Про любовь и травку

Как бы сильно ни хотелось, смотреть в глаза, дышать ровно и разговаривать спокойно не даёт обстановка. Травка сделала своё дело весьма успешно: Серёжа чувствует (не)объяснимую (для него) эйфорию и фейерверки различных чувств, не все из которых приятные. Хочется хихикать, как Вадик во время пьянок, со всего на свете. А ещё спать долго, долго не просыпаться, долго не просыпаться, пока не станешь уверен, что на грани, пока не станешь уверен точно, что твоё состояние сравнимо с летаргическим сном или комой. Плоховато ему что-то. Костя очередную затяжку предлагает, в ладонь смеясь о чём-то своём, даже для Серёжи непонятном. Какие-то глупые шутки про пенисы, наверное. Если честно, Серёжа его не слушает, только догадывается. Не слушает ни его, ни Вадю, по плечу хлопающего и предлагающего съебаться поспать, потому что, видите ли, перепил чуть-чуть. Ему-то в ответ Серёга плечами пожимает только, говоря, типа, «ничем помочь не могу». Сейчас только Ваня почему-то интересует. Ваня, который говорил, что не пьёт и не тусуется, не ходит на тусовки и не пьёт, не тусуется и боже мой ну и пиздец пора завязывать с травкой, в голове какой-то сумбурный комок мыслей, как Смоляр справляется? Только Ваня сейчас интересует, который очень нравится некоторое время. – Ты как, нормально? – из-за бита, в уши долбящего, почти неслышно шепчет на ухо Амина и на предплечье виснет. Лицо у неё красное и такое пьяное, макияж смазан, где-то в уголке губы оставлен малинового цвета поцелуйчик. У кого такая помада? У Ани или Эвелины? Серёжа не помнит, да и не интересует его это особо. – Щас сдохну. – улыбается, глаза прикрывая, выдыхает лилово-серый, ужасный по запаху дым, возвращает трубку Косте. Тот смехом отчего-то заливается. Серёжа зачем-то хихикает тоже. – Там Ванёк с тобой перетереть хотел, зай, ты к нему подойди, а то все уши Луне пропиздит. – А чё говорит? – Да кто бы знал. – Амина улыбается очень непринуждённо и пальцами когтистыми в запутанные кудри зарывается. Серёжа сейчас, кажется, уснёт, поэтому её руку в своей, как бы на прощание, сжимает и направляется туда, откуда слышатся весёлые смешки Эвелины. Кто кому ещё, думает, все уши пропиздит. Останавливается прямо рядом, прямо напротив них, Лины и Вани, вздыхает, заправляя волосы за уши. Жарко. Безумно жарко, Серёжа бы снял своё дурацкое худи розовое, если бы не боялся потерять. Эвелина в топе с вырезом внушительным. Серёже это кажется не слишком приличным (только) в совокупности с блестящими от алкоголя большими глазками и закушенной в улыбке губой пышной. Ярко-малиновой, кстати. Ярко-малиновая подсветка в клубе. Очень красиво профиль Ванин освещает, очень красиво Ваня выглядит, Ваня вообще таким ахуенным кажется, когда выпивает. Становится открытым, что ли, более, свободнее и без стыда совсем. Серёжа чувствует, как от Бессмертных сексом веет. Боже, ему бы феромоны свои поменьше в общественных местах распространять, вообще, там, где Пешков присутствует, не распространять вовсе. У Вани на щеке и где-то выше губы, на родинке, те же следы розовой помады, что и у Амины. Он становится уверен, что это дело рук Эвелины. Как бы ни тяготило где-то в груди, выглядит Ванюша просто обкончаешься. Серёжа смотрит исподлобья и как-то ну слишком расслабленно. Со стороны-то может и видно – чел под кайфом, но Серёже кажется, что он трезвее всех самых не употребляющих на этой ёбаной вечеринке. Вечеринка отстой, вообще-то, ужасная музыка, ужасно душно, словом, всё ужасно. Но Серёжа на Ваню смотрит, и тот, замечает, весь вечер скрасил своим присутствием. Но самого Ваню мутный взгляд, опять и опять на него устремляющийся на протяжении всего вечера, смущает немного. Ах, да, об этом. – Серёг, – в ответ Ваня мычание вопрошающее слышит и принимает это за готовность к прослушиванию. Русые волосы, ко лбу прилипшие, рукой назад убирает. – Чего пялишься и попиздеть не подходишь? Обижаешь. – Ты такой красивый просто, Ванюш, стесняюсь, как не пялиться-то? – Серёжа улыбается и к стене спиной приваливается, уже готовясь слушать недовольное «да харош», «заебал со своими шутками, роллтон». Но Ваня (из-за алкоголя, наверное) удивительно хладнокровно реагирует, всё так же слабо улыбаясь: – Да ладно? – Лин, метки на Амине с Ваней ты оставила? – к Эве обращается, не в состоянии, похоже, внимание на одном объекте больше десяти секунд удерживать. Эвелина хихикает звонко, кивает активно. – Мы в бутылочку играли. – Ваня что, тоже? – И Ваня особенно! Всех зацеловал, выиграл нас. Представляешь, как Наташа охренела? Она от Вади-то отскакивала всегда, а тут Ваня к ней потянулся. – Серёжа в голос мягкий вслушивается, думая о том, какая же Эва глупышка милая, мол, нельзя же в бутылочке выиграть. Но, осмыслив немного, фиксируется на том, кто «выиграл». Теперь взгляд кажется более раздражённым, чем просто расслабленным. Ваня ухмыляется с каким-то нездоровым азартом и вызовом в глазах. Серёжа улыбается и к стене приваливается, когда Ваня в кулак волосы светлые сжимает, а свободной рукой нервно пытается молнию худи расстегнуть. Ваня (не факт, что только из-за алкоголя) удивительно охотно инициативу проявляет, первым в туалет для персонала (чтоб наверняка не потревожили) зазвал, первым целует, первым с ума, блять, Серёгу сводит своими руками самыми ахуенными и губами, каким-то коктейлем приторным отдающими на вкус. Ваня весь на вкус какой-то приторно-сладкий сейчас. Целует Ваня так грубо и жадно, как будто добился того, чего давно хотел, за губу Пешкова не раз кусает. Тот в поцелуй стонет недовольно, хаотично и лениво руками по груди Ваниной проводит, сжимает ткань блядской бежевой толстовки, которая очень бесит сейчас своим присутствием. Серёжа не хочет так грязно, как требует Ваня, он хочет аккуратных и долгих прелюдий. Кажется, будто Ване этого не объяснишь. В мерзком приглушённом жёлтом свете глаза горят хищно. Как у тигра. Пальцы длинные оттягивают кудри назад, заставляя Серёжу голову запрокинуть и открыть глаза. Зелёные напротив дважды азартно стреляют; Серёге блевать хочется. Блевать не от ситуации, нет, не из-за Вани, ахуенного Вани и его ахуенных сильных рук, широких плеч, пиздатейшего торса и, одновременно, симпотного милого личика, того милого личика, которое целовать всю жизнь и своим сделать рвётся. Блевать хочется из-за переизбытка чувств и, наверное, травки. Костя был прав – нужно втягиваться постепенно, а не дымить, как дудку свою со вкусом колы. Серёжа не сообразил, как на коленях сидящим перед унитазом, а не Ваней, оказался. Горло жжёт от фантомных рвотных позывов. Чувствует, как осторожно Ваня волосы придерживает, иногда аккуратно убирая с лица выбившиеся из импровизированного хвоста пряди. Кажется, будто тошнота заслоняет опьянение каннабисовое, старается овладеть ситуацией и выбить всю травку не только изнутри, из желудка, где она только лёгким голодом отдаёт, но и из головы. Серёжа себя слабым очень чувствует. – Всё нормально? – приоткрывая дверь кабинки, спрашивает вполголоса Ваня. Слышно – волнуется. В голосе на некогда дикий секс уже и намёка нет. Серёже немного жаль даже. – Да. – а в висках пульсирует, горло режет. Умыться и рот в раковине прополоскать, а потом домой уехать, вздрочнуть и расплакаться, сидя в душевой, кажется лучшей идеей. – Хочешь домой? – Ваня будто мысли читает. Серёжа невольно бровки домиком делает и смотрит слегка сожалеюще. – Хочу. Попрощаться со всеми не удаётся: Ваня говорит, что лучше быстрее уехать, потому что это займёт слишком много времени. Таксист ворчит что-то про свою семью, про жену, которая мозги вечно пилит, про дочку-ангела, в которой души не чает; парни не слушают его. Серёжа на плече чужом устроился головой и виновато поглаживает пальцами костяшки Ваниных запястий, а тот шепчет, через слово запинаясь, что это он виноват, что лучше бы потерпел, а потом, в спокойной обстановке, без шума, наркоты и алкоголя, поговорили бы, что лучше бы не требовал потрахаться на месте, что теперь вообще не хочет пить никогда в жизни. Серёжа думал, что в клубе жарко – дома жарче. Торопился, походу, слишком, не удосужился окна открыть, когда к Владу, в машине ожидающему, бежал. Мальчики куртки лениво на тумбу кидают и в комнату проходят. Ваня просит поспать. Ваня просит поспать и заботливо поправляет подушки и одеяло чужой кровати, когда Серёжа, с трудом скинув с себя худи и джинсы, укладывается. Сам рядом, на край, садится. За руку берет. Скорее для своего спокойствия, чем Серёжиного. – Ты не злишься? – Нет. А должен? – Ваня в темноте пытается рассмотреть карамельные радужки, из-за чёлки разлохмаченной выглядывающие. – Мы собирались поебаться. – Ты дебил? – хмурится и ладонь сжимает. – Тебе плохо стало, какая разница, чё мы там собирались? Ещё успеем. – Ты точно не хочешь? – Серёжа приподнимается на локтях и пересаживается на Ванины бёдра, зарывается руками в русые волосы. В темноте не видно, что они оба совсем красные. Почти такая же красная тонкая нить крови стекает по подбородку и впитывается размытым пятном в бежевый воротник. Ваня опять губы в кровь съедает. – Хочу. – осторожно протягивает, размазывая тыльной стороной запястья красную дорожку. Серёжа неуместно замечтает что его ужасно бесит привычка губы кусать, а потом облизывать нервно, потому что болят. Хочется за язык потянуть и гигиеничку подарить. У Амины, говорит, неплохая есть. – А ты? – Ваня руки на шею закидывает. Запрещает отвести взгляд и спрятаться, хотя внезапно очень хочется сделать именно это. Серёжа целует. Ранки на покусанных губах зализывает, проводит по плечам вниз и пытается под толстовку руками залезть. Ваня на поцелуй не отвечает. Ваня вообще, кажется, отсутствует. – Серёж. – в грудь слабо толкает. У Пешкова выражение лица такое, будто его сейчас отчитывать будут, и он готов. – Ты же не хочешь. Вблизи Ваня красивый очень. Серёжа второй раз уже замечает. Красивее, чем обычно, можно рассмотреть каждый момент на лице, который особенно нравится. Но ещё Серёжа замечает, что ему действительно больше не хочется трахаться. Хотелось в клубе, да, хотелось, когда он был в порядке, когда хорошо себя чувствовал. Разве он не подводит Ваню сейчас? – Не хочу. – утыкается носом в трапециевидную, вздыхает шумно. Ваня улыбается отчего-то одним уголком. Говорит, что всё нормально, что раз нет желания – не надо, не хочет же он просто пользоваться услужливостью, что утром он обязательно скажет Серёже, что любит, когда трезвее будет. А Серёжа думает, что всё к лучшему и что Ваню, желающего дикого секса, и Ваню, нежно поглаживающего по затылку, хочется любить одинаково сильно. Серёжа реально рассчитывает на неловкое трезвое признание в любви утром, когда входная дверь закрывается, и он остаётся в квартире один.