Твоя горечь — моя горечь

      Хатидже-султан окутали чёрные тучи, глаза наполнены горькими слезами утраты. Тот, кому она бесконечно доверяла и любила, предал её, обнажив истинное лицо перед ней. Эти ночи она проведёт одна, в холодной постели, вспоминая нежные объятия покойного мужа.       — Ибрагим… — жалобный стон заполнит величественные покои Хатидже, погрузив её в ещё больший мрак. — Ибрагим… вернись ко мне…       Он не вернётся, больше никогда не вернётся к ней, и она прекрасно знает об этом, лишь горечь берёт верх над её рассудком. Хатидже всё ещё помнит багровый след на шее мужа, след от шёлкового шнура, что придушил его за считаные секунды. Лишь увидев этот злополучный след, она поняла, что это был он. Султан Сулейман — её брат Повелитель.       В тот день Султанша лишилась не только мужа, но и брата. Брата, что так хладнокровно и жестоко убил своего великого визиря, друга, сокольника и дамата.       — Ты мне не брат больше. — Отрезала Хатидже, глядя на падишаха заплаканными глазами. — У моего брата была совесть, а ты жесток!       Сулейман не проронил ни слова. Ни единая тень горечи и сожаления не тронула его лик, он словно не видел той боли, что испытывала его сестра, словно не знал, насколько он был ей дорог, словно не знал, как верно Ибрагим служил Османскому государству.       Его безразличие убивало. Султанша не знала, как дальше жить, как справиться с этой болью, которая разрывает её сердце в клочья, заставляет безутешно лить слёзы по безмолвным ночам.       У самого уха слышатся жалобные стоны скрипки, которые хоть как-то заглушают эту разъедающую тишину, наполняя момент красками. Изящная рука плавно двигается по тонким струнам, направляя смычок к нужным ниточкам. Закрыв веки, Хатидже вновь видит его. Он направляет её, обнимает со спины своими сильными руками, обхватывает изящную кисть.       Теперь мир существует лишь для них, весь этот мир замер в предвкушении. Мелодия скрипки вызывает у обоих трепет и тепло, что волной накрывает их в эту ночь. Горячее дыхание обжигает затылок, он прижимается к ней всем телом, она же тает в его руках, будто снег, полностью растворяясь в нём.       — Ибрагим, — её губы трогает лёгкая улыбка.

***

      — Хатидже, ты почему не спишь?       За спиной послышался до боли знакомый голос, голос, который возвратил Хатидже-султан в суровую реальность. Она опустила скрипку, вздохнула, а затем медленно повернулась к сестре.       — Да так, не спится, — бросила она сестре, что с беспокойством оглядывала лицо султанши.       Бейхан поджала губы, сровняв их линию. Султанша видела, как Хатидже страдает, как терзает себя по ночам, а днём совсем ничего не ест и не пьёт. Несмотря на все мольбы Гюльфем, госпожа даже не взглянула на еду, что стояла у неё перед самым носом.       — Ну же, сестра, поешь немного, — просила Бейхан, на что она вновь воротила нос.       — Я не голодна, Бейхан, не голодна!       Султанша томно выдохнула, опустив голову. Ей было невыносимо больно видеть Хатидже такой⁚ несчастной, сломанной, одинокой. Она помнила сестру совершенно другим человеком, который радовался всему на свете, помнила её лучезарную улыбку на лице, горящие от счастья глаза и румянец на обеих щеках. Сейчас же казалось, будто этого всего и не было вовсе, словно умерла в ней та Хатидже, что дарила всем тепло своей души. Умерла та Хатидже, что радовалась каждому дню, — пробудилась совсем иная Хатидже. Та, что проклинает всех, та что истязает себя, та, что не хочет жить.       «Что же случилось с моей милой девочкой?» — недоумевала она, однако в эту ночь всё стало ясно как день.       С ней случился Сулейман…       Бейхан приблизилась к сестре, погладив её по волосам. Совсем как в детстве.       — О, моя милая Хатидже, — шёпотом начала султанша. — Я прекрасно знаю, каково тебе сейчас, как сердцу твоему больно, что оно из груди вырывается…       — Ты была права, — хрипло отрезала младшая. — Была права во всём, а я тебе не верила.       — В чём я была права, Хатидже? — недоумевающе глядя в карие глаза сестрицы, спросила старшая султанша.       — В том, что Сулейман не брат нам, — стыдливо опустила взор на мраморный пол. — В том, что прежде всего он повелитель, что мы для него такие же рабы, как и наши мужья. Сегодня я убедилась в этом, Бейхан.       Старшая ахнула, с ужасом прикрывая рот рукой. Неужели он снова осмелился на такое зверство? Неужто вновь так безжалостно пролил кровь своего друга, обрекая свою родную кровь на муки, зная, какой Хатидже была нежной и прекрасной. Он сломал её, растоптал сердце, совсем как растоптал и её много лет назад.       Раны в сердце Бейхан зажили, но она точно знала, что у Хатидже уйдёт слишком много времени для того, чтобы забыть своего драгоценного мужа, а может, она и пережить не сумеет эту утрату, что бременем на хрупкие плечи свалилась.       — Моя драгоценная сестрица, мой нежный тюльпан, — Бейхан заключила младшую сестру в свои крепкие объятья, желая утешить и вновь вдохнуть забытый ею аромат родной крови.       Объятья Бейхан были настолько крепкими, что Хатидже выдохнула от неожиданности. В её объятых Хатидже вновь почувствовала себя живой, нужной и ценной для кого-то. Никто до сей поры не обнимал её так, как обнимает её Бейхан. Даже сам Паргали, которым она так дорожила, не обнимал её так, как обнимала она.       Каждое прикосновение вызывало у Хатидже приятную дрожь в теле. Одинокая султанша вновь обрела свою опору, вновь согрелась в нежных объятьях сестры, которая не хотела отпускать её из них. Хатидже-султан вновь почувствовала себя любимой, и любви Бейхан хватало ей сполна. Казалось, что любовь сестры — это единственное, чего она хотела на этом свете.       Хатидже получила её сполна. Душа её вдруг успокоилась, а сердце перестало болеть и разрываться на части, султанша громко выдохнула, тихо промолвив⁚       — Почему ты всё ещё со мной, Бейхан?       Сестра отстранилась от неё, кратко усмехнувшись.       — Потому, что твоя горечь и моя горечь тоже, милая Хатидже.