Heartbeat

      — Кто у тебя сейчас? — Мингю щурится, когда холодный ветер тревожит его волосы. Он поправляет накинутое на оголенные плечи пальто и протягивает Сынчолю зажигалку. Щелк. На несколько секунд огонь освещает их лица, Мингю поджигает чужую сигарету, чтобы после быстро вернуть зажигалку назад в свой карман.       — Новенький, — голос Сынчоля не звучит расстроенно или раздраженно, скорее — совершенно равнодушно.       Они стоят на углу здания, на улице уже совсем стемнело, но их лица освещены розовым неоном от яркой вывески с названием клуба позади. Мингю холодно, но он упрямится надеть пальто полностью, только ёжится и иногда поправляет его. Улыбается, услышав ответ Сынчоля, и тянется в карман снова, чтобы теперь закурить самому.       — Давно ты не соглашался взять кого-то нового, — размышляет Ким вслух, — надеюсь, тебе повезет, и он окажется красавчиком.       Сынчоль ничего не говорит в ответ, только затягивается сигаретой, выдыхает дым через нос. Они часто стоят так с Мингю, курят здесь вместе, обсуждая своих клиентов и работу — почти похоже на совершенно нормальные разговоры двух коллег, едва бы кто-то догадался, о каких именно клиентах и услуге они говорят.       На фоне слышится далекая, приглушенная музыка, у входа в здание толпится очередь. Ночной клуб как всегда переполнен — потонешь в техно-музыке и пьяных людях, если посмеешь войти. Сынчоль слегка кашляет и тушит сигарету, чтобы после развернуться и быстро пройти к черному входу. Входит, долго ступает по коридору, по лестнице куда-то глубоко вниз, в подвал клуба. За стойкой ресепшена его с застенчивой улыбкой встречает девушка.       — Можно анкету? — сухо произносит Сынчоль.       Послушно и быстро ему вручают в руки несколько белых листов. Он пробегает по ним глазами — почерк того, кто писал, кажется ему тяжело читаемым, прыгающим, нервным.       — Он уже зашел и ждет вас в четвертой комнате, — тихо говорит девушка, пока Сынчоль продолжает читать. Он кивает в ответ.       Какая-то усталость, тяжесть чувствуется во взгляде Сынчоля, в том, как он выдыхает, когда отдает анкету назад. Он поправляет воротник своей рубашки, прежде чем войти, застегивает пуговицы на пиджаке — дышит спокойно и ровно, но руки его слегка покалывает нервозность. Он ненавидит это — чувство предвкушения от встречи с новым Сабом, смешанное с ядом неловкости, страхом разочарования. Но Сынчоль уже давно научился эмоционально дистанцироваться от своих сабов, ощущать происходящее, как автоматическую, выученную работу.       — Здравствуйте, — дверь закрывается, Сынчоль поворачивает внутренний замок. Тусклый свет едва освещает его лицо, но он прекрасно видит свою жертву — худую, сжавшуюся, тонкую и беззащитную.       Он вышагивает к Джонхану и улыбается, когда подходит ближе, когда заходит ему за спину. «Что ж, сегодня мне и правда повезло» — мысль заставляет усмехнуться.       Сынчоль слегка наклоняется, чтобы коснуться руками чужих черных волос — мягких, длинных, манящих к себе. К ним хочется прикасаться с нежностью, осторожностью — и мягкость кипит у Сынчоля в пальцах, когда он поглаживает чужую голову.       Но что-то не так.       Сынчоль почти физически ощущает это, чувствует с первых секунд: напряжение, страх, зависший в воздухе. Когда Джонхан чуть наклоняет свою голову назад, чтобы жадно ощутить прикосновение сильнее, Сынчоль убирает руку. Шаг в сторону, четко слышимый в тишине.       «Он дрожит» — отмечает Сынчоль и слегка хмурится. Эта дрожь в теле Саба, то, как он напряжен — Джонхан сидит, выпрямив спину, и кажется натянутой тетивой, что способна в любой момент разорваться. Сидит, положив ногу на ногу; руки скрещены, зажаты по бокам и закрывают тело — такая закрытая поза быстро говорит Сынчолю, что его новый нижний полон страха.       А значит, нужно что-то, что поможет ему быстрее потерять связь с миром, отпустить себя.       — Я завяжу вам глаза, — решение быстро приходит в голову.       Сынчоль ненадолго отходит в сторону, чтобы взять из шкафа повязку и вернуться назад. Когда вскоре глаза Саба оказываются плотно скрыты полоской черной ткани, Сынчоль позволяет себе взять долгую, томительную паузу. Он, подобно змее, обходит свою жертву кругами, старается рассмотреть со всех сторон — и в этот раз его добыча так хороша, что Сынчоль с трудом верит своим глазам. Он подавляет слова восхищения, что неприятно покалывают язык, и вновь отходит немного в сторону. Надевает перчатки на руки, достает с одной из полок шкафа веревку, оставляя ее лежать рядом на полу.       В груди клокочет интерес, любопытство, медленно смешиваясь с сочувствием — Сынчолю хочется окружить этого незнакомца заботой, нежностью, хочется сказать — я не опасен, я не причиню вам ничего, чего вы бы сами не захотели.       А еще — маска на лице у Саба раздражает. Хочется увидеть губы.       — Вас должны были предупредить, но я не работаю в маске.       Немое требование доверия — когда Сынчоль решает сам раздеть Саба. Решает прикасаться к его коже, медленно, но жестоко стянуть, уничтожить все последние попытки защититься. Сынчоль улыбается, когда замечает, как сжимается Саб, теперь оставшись обнаженным — но его тело больше не дрожит, как прежде.       От почти поцелуя сквозь ткань маски Сынчолю хочется истерично смеяться. Он едва сдерживает себя, чтобы после не поцеловать Саба вновь, особенно когда рассматривает его губы — тонкие, искусанные, будто почти раненые. Он целовал бы их до металлического привкуса крови во рту, он бы терзал их — но нельзя. Собственные внутренние правила, установки не позволяют Сынчолю так поступить. Он не целует клиентов в губы — это слишком интимный жест.       Сынчоль позволяет себе сделать комплимент Сабу — и потому, что сам очень хочет похвалить эти красивые губы, и потому, что нужно увидеть чужую реакцию. Джонхан не выглядит как тот, кто не привык к комплиментам — такому человеку, как он, их наверняка говорят постоянно. Но Юн все равно теряется, улыбается слишком смущенно — будто кто-то впервые так хвалит его. Подобная реакция — не то, что Сынчоль ожидал. «Красив, но чертовски не уверен в себе» — лишь делает вывод Сынчоль, и в голове его сразу вспыхивает яркий огонь — нужно дать понять этому Сабу, как он прекрасен, нужно научить его наслаждаться своей красотой, а не смущаться ее.       — Опуститесь на колени, спиной к стулу, — короткий, четкий приказ.       И Сынчоль почти не удивляется, когда понимает, как старается его Саб доставить удовольствие. Это именно то, к чему он уже слишком привык — к повиновению и выполнению приказов, к податливости, мягкости. Что удивляет Сынчоля гораздо сильнее, так это собственная реакция — он не теряет контроль, но осознанно позволяет себе быть искренним и открытым. Разрешает себе не сдерживать клокочущие в груди стоны, потерять былое спокойствие, растеряться, рассыпаться на части.       И даже после, спустя время, когда Джонхан уже теряется в слезах и прижимается к груди, когда все окончено — Сынчоль все еще позволяет себе быть настоящим. На губах звучит вкус чужой кожи — целовать израненные запястья Джонхана приятно, легко, почти вкусно.       А чувствительность Джонхана поражает. Он напоминает Сынчолю ангела — беззащитного, напуганного и еще — очень пустого и несчастного. Будто кто-то вырвал его крылья и оставил истекать кровью, кричать и ломаться, ломаться — пока ничего не останется. Кто-то заставил его привыкнуть к боли, кто-то заставил его ненавидеть себя — и мысль об этом невыносима для Сынчоля. В клетке ребер несчастной птицей бьется желание спасти.       Когда все остается позади — Сынчоль почти готов предать себя и свои убеждения. Потому что такой открытый, растерянный и раненый Джонхан разрывает своей искренностью все преграды. Сынчоль вновь ощущает это дикое желание прикоснуться к чужим губам — он еще никогда так не хотел быть с кем-то нежным.       Но вместо поцелуя — прикосновение теплой руки и взгляд в глаза. Сынчоль почти смущенно улыбается, когда Джонхан пристально смотрит. Они оба изучают друг друга, теперь словно впервые встретившись по-настоящему. Здравствуй. Я тебя вижу. Таким ты меня представлял?..       Но слова не звучат, не произносятся вслух. Сынчоль слегка хмурится, будто пораженный и опечаленный чем-то. Он почти пугается, но не подает вида: это лицо ему знакомо. Эти глаза он давно знает — он видел их много раз, но неживые, глянцево-бумажные. Он уже видел Джонхана — на билбордах, обложках журналов, рекламных щитах. Узнавание скользит у Сынчоля по телу, мурашками звучит на коже — но он сомневается, не доверяет своей памяти. Значит, Джонхан — модель. А может — он просто кто-то очень похожий?       Плевать.       Ведь сюда уже не в первый раз приходят знаменитости.       Чхве выдыхает, касаясь рукой чужой щеки — и получает в ответ мягкую и теплую улыбку.       — Могу ли я тоже… прикоснуться к вам? — осторожность и чуткость вопроса заставляют Сынчоля расплыться в улыбке. Он согласно кивает, двигается чуть ближе, будто говоря — прикасайся ко мне везде, где пожелает твое сердце.       У Джонхана руки холодные — пальцы озябшие и мягкие. А Сынчоль все еще будто горит огнем.       Он прикрывает глаза и чувствует прикосновения — подушечка чужого большого пальца проводит по нижней губе, выводит контур, касается глупых трещинок кожи. Сынчоль слегка открывает рот, язык медленно прикасается к коже — слегка соленой, нежной. Джонхан, кажется, вздрагивает, но не убирает своей руки. Слюна остается у него на поверхности пальца, когда Сынчоль немного погружает его в свой рот — меньше, чем на длину одной фаланги, чтобы после медленно отпустить и открыть глаза.       — Вы невероятно красивы, — шепчет Джонхан, нарочно цитируя слова Сынчоля, его комплимент. — И ваши губы намного красивее моих.       Сынчоль улыбается, больше не желая сохранять холодную беспристрастную маску — и почти незаметный, легкий румянец смущения греет его щеки. Он осторожно поднимается с кровати, ловя на себе растерянный взгляд. Но Джонхан ничего не говорит, не спрашивает, не просит остаться. Только покорно наблюдает со стороны за чужими движениями.       Но слишком быстро Чхве возвращается назад со стаканом воды и плиткой шоколада — горький черный с миндалем.       — Вы должны попить, — но это больше не команда, не приказ, а просьба. В голосе нет строгости и власти — только теплота. Джонхан послушно кивает, обхватив стакан уставшими руками и лишь теперь заметив, как ноет истерзанное горло, как пересохло во рту.       — Спасибо, — произносит Юн, прежде чем сделать крупные глотки и отставить стакан. Вскоре раздается шуршание фольги — шоколад ломается и пачкает пальцы.       Пока Джонхан пьет, Сынчоль тянется рукой в прикроватную тумбочку, вытягивает тонкий тюбик лечебной мази.       — Не нужно, — быстро и почти неосознанно, взволнованно говорит Юн, когда следит взглядом за чужими действиями. Он сразу понимает, что хочет теперь сделать Сынчоль — и мысли кричат в несогласии и панике.       — Так ваши запястья заживут быстрее, — поясняет Сынчоль и протягивает Джонхану свою открытую ладонь — немая просьбе вложить в нее свою руку.       — Они в порядке, — и Юн боязливо прячет запястья, руки под мягким белым одеялом. А в глазах блестит извинение, глаза умоляют и просят — «пожалуйста, не настаивай, пожалуйста, лучше не трогай». Сынчоль понимает все — до последнего оттенка чувств, что ощущает Юн. И коротко кивает, шумно выдыхает воздух, чтобы после убрать мазь назад.       Сынчоль знает — комната забронирована до утра, а значит сейчас они могут просто заснуть. Полночь уже давно отзвучала.       Он ложится назад, прижимает Джонхана ближе — спиной к своей груди. Гладит его по волосам, целует в макушку, поглаживает невесомо, тихо — плечи, спину. И так до тех пор, пока не послышится тихое и нежное сопение — Юн быстро засыпает, убаюканный чужим теплом.       Сынчоль поднимается с постели, стараясь двигаться как можно осторожнее — и все шаги его бесшумны, аккуратны. Он останавливается у двери, чтобы вновь посмотреть на Джонхана — тот спит и выглядит совсем нежным, райским существом.       Убедившись, что Саб точно спит, Сынчоль осторожно уходит из комнаты. Поправляет помявшиеся брюки, задравшийся вверх ворот белой рубашки — и медленно идет по коридору. Нужно выйти на воздух, вновь выкурить сигарету, чтобы привести в порядок хаос в мыслях.

* * *

      — Ты как? Как все прошло? — оленьи глаза Джошуа искажаются искренним волнением. Он касается плеча Джонхана, будто пытаясь проверить, точно ли он живой и теплый, не дрожащий. Потому что Джонхан выглядит и правда неживым, погибшим — кожа его бледная, а голова опущена, за эту ночь он словно умер и выбрался назад, разодрав когтями гроб и землю. Он будто зомби, переживший смерть и не забывший её.       У Джонхана дома почти звучит эхо — квартира полупустая, практически без мебели. Он переехал сюда всего пару недель назад и никак может найти в себе силы, чтобы все хорошо обустроить. В спальне только кровать и один шкаф.       Они оба сидят на краю постели, сантиметров в десяти друг от друга. Молчат — Джису боязливо старается не давить, ничего не требовать, лишь терпеливо ждет. Джонхан теряется в воспоминаниях и хочет плакать — давит в себе рыдания, мысленно ищет слова.       — Спасибо, что довез меня, — начинает Юн и морщится от боли в горле. В окне светлеет утреннее небо.       — Все было… хорошо, — вдруг произносит Джонхан почти шепотом. Глаза у Джошуа в удивлении распахиваются шире. Он наклоняется к другу чуть сильнее, чтобы расслышать его лучше.       — Хорошо? — переспрашивает Джису в искреннем непонимании.       «Если все прошло хорошо, тогда почему ты сейчас так разрушен?» — хочет спросить Хон, но эти слова слишком резки.       — Да, — совершенно спокойно подтверждает Юн, — Не так, как я представлял, совсем не так. Я думал, что это просто будет грубый секс с какими-нибудь нелепыми БДСМ-элементами. Ну, знаешь, красная комната, увешанная плётками и всё в этом духе.       — Хан, ты же не в «Пятьдесят оттенков серого» участвовал. В реальности всё не так, — и они оба не сдерживают короткого горького смеха.       — Я приехал туда, спустился в подвал клуба, как ты мне говорил. Заполнил на ресепшене анкету, и мне сказали подождать. Ты бы знал, как было страшно ждать. Я уже думал, что с ума сойду, был готов уйти. А потом меня вдруг пригласили в комнату… — Юн смотрит вниз, на пол, пока говорит — полосы ламината слегка кружат голову.       — Понимаю, ждать это ужасно, — соглашается Джису и продолжает сосредоточенно слушать. Рука его успокаивающе поглаживает чужую сгорбленную спину.       — А потом вошёл он, — на секунду Джонхан замолкает, давая себе вспомнить поподробнее. — В комнате было довольно темно, я не успел рассмотреть его лицо. Он быстро зашел мне за спину, потом завязал мне глаза и… — Юн запинается и внутренне решает, стоит ли погружаться в детали. Его щеки от одних только воспоминаний стыдливо краснеют.       — О, завязанные глаза — это не очень плохо. Мне это помогает расслабиться, — пытается поддержать Хон.       — Да, — Джонхан быстро и коротко соглашается, — В общем, мы не перешли к чему-то слишком серьёзному. Он… Он оказался очень… Нежным и сопереживающим. Иногда мне казалось, что он буквально читает мои мысли, потому что он будто понимал каждое мое желание, каждое чувство.       — Я понимаю, о чём ты.       — И в конце он позволил мне лечь в кровать и снял мне с глаз повязку. Ты бы видел, как он невероятно выглядит. Я представлял его другим, но он… Агх, — Джонхан растерянно выдыхает и потирает пальцами заплаканные опухшие глаза.       — Он тебе понравился, а? — Джису слегка улыбается, пытаясь хоть немного разрядить обстановку.       — Очень, — с чудовищным смущением подтверждает Джонхан и кладёт ноги на кровать, согнув в коленях и обняв их своими руками. — В те минуты я вдруг почувствовал себя рядом с ним настолько в безопасности. Он позаботился обо мне, успокаивал меня, был со мной, пока я не уснул. Как можно почувствовать себя так в безопасности рядом с кем-то, кого даже и дня не знаешь?       — С Мингю у меня было так же, — взгляд Джошуа в эту минуту слегка мутнеет, он ненадолго погружается в свои воспоминания.       — Но, когда я проснулся, его уже не было. И я вдруг почувствовал себя таким грязным. Мне вдруг стало ужа-а-асно стыдно за всё, что случилось. Стало чудовищно плохо. И тогда я позвонил тебе. Извини, что разбудил. И ещё раз спасибо, что привёз меня домой, — к концу Юн уже совсем виновато и быстро бормочет.       — Все в порядке, Джонхан. Я всегда с тобой, — и Джошуа осторожно обнимает Джонхана за плечи, — То, что ты почувствовал — нормально. Уровень эндорфинов резко снизился, да и в целом… Это довольно новый опыт для тебя. Но в случившемся на самом деле нет ничего стыдного, грязного, ужасного. Хэй, ты просто получил удовольствие с другим мужчиной, это не может быть чем-то плохим, разве нет?       — Да, наверное, ты прав.       Они ещё недолго обсуждают произошедшее — шутят нелепые неуместные шутки, подкалывают друг друга, Джонхан бесконечно описывает внешность Сынчоля, запах, вкус, а Джошуа понимающее улыбается и иногда посмеивается. Со временем взгляд Джонхана снова приобретает живой блеск, а кожа розовеет — он осторожно оживает, поглощенный воспоминаниями и чувствами.       — Ты пойдешь туда ещё раз? — в какой-то момент всё же спрашивает Джошуа и замирает в любопытстве, — Это нормально, если ты не хочешь, если ты попробовал и понял, что это не совсем твоё… — сразу начинает он объяснять, не дождавшись ответа.       — Нет-нет, я пойду. Я умру, если не увижу его снова.

* * *

      — Я скучал по вам, — слова шепотом скользят по коже, опаляя огненно-горячим дыханием. Сынчоль снова позади Джонхана — целует его шею сзади, плавно спускается ниже — язык касается выпирающих позвонков. — По правде говоря, я думал, что вы не вернетесь.       В этот раз все немного иначе: Джонхан не прячется за густой черной подводкой на глазах и красотой костюма, он в белом мягком худи — теплый и нежный, как облако. И худи это оказывается снятым уже в первые минуты. Джонхан будто смущен — Дом кажется одновременно очень знакомым и чужим, эта встреча вторая, но словно — все еще знакомство.       Сынчоль в темно-фиолетовом костюме — тонкие цепи украшают брюки, пиджак небрежно накинут на голое тело, руки снова спрятаны в черных перчатках. Поцелуй-укус в чужие плечи — Джонхан в ответ тяжело выдыхает, сжимает руки в кулаки.       — Я не мог не вернуться. Вы мне нужны, — это звучит почти как признание, приговор, в этом стыдно признаться. Юн опускает голову, давая волосам небрежно упасть на лицо и скрыть взгляд — а глаза его жадные и нежные одновременно.       С их первой встречи прошло ровно четырнадцать дней — Джонхан считал каждый из них, каждый на себе чувствовал — время слишком долго тянулось. И все происходящее сейчас — как долгожданный глоток ледяной воды после долгой прогулки в жару.       — Вы тоже мне нужны, — но усмешка скользит по губам.       Сынчоль сдерживает кровь, огнем закипающую в теле — снова медлит, искушает, мучает, заставляя Джонхана терпеливо ждать. Но в этот раз Джонхан больше не напуган — вместо страха тело сковывает нетерпеливое любопытство, голод.       Когда Сынчоль наконец подходит спереди, наклонившись к чужому лицу — Юн поднимает руку, она замирает в воздухе в паре сантиметров от чужой щеки. В глазах немой вопрос — можно? И Сынчоль одобрительно кивает, медленно моргнув.       Джонхан не понимает: его не связали, не давая двигаться; не лишили повязкой зрения, даже позволили прикасаться. Внезапно дали полную свободу — такую неожиданную, странную, почти пугающую. В первые секунды Юн так теряется, не знает, как должен теперь поступить — лишь нерешительно, мягко касается чужой щеки.       Сынчоль улыбается.       — Вы помните свое стоп-слово?       — Полночь.       Джонхан почти вскрикивает, когда чужие руки с грубой силой толкают его, заставляют упасть спиной на кровать. Сынчоль наваливается сверху, руки его сразу тревожат чужую ширинку, стягивают с Джонхана джинсы вместе с нижним бельем. Теперь он совсем обнажен. И снова только поцелуи — в живот, чуть ниже, где пульсом клокочет артерия — тело Джонхана такое худое, что биение его сердца прощупывается очень легко. Сынчоль опускается ниже, кусает выпирающие тазовые кости — они острые, тонкие, будто вот-вот порежешься. Джонхан тихо стонет, путается в рваных вдохах-выдохах, изгибается, вцепляется руками в жесткую хлопковую ткань простыни.       — Помните, вы не должны кончить раньше, чем я вам позволю.       Джонхан только нетерпеливо кивает и тут же весь вздрагивает — его целуют в нежную кожу с внутренней стороны бедер. От такой чувствительной реакции Сынчоль лишь снова плотоядно улыбается, глаза его блестят хитрой, туманной похотью. Когда Сынчоль касается губами чужого члена — уже чуть затвердевшего, возбужденного — Юн не может сдержать себя и подается бедрами вперед, навстречу чужому рту. Сынчоль с раздражающим спокойствием, с хищной медлительностью соглашается — погружает головку в свой рот, ощутимо ласкает языком.       Юн не успевает обдумать произошедшее, но где-то в груди вместе с возбуждением и желанием кричит удивление. Это не он должен получать удовольствие, это не он должен стонать, поддаваясь ласке чужого рта и языка — он может только отдавать. К этому Джонхан привык, это кажется правильным — ведь он здесь подчиняющийся, принимающий, отдающий. Забота, удовольствие — всё это слишком непривычно, странно.       — Тш-ш-ш, — шипит Сынчоль, когда внезапно прерывается. Тонкая нить слюны тянется от его раскрасневшихся губ к чужому члену и быстро разрывается. А Джонхан весь теряется — ему хочется большего, возбуждение уже отзывается напряжением и болью. Он прикусывает губу и почти виновато смотрит на Сынчоля — тот движется, вновь нависает над Джонханом, смотрит пристально в глаза — взгляд тяжелый, властный, почти мрачный.       — Что вы хотите, чтобы я сделал теперь? — Сынчоль знает ответ, но почти унижает, требуя произнести это вслух.       — Я хочу, чтобы вы вошли в меня… пожалуйста, — у Джонхана едва выходит произнести это — смущение и сбившееся дыхание наполняют слова воздухом. — Прошу, — добавляет он, готовый умолять, и подается бедрами вперед, трется о чужое бедро совсем нетерпеливо.       Сынчоль не злится, усмехается. Он цепляет зубами кончик перчатки на своем указательном пальце, чтобы после медленно и грубо стянуть ее с руки. От этого зрелища Юн почти готов взвыть. Он скулит, давит в себе стоны, послушно берет чужие пальцы в рот, когда Сынчоль подносит их к губам.       — Хороший мальчик, — добавляет Дом, все так же расплываясь в улыбке. Теперь его указательный и средний пальцы влажные, покрытые вязкой слюной — и Чхве вновь чуть опускается, чтобы поднести их к чужому кольцу мышц. От этого движения Юн вздрагивает, выдыхает короткое «ах» и неосознанно разводит ноги шире.       Сам Сынчоль лишь быстро снимает пиджак, но остается в брюках, собственная эрекция чуть неприятно натягивает ткань — но это почти не мешает. Он не может позволить себе торопиться. Поспешить и войти на сухую — значит доставить своему нижнему дискомфорт, причинить боль.       Джонхан не может вспомнить, чтобы кто-нибудь прежде относился к нему с такой заботой — растягивал осторожно и медленно пальцами, прежде чем войти, не рвал эгоистично на части, как несчастную игрушку. А Юн был бы согласен терпеть боль — анальный секс в его голове уже давно и прочно связан с болью.       Свободной рукой Сынчоль вдруг берет чужую, заставляет Джонхана коснуться себя. Он вводит указательный палец Джонхана в его собственный анал, и это слишком странно — чувствовать в себе свой собственный палец и два пальца своего Дома. Так странно, грязно и чудовищно пошло — почти омерзительно и очень, очень хорошо. Юн не привык ощущать себя изнутри — даже во время мастурбации он никогда не вводит в себя пальцы, и сейчас он почти ощущает, как перед глазами все резко покрывается странным туманом. Это действие Сынчоля слишком шокирует Джонхана, уводит в какие-то новые чувства. Мысли в голове исчезают, он только поддается чужим действиям — и вместе с чужими пальцами сам трахает себя и стонет. И исчезает все — весь стыд, стеснение и скованность. Остается лишь похоть и желание, доверие и контроль.       — Чувствуете, какой вы узкий и горячий там, внутри? — Сынчоль в ответ слышит лишь сдавленное «угу», провибрировавшее у Джонхана в горле. Когда Дом убирает свои пальцы, медленно выводит их, Джонхан послушно убирает и свой тоже. Секунды передышки, паузы — Сынчоль прерывается, тянется в тумбочку. Шелестит упаковка презерватива, расстегиваются наконец брюки Дома — он лишь приспускает их, не желая больше терять время.       Джонхан наблюдает, но глаза его затуманенные, будто пьяные — он лишь с трудом замечает, как быстрым движением Сынчоль растягивает презерватив по своему члену. И мысли добивают — Юн резко вспоминает их первую встречу, вкус этого члена в своем рту. Это вновь заставляет заскулить.       Сынчоль снова хищно улыбается.       Он входит медленно и изнуряет Джонхана долгой паузой и своим стоном. Они привыкают к новым ощущениям, секунды тянутся, как вечность, и плавят мозги.       — Пожалуйста… — умоляет Джонхан продолжать, вскрикивая сразу после. Первый толчок почти не болезненный, но остатки ясного рассудка окончательно ломаются. Это чувство наполненности, жара — Юн слишком от него отвык.       Шлепки кожей о голую кожу — эти пошлые звуки в ответ на каждую рваную фрикцию. Но Сынчоль быстро находит ритм и верный угол, чтобы мучительно касаться чужой простаты — от каждого такого толчка Юн воет, извивается, кусает губы.       — Быстрее… — просит он и прогибается в спине, отклонив назад голову. Его худое и будто нетронутое тело горит, напряженное внутренней дрожью. Конец кажется близок, а сдержаться слишком тяжело — раньше он никогда не старался сдерживать эти жгучие волны оргазма, накатывающие медленно и постепенно, становящиеся сильней.       Сынчоль чувствует чужую дрожь — страсть и нетерпение, конец и маленькую смерть в чужом теле. Он и сам едва сдерживается, только опыт позволяет ему не закончить все прямо сейчас. — Я не могу… я… — Джонхан пытается умолять о снисходительности, о долгожданном разрешении разрядки. Но Чхве жесток — он лишь входит на всю длину и будто замирает, чтобы резко нависнуть над Сабом.       — Я разрешаю, — короткая фраза.       Оргазм сотрясает тело в легких конвульсиях, судорогах, Юн чуть сжимается и не успевает прийти в себя — только чувствует сперму на своем животе, член Сынчоля, пульсирующий внутри. Чхве тоже вздрагивает и почти рычит, после изливаясь в Джонхана. Все происходит быстро, почти одновременно. И Юн успевает сделать лишь один краткий выдох облегчения, чтобы после вдруг вновь замереть — Сынчоль выходит, дышит тяжело, но внезапно наваливается сверху, и его сильная рука поднимается вверх по груди.       Шея Джонхана тонкая и нежная — белая кожа без следов-укусов, без засосов, меток. Сынчоль скалится — это больше не улыбка, пугающий, властный оскал.       Рука сжимает горло — крепче, крепче, сильнее.       — Смотрите мне в глаза, — голос Сынчоля звучит особенно хрипло и низко. У Джонхана в груди сердце словно готово взорваться — оно бьется так быстро, невыносимо, жутко — как бомба с пугающе-пикающим счетчиком секунд до взрыва. Страх бежит по коже, смешанный с удовольствием, страстью и похотью, всех этих чувств так много, что все плывет перед глазами. Юн не успевает прийти в себя после оргазма, тело все еще горячее, возбужденное, а сознание совсем туманное.       А рука все сильнее сжимает изнеженную шею.       Воздуха резко перестает хватать, Юн пытается вдыхать ртом, осознанно подавляет в себе все попытки сопротивляться. Он так поглощен доверием, чужим контролем, что вдруг совершенно теряет себя. Смотрит Сынчолю в глаза — они карие, жуткие, пожирающие — и больше нет ничего, кроме этих глаз и руки на шее. Убей меня, задуши меня — я тебе это позволю. Поглоти меня, разрушь меня на части и собери заново.       Это совершенно новое, страшное чувство — будто сознание почти отключилось, улетело, вознеслось. Джонхан больше не помнит, кто он, где он, не помнит о боли, будто погружается под воду. И время медленное, тягучее, сахарное счастье расплывается по телу и настигает волнами, все кажется далеким, глухим. Словно из-под толщи мутной воды Джонхан видит перед собой Сынчоля, его дикие глаза, руку на своем горле. Из этого состояния хочется выплыть — и вместе с тем позволить себе погрузиться на дно, и Джонхан проваливается все глубже и глубже. Это падение так приятно, оно такое сладкое и спокойное. Нужно вырвать себя, выплыть наружу, вернуться, но хочется только продолжать падать, тонуть, прямо на самое дно. Тягучее блаженство ощущается как смерть — и, если умирать так прекрасно, Джонхан готов погибнуть еще тысячи раз.       Но рука на горле ослабевает, а сознание плавно возвращается назад. Джонхан теряется и не понимает, сколько времени прошло, что случилось. Но когда он потерянно пытается сфокусировать взгляд, то Сынчоль уже сидит на краю кровати, спиной к нему. Курит, выпуская через рот витиеватые струи дыма.       Когда Джонхан начинает шевелиться, приподнимая голову, Сынчоль сразу поворачивается к нему.       — Вы в порядке?..       — А, да… — и Джонхан растерянно смотрит по сторонам. Замечает уже поставленный на тумбочку стакан с холодной водой и тянется за ним. — Что произошло?       — Вы отлетели. Причем очень глубоко, — совершенно спокойно поясняет Сынчоль и, потушив сигарету в пепельнице на тумбочке, садится чуть ближе к Джонхану.       — Отлетел? — Джонхан морщится в непонимании и делает мелкие глотки воды.       — Это состояние называется сабспейс, — поясняет Сынчоль, — Уровень адреналина и эндорфинов становится таким высоким, что вы погружаетесь в своеобразный транс. Это нормально.       — Мне казалось, что я умираю. Но это было… приятно. Очень хорошо, — только теперь Юн замечает, как приятно и легко дышать, что голова совсем пустая и свободная от тревоги и мыслей. Приятное изнурение, усталость и расслабленность.       — Вы молодец, — и Чхве наклоняется к Джонхану ближе, с какой-то почти детской нежностью убирая пряди волос у него с лица, целуя в лоб. — Сейчас вернусь.       Сынчоль уходит, быстро возвращаясь с влажным полотенцем в руках. Они оба еще липкие, измотанные и уставшие, но в ближайшее время у Джонхана точно не хватит сил на полноценный душ. Потому Сынчоль с какой-то чрезвычайной, запредельной нежностью проводит полотенцем по чужой коже — животу, груди и бедрам. Юн не может сопротивляться — в теле совсем не осталось сил, но это ощущается чем-то хорошим.       — Сколько вы… держали меня? — и на этих словах Юн осторожно прикасается к своей шее. На его лице застывает потерянная улыбка.       — Семнадцать секунд, — Сынчоль быстро отвечает, после мягко улыбнувшись в ответ.       У Джонхана глаза в удивлении расширяются, он с трудом верит услышанному.       — Так мало? Ощущалось будто намного дольше.       — Я понимаю, — Чхве вновь уходит и возвращается назад — в руках у него снова плитка горького с миндалём. Он протягивает ее Джонхану и после ложится в постель рядом. — Лучше пожевать, чтобы поднять эндорфины и уровень сахара.       — Хорошо, — Юн безмятежно соглашается. Сынчоль лежит на спине, позволив Джонхану положить к себе на плечо голову. Юн весь сжимается в смущении — вдруг становится как-то неловко, нелепо. Они будто почти любовники, почти нормальные обычные мужчины после секса — если позабыть некоторые детали. И лежать так вместе — странно, но приятно одновременно.       — Утром или еще позже вы можете резко почувствовать себя хуже. Ментально и физически. Это называется дроп, — старается деликатно объяснять Сынчоль, — Такое состояние не всегда возникает, но есть шанс. Тем более после вашего первого сабспейса. Так что я буду рядом до утра. Хорошо?       — Хорошо, — произносит Джонхан, пальцем неловко выводя невидимые рисунки на чужой груди. — Спасибо.       Сынчоль долго молчит в ответ — хмурит брови, вздыхает, смотря в потолок; будто мысленно пытается принять какое-то серьезное решение.              — Сегодня вы были так прекрасны, — вдруг говорит он, — Как я могу вас отблагодарить? Есть ли что-то, что я еще могу для вас сделать?       — Свидание. Пожалуйста, сходите со мной на свидание, — ответ срывается с губ раньше, чем Джонхан успевает обдумать его. Он тихо и смущенно пищит, прячет лицо в сгибе чужой шеи, когда понимает, как бесцеремонна подобная просьба. Они не должны вступать в личные отношения, общаться вне клуба. Вне БДСМ-сцен они никто друг другу, даже имена знать не должны — такие здесь правила.       Но Сынчоль так же быстро отвечает:       — Хорошо.