И было утро

Он не знал сколько бродил по городским улицам. Несколько часов или дней. От начала времён. Начинало светать, а у него, напротив, темнело в глазах. Ничто больше не имело смысла. Жизнь, доселе столь простая и упорядоченная, теперь была до того сложной, что казалась абсурдом. С детства его учили верить в Господа и молиться, но не было голоса для заученных молитв. Бог остался далеко позади, в стенах монастыря. Мир за пределами святой обители всегда казался картинкой, красочной, но далёкой. А теперь юношу выбросили в него, как в море. Но возврата не было, поэтому он шел вперёд, не разбирая дороги, в бездумном поиске потока, который мог бы подхватить его и унести, неважно куда. Свет, так любимый им прежде, сейчас был тусклым, блёклым, призрачным. Город — грязным и серым, угнетающе пустым. В отдалении послышался шум множества голосов и юноша, инстинктивно двинувшийся на него, качнулся, как тростник колеблемый ветром. Выйдя за угол дома, он увидел толпу в отдалении. Со всех сторон обступили люди деревянную платформу, на которой стоял одиноко человек с топором. Марк не понимал, что происходит, однако этого зрелища было достаточно, чтобы остановить его скитания. Он бросил мешок с пожитками себе под ноги и устало облокотился на стену. Всё это время бывший послушник двигался медленно, как во сне, но вот он закрыл лицо руками, кудри упали на лоб и плечи его сотряслись в беззвучных, сухих рыданиях. Всё было кончено. Кончено. Толпа взорвалась криками. Марк взглянул в их сторону, несколько раз моргнув, чтобы прояснить взгляд. Ресницы его блестели от непролитых слёз. Он встрепенулся. Это была она. Юная леди из кареты. Она шла к помосту, и солдаты оттесняли толпу, чтобы расчистить ей путь. Нет, не она шла, её вели!.. Вдруг девушка остановилась, и её рука поднялась в хрупком, эфемерном свете. С тоской протянула она руку к солнцу. Один из стражников грубо толкнул её. Она чуть не упала на каменные плиты, но удержалась и, высоко подняв голову, пошла дальше. Только теперь он понял. Растрёпанная, простоволосая, в небрежно наброшенном платье, напоминавшем больше грубую рубаху, чем наряд дворянки, — её вели на казнь, а она была прекрасна. Последние звёзды умерли в лучах восходящего солнца, когда она начала подниматься на эшафот. Он считал её шаги ударами своего сердца — одна ступень, вторая, третья, четвёртая. Перед последней девушка подняла глаза на палача перед ней и в смятении обернулась назад… Но позади стоял один из её мучителей и она одёрнула голову, как от пощёчины. Её вывели перед людьми для последнего слова. Девица застыла, в растерянности глядя на лица пришедших поглазеть на кровавый конец её жизни. Вдруг она подняла голову и случайно встретилась взглядом с Марком. В этот миг головка её, с рассыпавшимися по плечам белокурыми волосами, была полна такой непосредственной, неизъяснимой прелести, словно своим видом она стремилась выразить всю нелепую трагичность бытия. Всё смешалось в его голове и показалась смертельно ясной одна мысль, одна простая мысль, что если бы ему не взбрело в голову устроить этот глупый побег, и он не прошёл по набережной, не увидел карету в отблесках раннего солнца и девушку в ней, не набросал её образ, не сознался в преступлении против Господа, и не пошел на голоса, то не стоял бы здесь в эту минуту… Когда Марк открыл глаза, её голова уже лежала отрубленная. Палач схватил её за волосы и поднял перед толпою. Ликующие крики слились в один пронзительный вопль, и юноша потерял сознание. Я открываю глаза и ничего не вижу. Но что это? Что это? Вот это было всем, что я любил… Колокола молчат. Они мертвы.