Бракованные детали

«Помощь точно не придёт ко мне снаружи,

Не жду её и изнутри, зато я сам могу помочь

Кому угодно, я всё ща устрою на раз-два-три»

Освещаемые алым закатным солнцем крыши на Лиговском были главным пристанищем двух друзей с самого детства. Особое наслаждение и трепет они испытывали от видов Ленинграда на высоте полёта свободных птиц — величественные позолоченный купол Исаакиевского собора и шпиль Петропавловской крепости, казалось, касались самих небес. Последние солнечные лучи окрашивали каёмки облаков магическими переливами, а в тёплом июльском воздухе стоял пьянящий аромат свежести и сладких пионов. Рома аккуратно держал Еву за руку, перепрыгивая с металлических настилов, ведя её в укромный уголок с захватывающим видом на исторический центр родного города, куда редко доходили туристы и гости культурной столицы. Неделю назад ребята договорились поболтать за бутылкой молдавского полусладкого «Негру де Пуркарь», так как в прошедшие будни ни разу не пересекались в штаб-квартире их группировки. Рома заботливо расстелил клетчатое покрывало, под которым они с подругой укрывались от страшных раскатов грома и молний будучи совсем маленькими, и уставился вдаль — на завораживающую императорскую архитектуру, каждое здание которой он считал настоящим произведением искусства. Бежевые дома с отсыревшими тёмными пятнами, трещинками и облупившейся штукатуркой контрастировали с величественными дворцами, украшенными фресками, скульптурами и белоснежным мрамором. Пара друзей никогда не называла город «Ленинградом» меж собой. «Санкт-Петербург» — величавый и гордый, непостижимый и таинственный, эпицентр интриг, развлечений и просвещения — именно таким был Петровский замысел, и никаким красноармейцам не удастся присвоить его себе. Подобно декабристам и белогвардейцам, Ева и Рома сопротивлялись подчинению и раболепию. Они родились и жили в Санкт-Петербурге. Владимир Ильич может переворачиваться от этого знания в кремлёвском мавзолее сколько неусопшей душе угодно. — Ну и неделька… — выдохнула Ева, завязывая шнурки на потёртых некогда белоснежных кедах. Резиновая подошва с серыми и едва заметными красными пятнами выдавала активную носку. — Да, как с цепи сорвались. Я только успевал патроны пополнять, раза три на базу мотался, — Игнатов ловко откупорил бутылку и сделал первый глоток сладкого красного вина. — Я за неделю убила троих. Троих! Не считая новогодней ночи, это рекорд. Девушка грустно усмехнулась своим словам и прислонила переданную бутылку к губам. Густая и терпкая жидкость разлилась по горлу прямиком в желудок, заставляя зелень усталых глаз заискриться. — До сих пор не понимаю, как ты этим занимаешься. Неужели это так просто?.. Убить кого-то… — Рома обернулся на подругу, желая поймать хоть какие-то эмоции на её давно равнодушном ко всему лице. — Ирония знаешь в чём? — Ева нахмурилась. — Убийство — плохая штука независимо от обстоятельств, но люди умудряются делить её на хорошее и плохое. Если ты убиваешь кого-то посреди ночи за деньги — ты плохой, если по случайности — будут разбираться, а не жертва ли ты обстоятельств, если на поле боя — ты однозначно хороший, вот тебе медалька. Всё ведь однозначно, разве нет? — Не сказал бы… Убийство маньяка или какого-то тирана, устроившего массовый геноцид — это же хорошо. — Без суда и следствия, без выученных уроков и выводов, без изучения причин — это такое же убийство, чем ты лучше того, кого наказываешь? Думаешь, совершаешь благое дело? Не-а, — покачала головой девушка и отпила ещё вина. — Убьёшь убийцу и сам сядешь за убийство. — Всё равно не понимаю, — Рома слегка пожал плечами. — Ты же человека жизни лишаешь. А у него ведь… Планы были. Семья, друзья, мечты, всё такое. — Ну ты ведь помнишь, как меня колбасило в начале пути? — Ева хмыкнула и посмотрела в бордовые небеса. Закатные облака ускорились, и наёмнице показалось это очень символичным. Конечно, парень помнил их общие истерики. Попав в безвыходную ситуацию, в буквальное криминальное рабство посреди процветающего социализма, каждый день был для них полным ужаса. Немого — потому что тебе нельзя рассказывать о нём, всё равно никто не поможет. Еве пришлось тяжелее — с девушкой беспринципные бандиты мало считались, то и дело угрожая разного вида расправами. Ещё года три назад она не могла похвастаться суровостью духа и этой силой во взгляде, так не шедшей её юному возрасту. Ей всего восемнадцать лет, а за плечами — пару десятков убийств, раскрытие которых сулит смертной казнью по семьдесят седьмой статье. Смерть от рук группировки, у которой они взяли взаймы пистолет для запугивания или смерть на электрическом стуле, но не с такой высокой гарантией. Выбор очевиден. И он давным-давно был сделан. — Забудешь такое… — В общем, если воспринимать себя как исполнителя, то становится проще. Спадает этот груз моральной ответственности, понимаешь? — Романова задумчиво поджала губы. — Как у тебя. Ты не убиваешь человека напрямую, ты лишь даёшь оружие и патроны, чтобы это сделал кто-то другой. Хотя если копнуть глубже — мы с тобой мало отличаемся в уровне вины. — А вот насчёт вины… Гложет она тебя? Меня — да, пиздец как, а уже сколько лет мы этим занимаемся… — парень широкими глотками отпил вина из горла, будто пытаясь залить просыпающуюся совесть. — Закончит, когда ты перестанешь так эмоционально на это реагировать. Нет в нашей новой профессии места чувствам, Ромка, иначе сидеть нам с тобой… Порознь, — девушка показала решётку пальцами и улыбнулась с горечью. — Смирись просто, ничего нам больше не остаётся. В конце концов, людьми-то мы быть не перестали. И друзьями тоже. — Думаешь, мы не выйдем из этого плена? — Грустно выдохнул Игнатов и обхватил колени длинными пальцами, смотря в сумрачную даль. Густая темнота накрывала северный город, превращая чудеса изысканной архитектуры в обезличенные чёрные силуэты. — Как раз хотела предложить альтернативу тебе, — наёмница хитро ухмыльнулась краешком рта. — Давай в Москву сбежим? Шальная идея поселилась в голове Евы давно и навязчиво крутилась на пластинке мыслей — этот город был невероятно прекрасным, но он станет причиной её кончины, если отсюда не уехать. Рому тоже не ждёт здесь прекрасное далёко — их спишут и кинут трупы бороздить Финский залив до тех пор, пока несчастный моряк не обнаружит всплывшие разбухшие тела посреди беспокойных волн Балтийского моря. Рома — лишь жертва обстоятельств, хотел помочь и взял в долг тот самый злосчастный пистолет. Добрая душа, состоявшая из чая, шоколадных конфет с карамельной нугой и крепких объятий. Он июньский Петербург, ласкаемый тёплым ветром и мягкими лазурными волнами каналов. Он семья и забота. И Ева обязана сделать всё, чтобы уберечь самое дорогое от последствий своих проблем. Игнатов всем сердцем любил место своего рождения, измотанную светлую маму и беспечную юность под песни бит-квартета «Секрет», но осознавал, что перспектива здесь всего дна — пополнить списки тех, о ком пишут в рубрике некрологов местных газет. Рома знал, что рано или поздно им с Евой придётся удрать, но не сейчас, когда Питер так прекрасен… Когда прохладное безлюдное утро можно встретить с сигареткой на живописном канале Грибоедова, спуститься в булочную в подвале трёхэтажного дома, зацепив свежевыпеченную ароматную пышку, обжигающую пальцы сквозь бумажный пакет. Обсудить новости со знакомым с детства, ещё сонным дворником, лениво сметающим последствия вечерних прогулок местной молодёжи. Не торопясь, под щебетание воробьёв, уютно сидящих на парапетах набережной, добрести до Малой Подьяческой и скрыться во дворе-колодце, в логове тёмных противозаконных дел. Сердце болезненно сжалось от мысли о переезде в чужеродную грубую Москву и отдало приказ впервые в жизни сказать родной Еве «нет», но… Но она всегда учила его думать головой. — Давай, — грустно ответил парень и провёл рукой ото лба к затылку, укладывая пряди платиновых непослушных волос. — А что, если они ринутся нас искать? — Татарин нас с тобой определит куда надо, он обещал помочь. Говорит, есть у него в Москве какой-то дядька, промышляющий теми же делами, и он даст нам крышу на первое время. Игнатов поморщился. Татарин всегда казался ему неприятным типом, начиная от голоса и заканчивая хищной улыбкой во все тридцать два. Как-то раз Рома назвал его по имени и словил мощную оплеуху по затылку, какие обычно прилетают от старших братьев в перепалке за семейным столом. — Витя Багров я только для друзей и родни, чтоб я больше этого из твоего рта не слышал! — Сердито крикнул тогда лысый коренастый мужчина. Ева поставила опустевшую бутылку вина рядом с едва шевелящимся флюгером за спиной и придвинулась к Роме, опустив голову на его острое плечо. Последние летние ночи в Петербурге они точно проведут здесь, под холодным светом мигающих звёзд. Разведённые мосты, белые ночи, набережные из серого камня, своры бездомных котов-аристократов, солнечные лучи, пробирающиеся меж плотно воздвигнутых домов, люди, умудряющиеся даже материться культурно и родная коммунальная квартира с расписанными ручкой стенами — всё это остаётся позади. — Я и сама не рада, но у нас нет выбора, сам видишь, что дела только ухудшаются… — тихо произнесла наёмница и чуть всхлипнула, сдерживая слёзы от накатившего испуга. Неизвестность неприятным осадком поселилась в её душе. — Я бы очень хотел с тобой хоть раз поспорить, да только ты поводов не даёшь, бесишь аж, — парень добродушно усмехнулся и заботливо приобнял подругу, глядя на полную яркую луну, воцарившуюся на чистом звёздном небе. — Вдруг нас с тобой в Москве ждёт что-то… хорошее? — Пока Ром-Ром вместе, всё будет хорошо, клянусь. Игнатов поцеловал Еву в темечко, ласково гладя её тёмные волосы и прижимая к тихо стучащему сердцу. Говорят, архитектура — это застывшая музыка. В таком случае родной покидаемый Петербург — это «Лебедь» Сен-Санса, некогда звучащий на весь ночной город из окон Зимнего дворца.

«И этот город останется Также загадочно любим»