Морфий

«Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, - как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!» М. А. Булгаков повесть «Морфий» В будничном покое отделения петербургской больницы послышался звон сирены реанимации. Но никто особо и не повёл носом, медсестры продолжили перемывать косточки мужа одной из них, санитары лениво направлялись к курилке, а практиканты спорили между собой кто будет выносить утку старого деда, от которого уже на расстоянии веяло смертью. Хотя, в этой больнице как и в тысячах других аура смерти не покидала её со времен постройки. Мнимое спокойствие рушится после того, как в отделение ввозят на каталке окровавленное тело парня, которому на вид было лет двадцать. „ножевое ранение”, — эхом раздаётся по всему холлу приёмного. Как в замедленной съёмке к парню подбегает молоденькая медсестра дрожащими руками вводит в вену катетер с новокаином, ужаснувшись не только от обилия крови, но и от следов уколов на его предплечье. Но она не успела и слова сказать: инициативу в свои руки взял хирург-реаниматолог. – У нас тут артериальное кровотечение, жизненно важные органы не задеты, давление пониженно, пульс слабо различим, придётся делать переливание, однако, есть одно «но» наш голубчик балуется наркотическими веществами. Милая, будь добра – узнай какая у него группа крови и пригласи сюда Фёдора Михайловича, а я его заштопаю. – спокойно без капли волнения в голосе проговорил врач. – как скажете, босс,– уже с вернувшейся уверенностью ответила медсестра. Мори Огай – местная знаменитость, никто не знает почему такой талантливый врач работает в обычной государственной больнице, возможно прошлое его связанно с чем-то тёмным, и он решил залечь на дно, или же это банальный альтруизм– ответ на этот вопрос знает лишь сам хирург. Тем не менее какие бы скелеты в шкафу Огая не были спрятаны, на его счету остаются сотни спасенных жизней и судеб. мужчина только своим присутствием внушал окружающим спокойствие, однако практиканты его побаивались. Сам он считает медицину – искусством, он подбирает нужное лечение, как ноты в вечерний ноктюрн, даже сейчас, стоя в операционной, Мори старается подобрать нужные ноты для такого юного и такого сломленного юноши. Думая про себя, о возможных способах получения такого ранения, мысли о несчастном случае он сразу же пресек. Ножевое явно сделали в спешке, будто не желая убивать, а скорее припугнуть. Наверное , этот парнишка задолжал какому-то барыге, что ж подтвердить эти мысли Огай сможет только после прихода парня в сознание. Медсестра несколько минут мнется перед дверью молодого, но внушающего большие надежды нарколога. Дело в том, что он для многих казался человеком нелюдимым, а его проницательный взгляд пробирал до дрожи, все в больнице считали что именно из-за его взгляда его пациенты избавлялись от зависимости с вероятностью 90% Стук в дверь пронзил слух Фёдора, он не любил когда в его кабинет врывались без предупреждения. Однако, скорее всего случилось что-то неотложное, раз нарколог понадобился посередине дня в среду. – Войдите, – тихо, но уверенно, произнёс врач – Добрый день, Фёдор Михайлович, вас Огай вызывает, там парнишку с ножевым привезли, он в тяжёлом состоянии с явными признаками наркотического опьянения – Я понял. Ну пойдёмте раз Огай вызывает. – Только я по дороге заскочу в амбулаторию, но вы можете идти к операционным, я думаю они уже закончили. – Как скажете, - ответил Фёдор Парнишкой оказался двадцатидвухлетний Дазай Осаму, для того кто провалялся в отключке два дня он был весьма бодрым, всё время шутил и валял дурака, к слову он успел стать местным любимчиком медсестёр, даже сумел растопить сердце суровой Лидии Ивановне, которая работала тут ещё со времен союза. Огай делал только положительные прогнозы на дальнейшее физическое состояние, переливание крови прошло на ура, в целом, парня могли бы готовить к выписке, но лошадиная доза морфия, обнаруженная в крови юноши, не даёт этого сделать без консультации врача-нарколога. Федор уже битый час пытался вытянуть из Осаму хоть какую-то информацию – Не играй со мной, мальчишка, если хочешь выйти отсюда и не загреметь в психушку, просто поговори со мной. – спокойно отчеканил врач – О чем же? – с усмешкой спрашивает Осаму – Шутками своё истинное лицо не спрячешь – произнёс Достоевский Лицо Дазая вмиг изменилось, взгляд его потупел, теперь парень вовсе залип на одному ему известную точку на обоях кабинета нарколога. Кстати, о кабинете, здесь было слишком стерильно даже для больницы, истории больных были аккуратно расставлены по папочкам, складывалось впечатление что у врача мания к перфекционизму. – Я попал в точку, верно? Я хоть и выгляжу молодо, но меня не проведёшь, у тебя появляются первые признаки ломки. В частности – тремор. Ты кружку с чаем раз двадцать чуть не выронил, при этом ни разу не сделал глотка и не прикоснулся к печенью, есть не хочется, да? Но держишься ты довольно неплохо, по моим подсчётам ты не употреблял около трех дней, как ты так хорошо скрываешь ломоту в мышцах, это же наверное так больно. – с притворным сочувствием проговорил Достоевский – В месте где я раньше жил чувствовал боль и похуже — внезапно прервал монолог Фёдора понурый голос Осаму. — У меня нет родных и близких – продолжал он – Я жил в детском доме, я давно забыл что такое тепло и забота, всё что с нами делали воспитатели – это избивали за малейшие проступки, я был ребёнком и не понимал и до сих пор не понимаю за что я такое заслужил. В семнадцать лет я оттуда сбежал, мне помог один неравнодушный к ужасам этого детского дома воспитатель. Он всегда мне помогал – помогал обработать раны, полученные из-за внеочередного избиения или драки, помогал достать хорошие вещи, готов был выслушать и поддержать, даже мои сопли от рыданий стоически выдерживал на своём плече. В один момент я стал считать его своим отцом. До 18 лет я жил у него. но он погиб. Внезапно и очень больно. Так как квартира у него была съёмной, меня выгнали из неё через месяц, я стал шляться по разным притонам питера, я погряз в этом дерьме настолько, что не помню два года своей жизни. Бесконечный поток людей, секс, алкоголь, я пытался заглушить ненависть и боль в грудной клетке от которой не помогало ни одно обезбаливающее. В 20 лет я подсел на морфий, поначалу я почувствовал вселенское облегчение, но с каждым разом доза требовалась все больше и больше, так я залез в долги и собственно за это меня и пырнули. Я так устал, каждый день я думаю о том, что закончить эти страдания смогу лишь одним способом. – последнее Осаму протараторил. Я тебе помогу – ответил Фёдор с теплотой в голосе. Первые два месяца реабилитации были самыми тяжёлыми и для парня, и для врача. Федор взял личную опеку над Дазаем, велел медсестре в случае чего звонить ему. Первые месяцы реабилитации были тяжёлы, потому что были наполнены бесконечными и болезненными ломками, мольбой за получение новой дозы, просьбами ввести смертельную инъекцию, чтобы не мучиться, рвотой, тремором, тяжёлой депрессией, неуправляемым гневом и раздражительностью, истериками, плачем. Хоть, Достоевский и был закаленным в этом деле, на практике он видел и не такое, но сердце его разрывалось при виде Осаму, ему невозможно хотелось согреть это худое и бледное тело, зарыться в каштановые кудри и вдыхать терпкий больничный запах, который въелся Дазаю в кожу. Федор понимал, что он безвозвратно упал в омут, он нарушил все клятвы и все правила субординации, но всё мигом забылось, как только Осаму спустя долгих два месяца стало лучше. Пропал тремор, исчезла болезненная бледность, вернулся тёплый румянец на впалые щеки, глаза сияли, вместе с ними засиял и врач. Федор знает, что торопиться с выпиской нельзя, потому что это может быть лишь мнимое облегчение, по договору реабилитация Дазая длиться полгода, так что ему предстоит ещё четыре месяца находиться не в самой лучшей, но уже в родной больнице. Осаму на удивление подружился с Огаем, как выяснилось у них было много общих тем для разговора. Местные медсестры были до сих пор в восторге от Дазая. Но самое главное, что Осаму стабильно каждый вечер проводил в кабинете у нарколога, они беседовали на самые разные темы, Дазай постоянно подкалывал Доста(да, он его достом называет). Федор же искренне смеялся над его не самыми удачными шутками, много рассказывал о психологии, о разных теориях. Парнишка же стал ураганом в размеренной жизни Достоевского, даже не ураганом – хаосом. Не смотря на то, что они были совсем не похожи, они смогли найти утешение друг в друге, назвать себе обычными друзьями они не могли их связь была куда глубже. Оставшиеся 4 месяца реабилитации они наслаждались обществом друг друга, пока в один вечер палата Осаму не опустела. Опустела она не потому что его выписали, а потому что Дазай сбежал. Состояние парня пошло на поправку 4 месяца назад лишь из-за того что он стал воровать больничные запасы морфия и делать себе инъекции. Выяснили это только после побега Осаму. Федор не мог поверить, что позволил себя обыграть, он был настолько ослеплен, что не заметил такие явные признаки вернувшейся зависимости, ему казалось, что это он заставляет Осаму так искренне улыбаться, что он заставляет парня жить. А юноша тем временем заставляет жить Фёдора. И вот всё рухнуло в один вечер, нарколог стоит посреди пустой, холодной палаты, пропитанной противным терпким больничным запахом. Начав лечения Дазая Федор забыл, что наркоман навсегда остаётся наркоманом. И ему абсолютно на все плевать, ему хочется лишь новой дозы. Федор ошибся. Федор утонул. Пробирающий до костей ветер неумолимо дул в спину юноше. Дазай стоял у края Литейного моста, он не думал ни о чем, лишь о человеке который так старался ему помочь, возможно не будь у него зависимости, их отношения сложились иначе, все эти месяцы дазай убеждал себя, что принимает морфий, лишь для того, что бы увидеть счастливое лицо своего лечащего врача, а не для того чтобы избавиться от съедающих ломок. Ему уже ничего не поможет, он убил себя ещё в момент первой инъекции, совсем не совестно сейчас будет сделать шаг вперёд и покончить с этим. И он уже смотрит на мрачную гладь Невы, готовый сделать решающий шаг, но перед глазами начинает плыть и он медленно погружается во тьму. Терпкий знакомый запах первое, что почувствовал Дазай, когда очнулся, второе - холодный пронзительный взгляд, который он видел в первый день их знакомства. Он смотрел безразлично, пусто. Дазай хотел поднять руку, но понял, что полностью увешан всякими проводами –Что со мной? –спрашивает Осаму В ответ ему лишь тишина. Фёдор всё это время стоял в дверном проеме, но тут он резко разворачивается, готовый уйти – Федь, не уходи, пожалуйста, останься – проговорил Дазай, смахивая нахлынувшие слезы, он был похож на ребенка, у которого отобрали игрушку. – Зачем? – куда-то в пустоту бросает Фёдор и уходит. Ему хотелось выпить ещё с момента когда Осаму привезли в больницу во второй раз, он едва ли дышал, Достоевскому впервые диагноз передоз принёс физическую боль. Но это в прошлом, сейчас он сидит в своей комнатке в коммуналке пьёт какое-то дешевое пойло лишь бы забыться. Ему было больно, потому что во всем случившемся он винит себя и свою слабость, не смог устоять перед каким-то мальчишкой, позволил ему себя уничтожить, обыграть. Мутным взглядом он цепляется за ноутбук, берет его и покупает на последние деньги билеты на самолёт в Москву, ему уже давно предложили работать там в частной клинике. На ватных ногах он подходит к кровати и буквально проваливается в сон. Посреди ночи Федора разбудил телефонный звонок, но сейчас он не хотел ни с кем разговаривать и просто сбросил его. На утро Достоевский просыпается с адским похмельем, он буквально дополз до раковины чтобы умыться. Вернувшись в комнату, в голову ударяет телефонная мелодия. Кто-то звонит с номера приёмного отделения больницы. Взяв трубку Достоевский ответил: – Алло – Фёдор Михайлович, у вас сегодня в отделении умер пациент – протараторила медсестра Сердце Достоевского замерло – Кто? – еле выговорил Фёдор – Осаму Дазай.