Чистая совесть

      В замкнутом пространстве нервы понемногу успокаиваются от прежней суматохи экзамена. Звонкие детские возгласы возникают уже где-то на периферии привычным фоновым шумом, и Курапика мирится с пятью десятками проигранных часов, твёрдо решая, что потратит их на заслуженный отдых.

***

      Читать при выключенном свете — не самая лучшая идея, и это единственное, что удерживает его от тихого шуршания страницами посреди… ночи? Раннего утра? В выделенной компании коморке и окон-то не было, чтобы сказать наверняка: лишь электронный циферблат, отсчёт на котором тянулся уж слишком медленно. Курапика рад, что это не привычные часы, подобные тем, что до этого момента он преимущественно видел в домах. Должно быть, тот глухой звук, с которым перемещаются их тонкие стрелки, понемногу свёл бы всех пятерых с ума. Особенно Леорио. В самом деле, перед глазами предстаёт вполне себе живая картина: тот поначалу лишь нервно отстукивает ногой в такт злосчастному тиканью, пока мрачнеет и мрачнеет нахмуренное, не побритое заблаговременно лицо. И минуте так на шестой-седьмой срывается с громким: «Да сколько можно!», вскакивает с низкого дивана и вопреки всем уговорам тянется руками с целью то ли снять, то ли вмазать по стеклянному циферблату и переломить одну из ни в чём не повинных стрелок. Юноша лежит неподвижно, затаив дыхание, прежде чем высунуть из-под одеяла бесшумно голову и найти в полумраке знакомую фигуру.       Леорио, как и ожидалось, спит. Их с Тонпой определить легче всего: оба храпят, видимо, из-за неудобного положения. Только вот ни одному не двинуться с места после баталий в течение доброго получаса за право дышать сравнительно свежим воздухом. Курапика щурит серые глаза, пытаясь различить размеренное вздымание чужой спины. Ещё с самого окончания боёв один на один те двое грызлись с особым остервенением: Тонпа, должно быть, в желании пошатнуть уверенность их друга ещё сильнее да придавить тяжким грузом вины, а Леорио, в свою очередь, защищаясь гораздо агрессивнее нападавшего и провоцируя его таким успехом продолжать. Монотонный шум кондиционера мешает различить тихое дыхание, но он почему-то уверен в чужом беспокойном сне — почти наяву видит нахмуренные брови и тщетные попытки зарыться в сравнительно небольшое по длине одеяло с головой. И в груди при виде такого друга что-то болезненно откликается.       Общая злость за кратковременный порыв их старшего приятеля уже давным-давно утихла, и один лишь сокрушитель новичков всё ворошит старые угли палкой, надеясь зажечь рано или поздно на подорванной уверенности друг в друге костёр. Леорио вспыльчивый и громкий, да, но многие вещи принимает близко к сердцу. Вот оно — ещё одно забавное наблюдение Курапики. И эта черта, что удивительно для самого выходца из клана Курута, практически компенсирует в его глазах проявленную когда-либо другом безрассудность. Должно быть, такие люди встречаются редко. И в качестве жеста уважения к столь банальной простоте и искренности он желает окликнуть хотя бы на пару слов, уверить, что они с Киллуа и Гоном уже давно простили те несчастные и столь не значимые в жизни пятьдесят часов. Жаль только, что слова эти так и останутся простым намерением, промелькнувшим в едва сонной светлой голове — сказать вслух без какого-либо контекста, должно быть, очень неловко.       В темноте Курапика чувствует на себе безмолвный, будто бы осуждающий за эту нерешительность взгляд. Моргает, сгоняя настигшую его было лёгкую дрёму, чтобы чётко утвердить: ему не показалось. И шуршит всё-таки лёгким одеялом, возвышаясь головой над стопкой книг с целью оглянуться. С соседнего дивана глаз с него не сводит Киллуа, и юноша ощущает противоречивый ситуации порыв выдохнуть с облегчением.       — Не спится?

***

      От долгого наблюдения за циферблатом на стене начинает понемногу расплываться зрение. Собственный внутренний ритм не подводит: стоит досчитать примерно до шестидесяти и прикрыть на мгновение глаза, как огни на циферблате временно тухнут и сменяются не слишком обнадёживающим «38:59». Стоит признать, снаружи срок никому из них не казался настолько большим.       Где-то позади разочарованно вздыхает Гон. То ли следил за тем, как утекают минуты, вместе с ним, то ли проиграл в очередные гляделки своему новому другу. Эти дети кажутся наименее обременёнными психологическим давлением временного ветхого пристанища. Оно и понятно — в общем распоряжении и книжный стеллаж, и работающий телевизор со стопкой коробок с дисками в нижнем ящике, и принесённые из «внешнего мира» удочка да скейтборд. Курапика всего-то на пару лет постарше будет, а уже не понимает истоков безграничного, казалось бы, юношеского воображения. Пока те громким полушёпотом, словно бы опасаясь бесцеремонно подорвать установившуюся тишину, устанавливают правила очередной игры, сам он переводит взгляд на электрический чайник с мигающей от старости подсветкой, в котором медленно закипает вода. Мутное отражение в нём уставшее и скучающее. Юноша вглядывается тщательнее, когда за стеклом к поверхности начинают подниматься первые небольшие пузырьки. Тянет было руку с намерением снять чайник с нагревающейся подставки, но почти неловко встречается с неожиданно возникшей в поле зрения чужой.       — Не нужно, я сам налью, — Леорио машет кистью перед его лицом, окончательно выводя из подобия транса. С шумным вздохом опускается на подстеленный плед аккурат возле него, подтягивая заодно с противоположного края стола к ним и две кружки. — Ещё немного — и я в этой тишине совсем загнусь, честное слово.       — Присоединился бы к нам тогда? — подаёт следом голос Гон. Минутой ранее он тихо шипел и активно потирал ушибленные ладони друг о друга, по чему не так сложно догадаться — Киллуа бессовестно обыгрывает его даже в банальное «летела корова», чему ещё и очень рад.       — Ой, будто бы они с Леорио покажут результаты лучше твоих, — дразнит юный Золдик, хитро щуря свои светлые глаза на обоих.       — Мы можем сыграть в «крокодила»!       — Курапика и я слишком взрослые для таких игр уже, — будущий врач только фырчит в ответ на такие бессовестные провокации да легко хлопает по плечу упомянутого. Юноша рефлекторно вздрагивает и расправляет плечи. Правда, от неожиданности больше, чем настоящего дискомфорта, вызванного силой чужого удара. Леорио посыл улавливает и слегка расслабляется, решаясь наконец залить в обе чашки поочерёдно кипяток. — Правда ведь?       — Не указывай ему, — замечает Тонпа быстрее, чем кто-либо из них успевает ответить. И ищет поддержку либо в гордости юноши, либо в желании ребят увлечь поддавшихся безмолвному гнёту.       Курапика готов поклясться, его друг рядом от злости скрипит зубами. И одаривает вступившегося за него таким взглядом, что ненароком ловит в ответ испуганный чужой с тихим: «Молчу я, молчу…»       — Простите, — он качает головой в надежде стойко выдержать расстроенное лицо, что скорчил с его отказом Гон. — Я действительно не в настроении для игр.       — Так ведь и совсем тоска съест… — тянет Киллуа, опираясь своими ладонями в колени. Смотрит внимательно то на одного, то на другого, и замолкает. Понимает, что хуже споров с Гоном только споры с двумя этими взрослыми детьми.       В комнате повисает неловкая тишина. Только тихо сдувает вздымающийся от чашки с чаем дым Курапика и от нечего делать щёлкает пальцами Тонпа. Один щелчок выходит настолько громким, что не рассчитывает расстояние до керамики и обжигается о бортики посуды Леорио: шипит настолько резко и громко, что взоры всех сидящих в комнате тут же обращаются на него.       — Как вы думаете, кто-нибудь уже добрался до финиша? — он решает спросить как бы невзначай, конечно, не с целью оправдать прикованное к нему внимание.       — Это могли бы быть мы, если бы кое-кто не спустил целых пятьдесят часов в утиль.       — Да что ты заладил? Ну спустил и спустил — уже ничего не поделаешь, с кем не бывает! У нас осталось целых десять.       — Кто, по-твоему, за десять часов успеет спуститься с этой башни? Организаторы по-твоему установили срок в три дня просто по своей прихоти?       — Хисока?       Спорящие неловко замолкают, как только в разговор встревает Гон. Курапика совершает глоток из своей чашки и опускает её на столешницу, оборачиваясь к юному другу целиком. Очевидно, думает. Этот странный фокусник привлёк его внимание с самого первого столкновения лицом к лицу.       — Ты настолько в нём уверен?       — Да, — мальчик кивает с крайне решительным видом. Ничего удивительного, в целом, ведь и остальные присутствующие спустя минуту раздумий поочерёдно пожимают плечами в знак нежелания возражать. Потом, правда, сверлит взглядом пол задумчиво — и всей решимости как ни бывало. — Может быть, он мог и спуститься за первые три часа… я не уверен.       — Говоря о других, — осторожно продолжает Тонпа: в его интонации не слышно ничего подозрительного, потому настороженность слушателей плавно сходит на нет. — Я бы не удивился, если бы другие ветераны экзамена уже были на подходе к финишу. Хотя бы те же братья.       — Куда уж новичкам с вами равняться, — Леорио бубнит себе под нос и оборачивается. — Курапика, а ты что думаешь?       — Тот юноша с колчаном стрел на спине выглядел довольно сильным конкурентом, — он сверлит взглядом завалявшийся где-то у стены кусок обивки кресла в попытках припомнить имя. Пусть на ум и возвращаются лишь ночные размышления о грузе на плечах их друга и той поддержке, что он мог бы ему оказать. — Поккл, кажется. Но разве вам не кажется, что такие мысли будут только угнетать нас до окончания времени?       — Верно подмечено.       Один за другим от стен маленькой комнаты отражаются тяжёлые вздохи. Курапика набирает в лёгкие кислород и собирается с мыслями.       — А, точно. Раз они отказались, — Киллуа щёлкает пальцами, заметно оживившись. — Тонпа, будешь с нами?       — А, я?       Мужчина с кряхтением перебивается на диван побольше к детям и неловко выставляет вперёд открытые ладони. Против искренности Гона и резвости явно лишённого всяких беспокойств обретённого им друга даже столь не чистому на совесть человеку поставить нечего. Наблюдать за недоумением, вызванном на его лице доброй улыбкой и горящими глазами сразу двух новичков, становится даже забавно. Киллуа хлопает по ладони младшего Фрикса со звонким «летела», ожидая момента, когда тот подхватит известную многим детям присказку: на лице будущего врача, с чашкой остывающего чая поглядывающего на них издалека, Курапика замечает проблеск тёплой улыбки.       — Леорио.       — Да?       Нет, он думает. Всё ещё неловко, особенно тогда, когда с его тихим окликом из играющей компании на него оборачивается пара любопытных глаз. Юноша лишь бросает короткий взгляд на остатки прежде тёплого напитка в чашке на краю стола и поднимает к другу голову.       — Ничего важного, забудь. Воду в чайнике нужно подогреть ещё раз.

***

      Время неумолимо движется к двадцати часам. Больше не гудят под потолком лампы, так как с первыми зевками их любезно выключили ещё часов на пять-шесть: в условиях отсутствия дневного света организм быстро выматывается не только морально, но и физически. А раз уж энергию и девать толком некуда, большой запас времени на её восстановление тоже оказался не слишком нужной вещью. Курапика, видимо, не успел за прошедшие сутки израсходовать свой. Вот и лежит себе тихо с прикрытыми глазами, вслушивается в гул вентилятора над головой.       Это уже вторая ночь подряд. Сознание подростка, всё своё детство прожившего в скромной лесной деревне, отказывается принимать такие тесные условия. Тут и сопение по-прежнему не слишком хорошо знакомых людей сказывается на нервах, и умеренная духота замкнутого пространства — все его тщетные попытки провалиться хотя бы в ненавязчивую дрёму обернулись смутной тревогой где-то на периферии от увиденных в кратком сне образов, которые ребёнок в нём желал бы забыть, словно кошмар перед рассветом. Жаль только, что все его дурные сны на нервной почве обычно повторяли один и тот же, вполне себе реальный сюжет.       Курапика решает списать весь свой дискомфорт на неподобающие условия для здорового сна, ведь от лёгкого дуновения вентилятора его плечам становится холодно. Кутается плотнее в одеяло и старательно игнорирует возникший где-то сбоку аналогичный шорох. Только-только затих привычный храп старших из присутствующих — это его шанс предпринять ещё одну попытку уснуть хотя бы на пару часов.       Он едва ли успевает спрятать за тонким лоскутом ткани нос, как осознаёт, что возведённые из прочитанных книг баррикады возле него с тихим ворчанием сдвигает его друг.       — Ты что творишь? — окликает полушёпотом, всё ещё немного хриплым спросонья, и протирает неловко кулаком глаза.       — Он, — Леорио указывает в сторону Тонпы, с его поспешным отбытием бессовестно улёгшегося головой на обшарпанный диван, пока другой рукой устилает себе на полу подобие лёгкого матраса. — уже достал меня своим храпом практически над ухом. Я уже молчу о том, где постоянно оказываются эти вонючие ноги…       — Скажешь тоже, — подмечает Курапика, окончательно усаживаясь вертикально по мере чужих приготовлений ко сну. Намекает явно на то, что должных условий для личной гигиены не предоставили здесь ни одному из пятерых.       — Ой, да ладно тебе, я же рядом где-нибудь улягусь, — будущий врач активно взбивает свою подушку, опомнившись о тоне голоса где-то лишь к концу фразы. И то, с тем, должно быть, как юноша почти прислонил ему в напоминание палец к своим губам. — Слово даю, ты моего присутствия даже не ощутишь толком.       — Только если не начнёшь храпеть громче Тонпы.       Лёгкий смешок Курапики, кажется, улавливают в полутьме: он замечает по смягчившимся чертам чужого лица. Их спальные места находятся не то что бы вплотную — они вполне прилично разделены одной единственной стопкой книг, которую Леорио всё-таки пощадил. И тем не менее, в сознание юноши прокрадываются сомнения. А сможет ли он, отвлекавшийся на полусонное копошение детей на соседнем диване, расслабиться достаточно в столь близком присутствии постороннего?       — Ну, бывай, — этот самый посторонний сгоняет его мысли собственной рукой, небрежно махнув на прощание, прежде чем отвернуться спиной и кое-как улечься чуть поодаль. Вот уж кто надумывать себе лишнего точно не станет. — Спокойной ночи.       — Доброй ночи и тебе.       Курапике приходится провозиться несколько более шумно, чтобы улечься на другой бок. Прожигать взглядом дырку в спине друга было бы как минимум неприлично. А причина ведь у него по-прежнему оставалась. Провести друг с другом в запертой комнате им оставалось всего-то немного больше суток. И кто знает, позволят ли грядущие этапы поговорить вот в такой сравнительно спокойной обстановке. Да и то, тема, что терзает его мысли уже весьма внушительный срок, окончательно изживёт себя к тому моменту. Если этого, конечно, не случилось уже сейчас.       — И всё же, Леорио…       — Только не говори, что и ты тоже собрался отчитывать меня, — тяжёлый вздох доносится из-за спины, особенно хорошо слышный в воцарившейся тишине. Курапика моргает, переваривая услышанное: оказалось, ещё не изжило. И он даже не уверен в том, рад ли этому.       — Я как раз об этом хотел сказать.       — Не нужно, — юноше не нужно оборачиваться — он по шороху понимает, как накрывается пледом по уши Леорио в попытках закрыться от грядущих обидных, должно быть, слов. И недовольно цокает языком с осознанием того, что на ноги в таком положении покрывала этого не хватает. — Я уже понял за эти двадцать часов, как по-хамски и безответственно со всеми вами из-за своих минутных прихотей поступил.       — Я не о том, — всё не унимается Курапика, старательно следя за собственной громкостью.       — Скажешь мне что-нибудь новое?       И брошенная фраза звучит настолько скептично, что вся сформулированная юношей речь застревает ненадолго где-то в горле. Проходит целая минута, он думает, прежде чем наконец-то начинает говорить.       — Тонпа, может, в чём-то и прав… — он осекается, прерванный тем, как фырчит в ответ разочарованно его друг, и спешит исправиться. — Так некоторые из нас могли думать, может, в самом начале. Уж точно не сейчас. Гону и Киллуа скучать уж точно не приходится, они даже могли забыть причину, по которой мы оказались здесь. Я тоже больше не злюсь. А почему Тонпа продолжает подливать масло в огонь, ты и без меня прекрасно понимаешь.       — Да он просто на совесть мою нацелился — будто бы ему что-то кроме ссор среди нас и нужно.       — Именно. А ты ему это желанное так легко даёшь.       Леорио выпускает воздух, скорее, раздосадовано. Больше не противится словам приятеля — и на том спасибо. Курапика же продолжает, как ему самому кажется, более мягко.       — В конце концов, из-за меня наши бои тоже прилично затянулись. Но как я могу видеть, вы простили мне это проявление гордости, разве нет? Ты тоже заслуживаешь прощения. Кого угодно из нас троих спроси — ты его уже получил, — он продолжает несколько тише, уткнувшись носом в совсем прохудившуюся подушку. — Не позволяй чувству вины овладеть тобой целиком. Если не прислушаешься к совету, на прохождение оставшейся части экзамена даже не рассчитывай.       Ответа не следует. Собеседник точно не успел заснуть под ровный тон чужого голоса — то слышно по отсутствию дыхания. И он на мгновение теряется в догадках: почему будущий врач его так резко задержал? Неужели слишком неуместно прозвучала вся высказанная Курапикой речь? Он спросонья произнёс какое-то слово неверно, позабыв правила изученного языка? Совершенно неоправданно указал тому советом, который пару лет назад повторял себе сам?       Поток сознания как-то резко прерывается с опустившейся на его макушку ладонью, раза в полтора явно больше его собственной.       — Я постараюсь, — в голосе Леорио, даже если в условиях общего покоя это лишь громкий шёпот, слышна плохо скрываемая улыбка. — Я не ожидал от тебя, но… правда, Курапика. Спасибо.       — Неужели так несвойственно для меня, по твоему мнению, желание оказать другу поддержку? — он едва приподнимает собственную кисть, чтобы смахнуть с головы чужую руку, разлохматившую его волосы, должно быть, до неприличия. Но будущий доктор понимает его без лишних слов, раз с его рукой в процессе движения он так и не встречается.       — Вовсе нет, что ты. Всего-то не думал, что ты полдня будешь с мыслями собираться по такому поводу.       А вот такое замечание кажется уже почти смущающим. Юноша прячет лёгкую неловкость, вызванную чужой наблюдательностью, где-то под одеялом: в отличие от друга, ему рост позволяет чуть ли не спрятаться под ним целиком.       — Я опомнился уже тогда, когда подумал, что ты забыл об этой ситуации.       — И всё же, твои слова оказались вполне себе уместными. Не накручивай, — успокаивает теперь уже Леорио. И правда, в такой неизвестный, но явно поздний, если верить накопившейся усталости, час думать о таких мелочах совершенно не хочется. — Теперь точно доброй ночи.       Собеседник рядом наконец-то находит удобное положение и окончательно затихает после сказанных слов. Курапика же думает, что оставшаяся ночь всё-таки будет доброй. Мысли, как и чувство вины, больше не давят на плечи тяжёлым грузом — а с чистой от всяких переживаний головой всегда засыпается на порядок легче.