Последняя ночь для разбитого сердца

Северус задыхается, потому что в его легких уже несколько месяцев прорастают цветы. Красные лилии — обыкновенно прекрасные и благородные — теперь не вызывают ничего, кроме ненависти, стекающей по венам багрово-алыми каплями, отчаянья, разрывающего сердце на части, и усталости, тяжелым камнем упавшей на плечи. Рука мелко дрожит, пока он старательно выводит буквы на чистом белом пергаменте. Он знает, что у него почти не осталось времени, поэтому торопится, и несколько небрежных клякс расплываются темными пятнами, буквы получаются неровными и размашистыми, а текст — сухим, скучным, лишенным каких-либо изяществ. В нем нет места для витиеватых, красивых фраз, в которых одна сплошная вода и никакой правды. В нем нет места для лжи, что на вкус кажется обманчиво-сладкой, но на самом деле отдается кислой горечью. Это его последнее письмо, идеальное в своем несовершенстве, и он почти теряется в нервных строчках, проваливаясь в темные, холодные глубины своего сознания, однако очередной приступ сухого кашля заставляет вернуться обратно в реальность. В реальность, оказавшуюся такой безжалостно жестокой. Сразу несколько лепестков срываются с его губ, медленно падая на пергамент. Северус несколько секунд равнодушно рассматривает их, а затем, собрав ладонью, выбрасывает в приоткрытое окно. И вновь возвращается к незаконченному письму, что обжигает руки сильнее любого пламени, что причиняет ему больше боли, чем любое непростительное. И лишь неразделенная любовь к той, что давно стала для него смыслом жизни, могла с ним сравниться. Любовь, однажды подарившая ему надежду. Любовь, однажды превратившая его жизнь в сущий ад. Любовь, которая сделала его слабым. Любовь, которая подарила ему силы, чтобы продолжать бороться. Бороться до последнего вздоха, пока для него не закончится все окончательно. Северус чувствует, что до этого мгновения остается совсем немного. Может быть, дни или даже считанные часы. Он знает, что этот финал был предрешен изначально. У него даже не было шанса, чтобы попробовать все исправить. Одна ошибка, перечеркнувшая долгие годы крепкой детской дружбы, стоила ему жизни. Возможно, если бы она была рядом с ним, если бы она только не отказалась от него, если бы она доверила ему свое доброе, прекрасное сердце, все могло бы сложиться совершенно иначе. Одинокая слеза быстро пробегает по его щеке, но он тут же небрежно смахивает ее тыльной стороной ладони. Он сам виноват в том, что все так сложилось. И все, что ему остается теперь, — смиренно принять свою участь. Ему остается подождать совсем немного, и он навсегда забудет, что такое боль. И цветы, терзавшие его изнутри, расцветут в последней агонии, а после навсегда завянут. А от него останется лишь тело, холодное и никому не нужное, которое будет долго гнить под сырой землей на радость червям. Что ж, пусть хоть какая-то будет от него польза. Тонкие губы изгибаются в привычно ядовитой, пугающей ухмылке. Осторожно макнув перо в чернильницу, он продолжает. Продолжает писать, постепенно собирая пустые слова в осмысленные предложения. Продолжает терзать себя, теряясь в мучительно-болезненных воспоминаниях, в которых слишком часто мелькают бронзово-рыжие волосы, переливающиеся золотом под лучами яркого солнца, изумрудно-зеленые глаза, ярко сверкающие своей завораживающей красотой, и бледные веснушки, что так робко раскинулись на светлой коже. Он вспоминает о ней каждую секунду, даже зная о том, что это лишь усугубляет его положение. Но ради нее, пусть даже ради призрачного воспоминания из прошлого, он готов перетерпеть любую боль, лишь бы в последний раз насладится очаровательной улыбкой, украсившей эти мягкие губы, что часто снились ему по ночам, этим легким румянцем смущения, вспыхнувшем на ее щеках, этим стройным телом, которое так приятно держать в руках, прижимая в крепких объятиях к себе. Он любил ее так, как не любил никого больше в своей жизни. Она была для него всем: и сладким вдохновением, от которого кружилась голова, и твердой мотивацией, которая заставляла его уверенно идти вперед, и несбывшимся желанием, которое спустя многие годы превратилось в нездоровую зависимость. И он сам бы, наверное, не заметил этого, если бы не та злосчастная ссора возле озера, перечеркнувшая все. Уязвленная гордость и разбитое предательством друга сердце не позволили Лили простить его. А он не смог ее отпустить. Или же не захотел. Теперь это уже не имело никакого значения. Он чувствует, как толстые стебли сдавливают горло. Дышать становится все сложнее, и Северус задыхается. Он долго откашливает цветы, стремительно рвущиеся наружу, но на этот раз вместо лепестков падают целые бутоны. И кровь неторопливо стекает изо рта, оставляя на коже тонкий багрово-красный след. Северус сплевывает очередной цветок, грубо сминает его ладонью и зло отбрасывает в сторону. Время заканчивается, но он так и не написал самого важного. То, ради чего было предназначено это письмо. Мысли путаются в голове, слова путаются на языке. Но он все никаких не может поймать верную мысль, найти правильные слова, чтобы вывести их тонким пером на бумаге. И он злится, ощущая собственную беспомощность. Это его последний шанс рассказать ей о своих чувствах, который он может так бездарно потерять из-за собственной никчемной трусости и нерешительности. Северус вздыхает и вновь тянется к пергаменту, что так приятно хрустит под пальцами. Внезапно нахлынувшая волна жара сжигает все тело, словно накрывая потоком вязкой лавы, и по всем законам природы цветы должны были сгореть в этом адском пламени, но, очевидно, у каждого правила свои исключения. Потому что красные лилии, созвучные ее имени, продолжают цвести под ребрами, крепко сжимая в своих смертоносных объятиях легкие, пыльцой рассыпаясь по всему телу, чтобы через несколько мгновений на этом же месте взросли новые ростки, через пару мгновений превратившиеся в юные бутоны. И только любовь одной единственной девушки могла бы его спасти. Но этому никогда не случится. Северус никогда не был дураком, и привычки тешить себя напрасными мечтами у него тоже не было. Он все прекрасно понимал: Лили никогда не любила его так, как он сам любил ее. Для нее он был лучшим другом, с которым было комфортно и удобно. И на большее ему не приходилось рассчитывать. Но он искренне радовался даже этому шансу быть рядом с ней, который однажды подарила ему судьба. Но лишь за тем, чтобы спустя время, посмеяться над юным мальчишкой, обреченного погибнуть от своей же любви. Строчки неторопливо ложатся на бумагу, и письмо, что на самом деле было последней исповедью растоптанной в бесконечных унижениях, отвратительно грязной, испачканной в грехах душе, постепенно приобретает новые смыслы, заложенные им в каждое слово. Северус находит в своем занятии успокоение, которого ему так не хватало в своей жизни — тревожной, беспокойной и в той же мере бессмысленной. И смерть для него больше не кажется наказанием, что непременно должно было наступить после каждого его проступка; теперь в ней видится долгожданное спасение, которому было суждено избавить его от этих страшных, издевательских мук человеческой жизни. И теперь он желает лишь поскорее забыться, раствориться в холодных водах мрачной темноты, чтобы никогда больше не проснуться. Чтобы больше никогда больше не почувствовать знакомой боли, разрывающей все тело на атомы. Чтобы больше никогда не увидеть ее, ставшую и его самой большой мечтой, и его самым ужасным кошмаром. Ярость сменяется ледяным равнодушием, на место злости и обиды приходит смирение. Пора заканчивать этот дешевый спектакль, затянувшийся неприлично долго. Но как ему найти в себе силы попрощаться? Как отпустить ее, зная, что это навсегда? Как позволить себе поставить последнюю точку, которая никогда не превратился в запятую? У Северуса нет ни одного ответа на эти вопросы, но он в последний раз выводит ее имя, сверкнувшее на пожелтевшем пергаменте темно-зелеными чернилами, приготовленными им для совершенно особенного случая, осторожно складывает письмо пополам, убирает в конверт и, потратив несколько секунд на странные, несвойственные ему раздумия, вслед за письмом кладет еще и один из цветков, размытый в его собственной крови. Подозвав сову, что до этого, притаившись, бесшумно сидела на его кровати, он аккуратно вручил ей послание и поднес к окну, за которым медленно догорала серебряная луна. До рассвета оставалось чуть больше часа, и Северус точно знал, что этим утром ему уже не суждено проснуться. Проводив взглядом исчезнувшую в ночной мгле сову, он вернулся к кровати, устало опускаясь на мягкие перины. Ему было достаточно одного взмаха рукой, чтобы заставить погаснуть свечу — единственный источник света в этой комнате. Чтобы через несколько секунд закрыть глаза и навсегда провалиться в пустоту. И лишь разбросанные по комнате цветы, красные лилии, расскажут о том, что этой ночью произошло. Потому что утерянное письмо так никогда и не достигнет своего адресата.