможно именно поэтому он выбрал небольшой букетик кустарниковых розочек, завернутых в скромную полиэтиленовую пленку. Они выглядели достаточно неопрятно и диковато. Вова в эти цветы влюбился с первых секунд: с несвойственной для себя нежностью оглаживал пальцами краешки персиковых лепестков и аккуратно вжимался кончиком носа в ласковый бархат бутона. Он улыбался — ярко и счастливо. Моргал большими глазами, прикрытыми плотной линзой матовых черных очков от солнечных лучей. Тогда Вова еще мог видеть. Плохо, но все же. Утром следующего дня он в последний раз насладился видом, открывающимся из окна высокой московской квартиры: махровые облака тонули и захлебывались кровью расцветающего на востоке алого солнца. Косяки птичьих стай вскружили далеко вверх и исчезли за крышами многоэтажных стеклянных высоток. Руки потрясывались. Он закурил электронную сигарету со вкусом ледяного чая и наполнил каплеобразную вазочку теплой водой. Осторожно освободил хрупкие розочки из прозрачной полиэтиленовой пленки и с любовью расставил цветы во внутрь стеклянного сосуда. Вова тогда сказал, как классно будет взглянуть на букет здоровыми и полноценными глазами. Увидеть мир чистым зрением — ярким, насыщенным и естественным. Ушедших красок окружающего мира ему не хватало. Он пошутил, что палитра миниатюрных розовых лепестков единственная мотивация делать операцию. В те далекие дни Вова еще строил планы на будущее и умел мечтать. Он ловил осыпающиеся с небесного блюдца звезды и отправлял их обратно в бесконечный космос с загаданным желанием. Вова вернулся домой пустым, словно выжженные лазерным лучом глаза. Медицинская ошибка — это больно, несправедливо и фатально. Судебные разбирательства могут вернуть деньги и сухие извинения Но не смысл жизни. В краткое мгновение мир оказывается погруженным под пласт темных вод. Траурной лентой вокруг горла затянулся бесконечный узел скорбного времени. Леша разучился правильно дышать — захлебывался растворенной солью пролитых слез и до кровоточащих ран пальцами впивался в разорванную сердечную ткань. Покорно опускался следом за Вовой в бесконечную пучину холодной тоски и вечной печали. Жизнь пошла под откос. Она выпала из грудного кармашка и упала на захламленный пол. Бесследно исчезла в окружении смятых медицинских анализов, промокших бумажных салфеток и опавших цветочных лепестков. Вова в один момент потерял абсолютно все. Леша в один момент потерял собственное сердце. Им оставалось лишь существовать. Тонуть. Тонуть и тонуть. Привыкать к внутренней пустоте и отсутствию света — надежды и мечты. А кустарниковые розочки все стоят в вазочке на подоконнике. Мертвецкими лепестками обвиваются вокруг лучиков золотистого солнца и все сильнее завиваются вокруг собственных стеблей зеленоватые литься. Скрученные и усохшие бутоны редеют с каждым днем — лепестки их некогда нежные и бархатные, осыпаются на пол. Но благоухают они все так же сладко и кажется, словно срезали их с корневой клумбы совсем недавно. Аромат выжженного медового сахара заставляет Лешу зациклится и думать о последнем дне своей жизни каждую секунду своего пустого существования. Бессонными ночами взгляд его падает на силуэт скошенных стеблей, обрамленных серебристым светом холодной луны. Леша ненавидит эти проклятые цветы. Они — предвестники плохих новостей. Они — причина слепоты Вовы. Леша горькую реальность с трудом воспринимает даже спустя полгода. Он теперь всех ненавидит и винит, но больше — проклятые кустарниковые розочки с ароматом солнечного меда. Только вот он никак от них избавиться не может. Не получается. Он почти смирился и расслабился. Почти. Он и сейчас не сводит взгляда с цветочного букета. Невольно сжимаются в кулаки длинные пальцы. Леша глубоко вздыхает и глаза его превращаются в наполненные гневом глыбы арктического льда. Он снова ненавидит, но тут же приходит в себя от ощущения ласкового касания на своей ладони. Улыбается, переплетая пальцы и утыкается губами в теплый висок. — Наслушался? — Ага. Вова лениво тянется, широко раскрывая рот в небрежном зевке. Разминает отекшую шею и ойкает от приятного хруста закостенелых позвонков. Он небрежно вкладывает беспроводные наушники в яркий кейс и прикладывается головой к теплой груди. — Позволь вопрос тебе задать. — Леша мнется немного робко и запускает пятерню в густые каштановые волосы. — Ну удиви меня, старый. — Тебе постоянный пиздеж войсовера не надоел еще? Он усмехается. — Раньше бесил, а теперь уже попривык. — после недолгих раздумий отвечает Вова. Задумывается на пару мгновений, а затем расплывается в ехидной улыбочке. — Ну, а еще кайфовее если бы девочка озвучивала. Люблю, когда девочки хорошие мне на ушко шепчут. Понимаешь ли, старый, от этого у меня пися поднимается. Вова получает легкую оплеуху по затылку и недовольно хныкает. — Еблан ты, Вова. — Зато не старый Леша откидывает телефон в сторону и хватает парня за бока, принимаясь за щекотку: длинные пальцы пробегаются по пухлому животу и грудине. Вова издает хрюкающий звук и изогнувшись всем телом напрягается, стараясь из последних сил сохранить горделивое молчание. — Ах ты сука. — громко вопит Вова не выдерживая и хохоча на половину квартиры. — Импотент старый. Леша останавливается внезапно и выгибает тонкую бровь в подобие изогнутой стрелы. — Импотент значит? — шепчет на выдохе. — Да. — загнанно отвечает Вова, стараясь восстановить дыхание. — Ты за слова свои ответишь еще. — со взрослой серьёзностью произносит Губанов, оседая на крепкие локти. — А я отвечу. — Ответишь? — Отвечу. — с вызовом говорит Вова и криво улыбается уголочком рта. — Прямо сейчас ответишь? — Ага. Губанов с нежностью проводит ладонью по мягкой щеке и взгляд останавливается на плотно закрытых веках. Он одаривает невесомым поцелуем пару неряшливых бровей. Тоскливо становится на душе — ему бы хотелось видеть эти глаза раскрытыми и наполненными эмоциями, как и прежде. Он погружается в молчаливое разглядывание лица и теряет последние крупицы самообладания от вида полураскрытых губ — это заставляет помимо прочего ощутить знакомое тепло в недрах живота. Губанов поглаживающими движениями проводит возле рта и осторожно просовывает палец во внутрь, мягко касаясь влажного языка. Стонет сквозь стиснутые зубы, едва лишь стоит алым губам сомкнуться в плотное кольцо. Сорвано дышит сквозь нос и склонившись опаляет горячим воздухом ушко, от того как нежно язычок завивается вокруг подушечки пальца. Леша любит Вову настолько сильно, что сводит судорогой тело. — Я люблю тебя. — вслух повторяет Губанов собственные мысли. — Люблю тебя. Он высовывает палец наружу и губы их нежно соприкасаются друг с другом. Невесомо и неощутимо. Время застывает и во всем белом мире остаются лишь они вдвоем с общими чувствами, желаниями и теплым дыханием. Сводит конечности в легкой судороге и голова заполняется сахарными мыслями. — Люблю тебя, Хес. — Вова довольно улыбается сквозь наивный поцелуй. Леша ощущает горячие прикосновения к груди. Ладони осторожно вычерчивают невидимый и рождаемый из хаоса рисунок на поверхности втянутого живота. Мозолистые пальцы надавливают на выступающие реберные кости в сбивчивом пересчете. Тело покрывается разбегающимися мурашками. Вова обвивает рукой длинную шею и зарывается пятерней в затылок, разрушая идеальную укладку волос. Ухмыляется самодовольно и жмурится от напористого поцелуя прямиком в нежные губы цвета алых бархатцев. Разгневанный Леша просовывает язык во внутрь чужого рта и касается кончиком до гладких поверхностей щечек. Он отстраняется в короткой передышке и даже в этот незаметный момент успевает легонько оттянуть нижнюю губу в сторону. Они целуются долго, медленно и от этого чарующе страстно. Семенюк отстраняется самым первым. Улыбается самодовольно и ориентируясь на сиплые звуки касается мокрыми губами до острого подбородка. Плавно опускается на шею и очерчивает языком линию выступающего кадыка. Губанов сдавленно простанывает чужое имя и покорно откидывает голову назад, подставляясь под приятные поцелуи. Ребристые следы от зубов на поверхности тонкой кожи на следующее утро бутонами расцветут багровыми пятнами. — Блять. — Твое слабое место? — он отстраняется и очерчивает слюной острую линию челюсти. Леша нетерпеливо хватается пальцами до щеки, направляя лицо в верное направление. Целует вновь — быстро, но все так же глубоко и страстно. Вова по окончанию с мурчащим звуком слизывает прозрачную паутинку слюны, повисшую между искусанными губами. Он вытирает запястьем мокрый подбородок и расплывается в глуповатой улыбке. — Давай разденемся, Хес. — Семенюк долго молчит прежде чем продолжить. — Я хочу тебя видеть. Повторять не приходится. В сторону летят смятые футболки, шорты и ненужное нижнее белье. Они остаются полностью открытыми и не ощущают едкого пламени стыда. Вова поудобнее устраивается на кровати: расставляет худые ноги и подложив под поясницу подушку опирается спиной об изголовье кровати. Верный Губанов занимает место между широко раздвинутых бедер и улыбается со всей своей искренней любовью. — Помоги мне, Хес. Леша послушно кивает и кладет Вовины ладони на собственные плечи. Нарочито медленно скользят по грудине, царапая нежную кожу короткими ногтями. Семенюк не торопится особо и терпеливо дает привыкнуть Леше к чувственным касаниям — знает ведь прекрасно, насколько Губанов бывает зажатым и отдаленным от тактильных ласк. Кончиками пальцев Вова пересчитывает практически каждую торчащую косточку на грудной клетке. Он делает движение вверх и проводит краем ладони по острой линии плеч парочку невидимых линий. Улыбается удивленно и даже шепчет себе под нос нечто неразличимое. — Ты стал таким худым. — Семенюк возмущенно цокает языком. Пальцы плавно проскальзывают по выступающим ключицам и перемешаются на длинную шею. Вова задумывается на крошечную секунду о чем то своем и накрывает влажной ладонью подрагивающий от волнения кадык. Усмехается уголком рта и продолжает свой путь наверх. Кончиками пальцев Семенюк ведет по острой линии подбородка и очерчивает выступающие скулы. Доходит до кончика носа и ведет подушечками по идеально ровной переносице. Он останавливается на высоком лбу. Улыбается и долго водит ладонями по теплой коже, не забывая пригладить тонкие брови. Внутри роящихся мыслей по крупицам восстанавливается знакомая картина — это сложно, но Вова старается из последних сил. Медленно рассасывается густая пелена вечного тумана и на угольном фоне выстраиваются плавные узоры знакомого силуэта. — Я тебя вижу, Хес. — Семенюк ярко улыбается и обхватывает любимое лицо руками. — Видишь? — Да. Да. Да. — он вскрикивает почти и смеется. Плотно сжатые веки подрагивают от хаотичного движения бровей. — Ебать ты у меня красивый, Хес. Я уже и забывать начал. У Леши сердце разрывается в области кровоточащих рубцов. — Забывать? — Ага. Леша с трудом проглатывает вязкую слюну, комом вставшую посреди осипшего горла. Он часто моргает и пытается согнать непрошенные слезы — ему плакать нельзя, но по щеке стекает предательская слеза. Вова натыкается подушечками пальцев на влажные дорожки и вскидывает брови вверх. — Ты плачешь? — Не нихуя. Леша неубедительный и неисправимый лгун. Вова это прекрасно понимает. Он недовольно качает головой и смеется все так же очаровательно. Опускает ладони на худые бока и утыкается кончиком носом в плечо. Семенюк обнимает его крепко, сцепляя за спиной руки в плотный замок и в полную грудь вздыхает аромат нежной кожи, пахнущей родным домом и теплом. Вова молчит и терпеливо ждет окончания — ему тяжело жить с мыслью о том, что кто-то по нему плачет. Они обнимаются долго. Леша наконец успокаивается. Приводит бродячие мысли в порядок и растягивает подрагивающие руки в подобие улыбки. Нежно зарывается пятерней в шелковистые волосы цвета терпкого шоколада. Правильно и размеренно дышит. — Все? Вова расцепляет ладони и выпрямляется, прижимаясь спиной к холодной поверхности изголовья кровати. Он привычно кривит уголок губ в подобии улыбки и почесывает мизинчиком лохматую бровь. — Все. — Леша кивает утвердительно и ребром ладони протирает остатки слез в уголочках глаз. — И зачем ты плакал, пенсия? — с нескрываемой заботой в словах произносит Вова. — Нам трахаться еще с тобой, а ты разревелся, словно котёна маленький. Губанов сипло смеется и легонько толкает парня в плечо. — Долбаеб ты. — Сам такой. — Вот давай только хотя бы сейчас не сраться, а? — Первый начал ты. — Блять. Они оба молчат. Слушают тишину смолкшей квартиры и тихий гул вечерних сумерек за окном московской многоэтажки. Слышится с высокого этажа шум проезжающих вдалеке машин и отдаленные голоса певчих птиц, направляющихся в далекое южное путешествие. Звуки натянуты тонкой нитью и кажется, если тронешь ее неосторожно кончиком пальца — порвется застывшее мгновение и утечет зыбким песком меж пальцев. Они переплетают длинные пальцы на ладонях и улыбаются друг другу. Никого кроме их двоих больше не существует. — Хес? — Вова первым прерывает долговязое молчание, растянутое на долгие минуты. — А? — Леша вскидывает голову и с любопытством, перетекающим в небольшую тревогу вглядывается в родное лицо. — Что такое? Семенюк держит короткую паузу и улыбается — наивно и глупо. — Как там поживает твоя биба? — Блять, да ты серьезно. — возмущению Губанова нет предела. Он позволяет себе демонстративно громко вздохнуть и пригладить растрепанные волосы ладонью. — Хуево она поживает. Хуево. — Хуево поживает хуй? — Вова не перестает улыбаться, словно маленький дурачок. — Ага. — Ну, значит надо исправлять. — он широко раскрывает руки в стороны и игриво дергает бровями. — Иди сюда, пенсия любимая. Их обкусанные губы вновь соединяются в неспешном поцелуе — ленивом, но слегка напористом. Вова приторно млеет и постанывает в полураскрытый рот, ощущая горячую ладонь на собственном члене. Довольный Леша улыбается сквозь неразрывной поцелуй и проскальзывает длинными пальчиками по поверхности полутвердого ствола. Ловко поддевает набухающий венчик алой головки и надавливает большим пальцем на едва ощутимую щелочку. Он кругообразными движениями растирает выступившие капли естественной смазки и свободной ладонью в кольцо охватывает основание члена. Водит по всей длине и ускоряет выточенные до идеала движения. Вова закидывает ноги на чужую поясницу и перехватывает ладонями горячий торс. Вжимается как можно плотнее и крепче, запрокидывая руку вокруг длинной шеи. Он никак не может прикрыть искусанные в кровь губы и чувственно стонет на чужое ухо — получает за это движения на вставшем члене еще более крепкие и быстрые. Ладонью впивается в чужой затылок и притягивает к себе, вновь воссоединяя губы в коротком и смазанном поцелуе. Губанов плавится от каждого прикосновения. Ему самому дышать сложно и трудно, но он упорно продолжает ласкать вставший член. Он с ума сходит от невыносимого желания, но оторваться от распыленного алыми красками Вовы не может. Леша томно разглядывает его красивое лицо сквозь прикрытые ресницы и в тусклом свете сумеречной комнаты Семенюк выглядит практически нереальным. Целовать, обнимать и трахать — это единственное что хочется сделать с ним прямо сейчас. В конце концов он преодолевает себя. Леша откидывает ненужное одеяло в сторону и резким, но достаточно нежным движением переворачивает Вову на спину, ловко подминая под себя. Он нависает над ним, найдя крепкую опору в согнутых локтях и удачно выставленном между бедрами колене. Губанов с непреодолимым желанием касается губами до манящей шеи, отчего Вова ошарашенно стонет и выгибается навстречу желанным ласкам — голову кружит от пьянящего удовольствия и чувства раскаляются до предела. Вова просто, блять, невероятный. И самый лучший во всем мире. — Блять, пожалуйста. — Вова практически хнычет и в молитвенном жесте выставляет ладони на собственной груди. Продолжает постанывать сорвано и подставлять подрагивающее тело под касания припухлых губ. — Умоляю, Леш. Я больше не могу так. Трахни меня, прошу. Его млеющий голос — сиплый и одновременно глубокий, заставляет Губанова вскочить с кровати и за считанные секунды возвратиться обратно с упаковкой презервативов и тюбиком смазки. Вова недовольно сопит сквозь простывший нос и широко разводит упругие бедра. Кусает демонстративно нижнюю губу до алой струйки крови и водит пламенеющими ладонями по груди, умышленно задевая розовые соски и вызывая вырывающиеся из горла хрипы удовольствия. Манит, да еще и пиздец как открыто — практически дразнит. Леша без особого успеха старается справиться с собственной дрожью и лихорадочным волнением. Поудобнее устраивается между раскрытых ног и короткими поцелуями покрывает выступающие косточки на острых коленях, пока взмокшие ладони медленно справляются с цветастой фольгой презерватива и раскрывают крышечку прозрачного лубриканта. Он обильно смазывает несколько пальцев и откидывает опустевший тюбик в сторону. Подкладывает под поясницу чувствительного Вовы взбитую подушку и очерчивает холодными пальцами кружащиеся узоры возле сосков. Глубоко вздыхает полной грудью — настает самая нелюбимая и неприятная часть. — Вов, тогда с одного, ладно? Семенюк сбивчиво мычит неразделимые фразы и приподнимает голову вверх, стараясь по старой привычке разглядеть происходящее. Плотно сомкнутые веки кажутся еще более тяжелыми. Он чертовски медленно проводит кончиком языка по алым от поцелуев губам и одобряюще хлопает ладонью по взбитым простыням. Леша в знак молчаливого согласия кивает и цепко хватает извивающегося от ожидания парня за мягкую ягодицу. Оттягивает и звонко шлепает по поверхности румяной кожи, вызывая возмущенный стон. Он невесомо касается подушечкой указательного до плотно стянутому отверстию и совершает кругообразные движения подле сжатых мышц. Бесстыже пользуется моментом максимального расслабления и в нужный момент вводит кончик фаланги во внутрь. — Нормально все? — заботливо воркует Леша, сдувая влажную прядку лезущую в глаза. — Да. — он кивает кратко и сжимает пальцами простыни нетерпеливо и желанно. — Думаю, что можно весь сразу. Только не резко вставляй. Теплая улыбка расплывается на лице Губанова и тот медленно вводит указательный до самого конца без особых стараний. Проводит шершавой поверхностью ладони по поджатому бедру и одаривает коленную косточку благодарным поцелуем. Второй палец толкается в расслабленный внутрь неспешно и плавно. Леша внимательно наблюдает за чужой реакцией, выискивая непонравившийся стон — делать больно любимому Вове не хочется. Нельзя и нет никакого желания. Несколько пальцев осторожно двигаются внутри источника жара и поддевают стянувшиеся стенки, приятные и гладкие на ощупь. Застывшие мышцы покорно расслабляются, позволяя кончикам мягких подушечек войти как можно глубже. — Блять. Блять. Блять. Вова обессилено хрипит и издает мягкие чарующие звуки. Короткая серия касаний по заветной точке внутри раскаленного нутра заставляет его сорваться в пленительную бездну сахарного наслаждения. Низ живота сплетает воедино плотный узел и запускает колкий электрический разряд в подрагивающие конечности. Он откидывает отяжелевшую голову на мягкие простыни и изгибает тело над влажными простынями. — Блять. Блять. Вова — настоящее искусство. Он приторно стонет и безжалостно искусывает пунцовые губы, покрытые корками застывшей крови. Шепчет сбивчиво и неразборчиво, после чего хватается ладонью за основание подрагивающего члена. Сжимает пальцы в плотное кольцо и хрипит, давясь вытекающей из рта густой слюной. Ему нужно большее. — Хес. — Семенюк жалостливо скулит и один только вид его раскрасневшихся до предела щек заставляет сердце издать болезненный удар по ребрам. — Хес, милый мой. Леша, трахни меня уже. Умоляю тебя. Не стесняйся, просто трахни. Я не обижусь если ты это сделаешь, Хес. Лешу просить долго не приходится — сам уже на пределе. Его мягкий шепот на чувствительное ушко успокаивает взволнованного от внезапного ощущения пустоты Вову. Нервничает и мнется, робко прижимая к груди подрагивающие ладошки и выжидает самый сладкий момент вечера. Леша осторожно нависает над чужой грудью и покрывает нежными поцелуями горячее лицо. Очерчивает мягкими губами невидимую линию вдоль подбородка и поочередно касается плотно прикрытых век. Он подставляет головку к расслабленному входу и боится не меньше, чем сам Вова. Волнение раскатывает по всему телу холодной волной мурашек и заставляет горло осипнуть. — Вов, можно? — тихо лепечет Губанов, успокаивающе зарываясь ладонью в взмокшие волосы. Он медлит с ответом и заставляет сердечную мышцу сжаться от болезненного испуга. — Да. Леша неторопливо входит во внутрь и удерживает парня за подрагивающие бедра, грозящиеся сорвать невидимую нить темпа. Он поднимает распыленный взгляд вверх и поддается чуть сильнее, вгоняя ствол наполовину длинны. Одновременно с этим Леша наслаждается красивым видом разметавшихся на белоснежной подушке копны темных волос. Длинные ресницы слегка подрагивают и Вова призывно раскрывает алые губы, старательно привыкая к чарующему ощущению наполненности. Леша иногда резок бывает в сорванных действиях, но сейчас старается двигаться максимально осторожно. Он мягко очерчивает шершавыми ладонями контур худощавой фигуры и доводит пальцы до подрагивающей груди. Надавливает подушечками на соски и вызывает чувственный вздох, перетекающий в мелодичное постанывание. Вова поднимает свою голову вперед и проскальзывает по лицу, оставляя развод густой слюны на коже. Тычется слепо в втянутые щеки и носом вздыхает пьянящий аромат родного тепла. Леша мотивацию чужую прекрасно понимает и слегка отстранившись поворачивает голову в нужную сторону. Покусанные губы сливаются в поцелуе — медленном, неспешном и чертовски искреннем. Он улыбается счастливо от довольных мурчащих стонов, продолжая задаривать Вову нежными ласками и глубокими толчками. — Сильнее. Длинные пальцы цепляются за худые бледные плечи в попытке ощутить большее. Семенюк стонет громко и сладко, запрокидывая голову на подушку и плавится от шепчущих поцелуев на собственной шее. Контролировать собственный голос не может и губы испепеляются в постоянных просьбах, мольбах и желаниях. Леша аккуратно берет тонкие запястья в собственную ладонь и поднимает руки над головой — парень под ним открывается еще сильнее. Он склоняет отяжелевшую голову вниз и проводит горячим языком по соскам. Оставляет дорожку крупных засосов на груди и заботливо расцеловывает торчащие кости элегантных ключиц. Двигаться не перестает и головкой члена касается до чувствительного пучка нервов внутри раскаленных стен. Леша ощущает прекрасно, как движется к завершению затянувшаяся игра. — Вов. — просит умоляюще и голос срывается на подрагивающие ноты. Он отпускает затекшие запястья и с неугасаемым лучиком надежды заглядывает в чужое лицо. —Пожалуйста, открой свои глаза. Сердце болезненно сжимается от поедающей внутренности тоски. Чудо не происходит. Вова раскрывает свои мертвые глаза, более напоминающие покрытые пеплом выжженные пшеничные поля — покинутые и безжизненные. Тусклая роговица не играет загадочным отблеском в свете настольного торшера и реагирует на горячие касания привычным молчанием, пока сам Вова млеет и тает, выкрикивая рвущиеся стоны. Больно, но Леша все равно не может оторвать взгляда от опустевших глаз. Внимательно вглядывается в чарующую бездну и кажется, словно она разглядывает его в ответ. Леша сквозь туманную пелену соленых слез отдаленно наблюдает за тем, как красиво извивается дошедшее до финальных штрихов тело. Кислород выбивается из еле вздымающейся груди от ощущения сжимающихся на члене крепких мышц. Он бережным касанием проскальзывает вдоль вспотевших висков и нежно касается губами разгоряченной кожей возле раскрытых век. — Все будет хорошо, клянусь. — надрывающимся голосом шепчет Леша, опираясь ладонями об тонкие плечи. Выпрямляется и выгибается, издавая срывающийся на всхлипы стон. Чувства натягиваются в напряженную струну и он ахает, ощущая приближающуюся разрядку. — Я тебя никогда не брошу, Вов. Я тебя любым люблю и всегда буду любить. Он изливается во внутрь презерватива, инстинктивно продолжая двигаться на протяжении нескольких секунд. Осознает произошедшее и останавливается, напряженно нависая сверху. Приходит медленно в себя — пелена туманная перед глазами рассеивается и Леша ощущает стыд. Губанов вытаскивает обмякший член наружу и стягивает наполненный густой спермой презерватив. Достает из прикроватной тумбочки бумажные салфетки и промачивающими движениями вытирает взмокшее от пота лицо Вовы. Опускается пониже и ловко скрывает следы чужого семени, а после выкидывает ненужный мусор за бортики кровати. Молчат. Вова еще долго лежит на спине и старается восстановить сбивчивое дыхание. Пустующий взгляд просверливает в потолке черную дыру. Он широко раскрывает рот в подобии сонного зевка и улыбается — довольно и счастливо. Подлезает под худой бочок и крепко обнимает Лешу подрагивающими конечностями, устраивая подбородок на едва вздымающейся груди. Издает мурлыкающий отзвук, ощущая ответные касания на пояснице и спине. — Ну спасибо, старый. — Да не за что. — Есть за что, поверь. Они снова молчат и наслаждаются сбивчивым дыханием друг друга. Холодный вечерний ветер обдувает разгоряченные тела и заворачивает хаотичные нити потерянных мыслей в плотный клубок. Леша прикрывает уставшие глаза и все еще старается прийти в себя. Непривычно ощущает, как пространство вокруг подплывает и время восстанавливает застывший ход. Он проводит ладонью по неминуемо испорченной укладкой и вздыхает горько настолько, что Вова не сдерживается от ехидного смеха. — Да иди ты блять. — Губанов возмущенно дышит и не сдерживается от доброй улыбки. — На хуй? — он практически хрюкает от придуманной в голове шутки. — опять? — Нет. — спокойно вторит Леша, горделиво вскидывая ровный носик. — теперь иди в пизду. — Нет у нас ее. — Ну, а мы тебе пришьем. — Охуеть. — Вова замолкает на несколько коротких секунд и говорит максимально серьезно. — Может не надо? Леша проглатывает вертящееся на языке словечко и глубоко вздыхает аромат каштановых волос, кончиком носа зарываясь в влажные копна. Он прижимает брыкающегося парня к себе покрепче и склонившись ловит чужие губы своими. Вова недовольно мычит сквозь невесомый поцелуй и хмурит пушистые брови над открытыми глазами. Леша быстро отстраняется и воздушными касаниями покрывает зацветшую отметинами шею. Переходит на пухлые щечки и останавливается возле обкушенного ушка. — Успокойся, шутник хуев. Ты сейчас полночи свои анекдоты ебанные травить будешь и мне не давать уснуть. — Да иди ты, Хес. — обидчиво отвечает Вова. — Пойду и ты пойдешь. Они снова молчат и Леша пользуясь паузой накрывает их обоих одеялом. Переворачивает взбитые подушки на холодные стороны и устраивает сопящего от возмущения Вову себе на грудь. Мягко зарывается пальцами в шелковистые волосы и закрыв глаза думает о завтрашнем дне. — Эй, старый. — А? — Ты мне одну вещь сказать можешь? — Ну? —Леша устало пожимает плечами и зевает, ожидая очередную шутку. — Ты меня до конца жизни теперь будешь ебать и плакать? Губанов охуевает. Он удивленно вскидывает тонкие брови вверх и впечатывается рассеянным взглядом в пустующие глаза Вовы — вопросы подобного характера ему не снились и в кошмарных снах. Семенюк выглядит удивительно серьезным и даже разозленным немного. Он нервно царапает короткими ноготками кожу в области грудной клетки и терпеливо выжидает ответа. — Да нет. — озадаченно шепчет Леша и сжимает руку на пояснице. — Хуле нет, если да? — Вова подрывается, словно по щелчку пальцев. — Ты реально уже заебал. Плачешь и ноешь вечно, а я ведь тоже не железный. Мне иногда от всякого говна отвлечься хочется и просто с тобой время провести ни о чем не думая. — Я просто. — Леша даже договорить не успевает, как его резко затыкают очередным вскриком. — Хуле ты просто? — он голос поднимает и сопит возмущенно через нос. Вова когда злится выглядит забавно, но мурашки пугливые по спине пробегают ледяными пальцами. — Просто жалко меня слишком, да? Ну и нахуй мне твоя жалость не нужна, пенсия. Я может быть слепой, но далеко не тупой, как вам всем вокруг кажется. Леша позволяет ему выскользнуть из объятий. Семенюк рыскает ногами по полу в поисках одежды и натыкается на кучу разбросанных вещей. Пальцами долго наминает воротник футболки определяя, где находится перед и быстро одевается. Он плотно закрывает серые глаза и натягивает сверху черную маску для сна — зачем понятно лишь ему одному, но все становится на свои места, когда на светлой шелковой ткани расцветают два мокрых пятна Леша рассеяно хлопает длинными ресницами и сжимает края одеяла, когда Вова подходит практически вплотную. Наклоняется и проводит ладонями по кровати, гневливо кривя крупные брови и раздраженно откидывая от себя края спутанных простыней. — Нашел. — Вова победно вскрикивает и хватает кейс с телефоном, заботливо подложенные под его ладони самим Лешей. — А вы говорите, что я нихуя не могу. Да еще как могу. Губанов улыбается кратко и кивает. — Все можешь. — соглашаясь произносит он. — Могу, а вы идите в очко. — Семенюк говорит это с гордостью и вскидывает горделиво нос кверху. — Я сам себе охуенный помощник и друг. Никто мне нахуй не нужен, а жалость эта ебанная тем более. Леша продолжает кивать в ответ на каждое слово и сердце его кровавыми лепестками опадает на холодный паркет квартиры. Плакать ему совершенно не хочется. Возникает навязчивое желание разораться во все стены проклятой московской квартиры и смеяться до сиплой хрипоты в ушах. Жизнь — это сумасшедшая воронка, поглощающая все хорошее и счастливое. Губанов прячет искаженное в сумасшедшей гримасе лицо в длинных ладонях и сквозь пальцы завороженно наблюдает, как красиво поблескивают в свете молодой луны засохшие стебли кустарниковых розочек. Срывается с увядшего бутона лепесток и легким перышком оседает на белоснежный подоконник. Нос обрамляется знакомым ароматом солнечного меда и цветущих почек липового дерева — их с Вовой общая печаль пахнет сладостью.