Вопить от восторга иль тонуть в тоске

У Реми имеется проблема, и это довольно неприятно. Она читается в постоянно углубляющейся морщинке между ее бровями и в безжизненно поникших волосах. Магистратура маячит, преследуя ее повсюду, как призрак, выскакивая из-за угла и крича «Бу!», когда она меньше всего этого ожидает. Она учится в университете, работает над исследованием по ботанике, надеясь получить степень магистра, и ее единственные друзья тоже страдают над своими научными трудами. Но это как раз не проблема — не та, что беспокоит ее прямо сейчас, да и не проблема вообще. Настоящей проблемой является то, что ее усталая рука зависает в воздухе на полпути к двери кабинета ее научного руководителя, пока она прислушивается к двум очень громким, почти не приглушенным дверью голосам с другой стороны. — Тебе нельзя идти. Это ловушка! Ради Сатаны, нельзя же быть таким идиотом! О, это, должно быть, Кроули. Слышится второй голос — оживленный, но напряженный. — Мы должны дать ему шанс. Вдруг он говорит правду! — Или же он подлый лжец, задумавший бросить тебя в огненную пучину Адского пламени! Реми оглядывает пустой коридор слева от себя, потом справа. О чем они вообще говорят? Ей знаком второй голос. Он принадлежит приветливому, хотя и немного бестолковому доктору Феллу. Она знает его лишь шапочно как бессмертного мужа Кроули и профессора задротов-историков. В прошлом семестре она посещала его семинарские занятия, и он все еще не способен запомнить ее имя. Он чопорный и привередливый и сохраняет спокойствие даже во время громогласных лекций своего мужа о подкормке растений. Реми ни разу не видела его сердитым. — Я не прошу разрешения, Кроули. Я собираюсь встретиться с ним, несмотря ни на что. Я сообщаю тебе об этом из вежливости. — Уф, — корчит гримасу Реми. Кроули этого явно не оценит. — А как же «наша сторона», ангел? Мы принимаем такие решения вместе! — Я должен дать ему шанс! Только подумай об этом, наша сторона могла бы стать больше, сильнее! Надвигается война, и нам понадобится любая помощь, которую мы сможем найти. Она слышит, как Кроули фыркает, и так и видит, как он с рыком пинает ножку массивного дубового стола. — Это ловушка! — Ну, если ты так волнуешься, можешь остаться дома. — Ты же знаешь, что это не вариант. — Ну, а может, я не хочу, чтобы ты шел со мной. — Прекрасно! — восклицает Кроули. — Отлично, пожалуйста. Засасывайся наверх. Мне-то что! Доктор Фелл отвечает тихим и спокойным голосом, что резко контрастирует с кипением Кроули. — Тогда решено. Всего доброго. Вслед за этим из кабинета раздается мягкий плюх, как будто кто-то уронил довольно крупную толстую лягушку в середину пруда. Затем дверь распахивается. — Что? Реми застывает, пойманная за подслушиванием. — Эм, — выдавливает она. — Не хочу встревать, но… Кроули распахивает дверь еще шире и взмахивает рукой в сторону пустого стула для посетителей. — Для этого поздновато, — замечает он и возвращается за стол, бросаясь в кресло на колесиках с такой силой, что оно врезается в книжный шкаф позади него. Реми на цыпочках входит в кабинет и оглядывается. Доктора Фелла нигде не видно, хотя она может поклясться, что секунду назад он был здесь. Комнатка кажется холодной по сравнению с остальной частью здания. Обычно тут стоит жара из-за того, что Кроули даже летом запускает маленький обогреватель, немного пахнущий пару лет не мытым поддоном для заморозки льда — смесью обморожения и фреона. Она садится в кресло напротив, но не спускает сумку с книгами с колен. — Я получила одобрение комитета по этике и могу начать свои опыты, — сообщает она. Электронное письмо пришло меньше двадцати минут назад, и она побежала через весь кампус в биологический корпус, чтобы поделиться новостями. — Отлично, — говорит Кроули, агрессивно щелкая мышью, наугад тыкая по маленьким серым квадратикам в «Сапёре» со свирепостью, более подходящей для боксерского поединка или, возможно, для соревнования по поеданию хот-догов. Выглядит он при этом столь же болезненно. — Я могу приступать к химическому анализу хоть сегодня. — Прекрасно. Реми прикусывает губу и оглядывает комнату. Она смотрит на подоконник, на котором стоят сциндапсус и хлорофитум, будто Кроули — какой-то бедолага-подросток, впервые живущий один и неспособный как следует ухаживать за домашними растениями, а не ботаник с добросовестной докторской степенью. Изящные бледно-розовые орхидеи отсутствуют. Она потирает носки своих конверсов друг о друга. — Это вы с доктором Битти сейчас разговаривали? — спрашивает она. Кроули стремительно поднимает глаза, сверля ее взглядом сквозь солнцезащитные очки. Она предлагает ему лазейку, отмазку из разряда «я вовсе не слышала вашу очень личную ссору с мужем». Он откидывается на спинку стула, задрав подбородок. — Я обязательно передам доктору Феллу, что, по твоему мнению, он разговаривает, как одержимая грибком женщина средних лет. Она поджимает губы в попытке скрыть улыбку, подмечая у своего научника едва заметную усмешку. — Э-э-э, моей маме, кажется, всегда поднимает настроение хороший букет, — замечает она, хотя подозревает, что то, о чем они спорили, нельзя исправить парой маргариток и увядшими незабудками. Неужели они говорили о войне?.. Он хмыкает и закидывает ноги на стол. — Тогда я обязательно отправлю ей парочку. — Он кивает подбородком на дверь, явно выпроваживая ее, и Реми встает и выходит обратно в коридор. Она хочет оглянуться, но обнаруживает, что дверь кабинета уже закрылась за ее спиной. Дело в том, что Реми нужна помощь. Ей нужно, чтобы Кроули помог ей определиться, на каком из семи алкалоидных соединений Atropa belladonna ей следует сосредоточиться и понадобится ли ей центрифуга из ботанической лаборатории. Она кустарная и по возрасту может соперничать с доктором Феллом. И стоит ли ей отмечать в методологии исследования, что она использует инструменты, произведенные в 1800-х годах? Их так никто и не заменил, потому что у Кроули-то они, вроде как, всегда работают как надо. Она могла бы обратиться к Эффи или к Садии, а может быть, даже к Эндрю, но они тоже глубоко погружены в собственные исследования — косеют, разрываясь между учебниками, сверкающими экранами компьютеров и общественными микроскопами, измазанными жирными от пиццы пальцами не знающих почтения первокурсников. За последние 72 часа она нормально разговаривала только с историком Джо, разделяющим ее неумолимо растущий страх перед миром науки. Реми достает телефон и открывает Snapchat, камера ловит отражение ее хмурого взгляда и второго подбородка. Она поднимает экран повыше и поворачивает голову так и этак, пока не находит наилучший угол, а затем нажимает старт записи. — БУХАТЬ! — орет она и жмет «отправить». Секунду спустя тренькает уведомление от Джо: «Картошка в Сумасбродке?» «Через полчаса», — отвечает она.

***

Джо сидит ссутулившись, подняв плечи к ушам. Над бровями у него засела складка, которой не было до летних каникул, а на щеках — щетина из-за нескольких дней пренебрежения гигиеной. — Фелл сводит меня с ума, — говорит он вместо приветствия, передавая ей пинту пива. Реми поднимает кружку, выпивая четверть за раз. Это самый дешевый вариант на розлив, но она предпочитает количество качеству. — Рассказывай. Я слышала, как они с Кроули поссорились. — Боже. Представляешь, он сказал мне, что у него в Национальном архиве есть знакомый, который мог бы помочь мне с наукой. А потом, и трех часов не прошло, как он забыл, что даже упоминал об этом. Сказал, у него срочная встреча. Она хмыкает и проводит пальцем по конденсату на кружке. — Да, слыхала. Кроули не хотел, чтобы он туда шел. Какое-то время они сидят в тишине, чередуя глотки пива и пригоршни жареной картошки. Джо слизывает соль с пальцев, а затем вытирает их о штаны. Его шевелюра кажется еще реже, чем в прошлом семестре. — Как думаешь, что это за встреча? И ей так хочется сказать что-нибудь вроде: «Слушай, отстойно, конечно, что ты единственный, с кем я могу поговорить, и Эффи с начала семестра никак не найдет для меня время, и я не хочу снова трахаться с тобой, но если ты все же хочешь, это бы правда потешило мое самолюбие», — но вслух она произносит только: — Что бы там ни было, Кроули считает, что это ловушка. — А нам известно, насколько доверчив доктор Фелл. Они обдумывают это пару секунд, допивая свои напитки. Реми вытирает рот тыльной стороной ладони и поднимает голову. — Возьмешь нам еще по одной? — Да, хорошо. Начало семестра — полный отстой: никакой поддержки со стороны научного руководителя, никакой поддержки со стороны друзей и неловкое молчание по телефону от родителей в ответ на ее жалобы. Джо не разбирается в ботанике (нет, в науке): он изучает влияние Англиканской церкви и ее долгосрочное социально-политическое воздействие на брак, из-за чего, как известно, благодаря Восьмому из Генрихов комплексует все Содружество, но кому какое дело — а вот пьянство, и одержимость личной жизнью ее профессора, и дрожащие руки — вот это уже… — У Эффи появился парень, — выпаливает она как раз в тот момент, когда Джо усаживается с новой порцией напитков. Он зависает над своим сидением и хмурит брови, прежде чем прикинуть, как много Реми уже выпила. — Круто? Реми рычит почти звериным разочарованным воем и сжимает кулаки. — Нет! Я не видела лучшую подругу уже, кажется, целую вечность, и все, о чем она хочет поговорить, — это Майк. Если мне придется увидеть еще хоть одно селфи с ним на Facebook, меня вырвет. Джо кивает, не обращая внимания на маниакальное выражение ее глаз и напряженную нотку в голосе. — Да, у Сэма тоже новый парень, и он об этом не затыкается. — Он пожимает плечами. — Тебя это разве не бесит? Джо снова пытается пожать плечами, но замечает блеск в ее глазах и замирает. — Ну… разумеется. Новый парень учится на бизнесмена... — Реми вздрагивает. — ...но Сэм счастлив, так что какая разница. Реми открывает рот, но останавливается и смотрит на свою свежую пинту, прежде чем сделать большой глоток. Эффи счастлива. Этот новый парень, Майк (которого она про себя все еще зовет Биллом Наем), водит ее на свидания каждый вторник, потому что знает, что по четвергам Эффи встречается с друзьями в «Сумасбродке». И пусть он бакалавр, но хотя бы изучает ботанику, а не какую-нибудь пакость вроде бизнеса. Иногда он заглядывает к ним на кафедру во время перерыва, и Эффи вся расцветает. — А ты не хочешь с кем-нибудь встречаться? — спрашивает она его. Он замирает с картофелиной на полпути ко рту. — Ты же не зовешь меня на свидание, правда? — Нет! — Так все эти вопросы потому, что ты хочешь… позвать Эффи на свидание? — Нет? Джо бросает на нее недоверчивый взгляд. — Ну да, разумеется, я хотел бы встречаться. Но я был несколько занят… — То-о-очно, — протягивает она, хотя и не чувствует облегчения. Реми оставляет «Сумасбродку» и саму затею поговорить с Джо лишь немного навеселе, не получив ответов… да ни на один вопрос. Она чувствует себя так, словно проглотила вместе с пивом уран, массивный и распадающийся. Она приходит домой и падает лицом в подушку — и отрубается еще до того, как выключит свет.

***

Реми возвращается с летних каникул, ни капли не изменившись: с мышиными каштановыми волосами до плеч, убранными в свободный хвостик, во фланелевой рубашке, которую надевает даже в самые жаркие осенние дни. Будто она моргнула в конце весеннего семестра и обнаружила, что вернулась в университет, сменив сандалии на кроссовки, а сумочку — на рюкзак. Она провела лето с младшим братишкой — не таким уж маленьким, почти взрослым — и семейным псом Стэнли, прогуливаясь между кофейнями и магазинами комиксов, спускаясь к Темзе и обратно. А когда он уходил кататься на роликах со своими друзьями или рубиться в видеоигры, она выходила в сад посмотреть, как мама возится в земле и перекапывает грядки, вытаскивая сорняки и обрезая листья, и размазывает грязь по щеке всякий раз, как пытается откинуть волосы с лица. Реми любит растения и природу; она любит биологию, но она всегда предпочитала жить скорее в теории, чем на практике. Остальные успели измениться. Садия носится, пихая каждому в лицо телефон с фотографиями из турне, в которое они ездили с Эндрю. Реми видела всю сагу на Facebook, но лично услышать, как волнительно стоять босиком на пляже Брайтона на самом краю океана, — совсем другое дело. Загар Эндрю — на несколько оттенков темнее его обычного цвета кожи, такой появляется, только если обгореть до красноты, как медяк, так что кожа начинает шелушиться, после чего сгореть еще больше уже невозможно. Садия перемещается в уголок, в который Эндрю был сослан в прошлом году, и перекладывает свои вещи на стол рядом с ним, и они проводят все утро, склонив головы над ее телефоном. Эффи плюхается рядом с Реми за соседний стол и показывает фотографию, которую сделала в прошлые выходные, отмечая последние свободные деньки перед началом третьего семестра. На ней они с Майком, по-задротски прекрасным молодым двойником Билла Ная, стоят перед «Олд Виком», держась за руки. — Мы были в театре! Он никогда им особо не увлекался, но ходит вместе со мной, и еще объясняет мне, как устроена машина, которую он сам собирает. — Тут она шевелит пальцами и демонстрирует масло, которое не удалось убрать из-под ногтей ни водой с мылом, ни обильным количеством лимонной мякоти, ни пилочкой для ногтей. — Он водит маленький Фольксваген Гольф середины 90-х, который тарахтит, когда заводится, и не переключается на третью скорость, и разве не замечательно, что у него в кампусе есть машина? Да, здорово, соглашается Реми, а затем телефон Эффи пиликает, и она проводит следующие десять минут, переписываясь со своим парнем, который сейчас сидит на паре этажом ниже. Иногда Реми кажется, что она с другой планеты. Она самозванка, сидящая на кафедре с тремя людьми, которые пришли сюда, чтобы стать магистрами наук, и изучают средства от глобального потепления, интеллектуальные способности подземных сетей мицелия и природоохранные мероприятия за полярным кругом. Она болтается с этажа на этаж в маленьком, худом, но всё же мягком и хилом теле. По-настоящему уверенно и вовлеченно она чувствует себя, только когда сидит в стерильной лаборатории с пипеткой в одной руке и ядом в другой. Все остальное время она просто считает часы до выпуска. Кто-то стучит в дверь кабинета. Они все поднимают глаза. — Реми, — зовет Кроули. Он как всегда в ботинках из змеиной кожи. Волосы у него немного отросли за лето. Он все такой же странный и тощий, по-прежнему весь из торчащих костей и длинных конечностей. Половину его лица закрывают солнцезащитные очки. — Ты опоздала на нашу встречу по педпрактике. — Точно, — говорит она и тянется за своими вещами.

***

Через три недели после начала третьего семестра лицо Эндрю принимает угрюмое выражение, глаза его воспаляются, а нос утыкается в экран ноутбука. Его мотает между трезвостью, вызванной тревогой и приводящей к заиканию, и столь жестоким опьянениям, что он едва способен держать голову прямо. Садия придвигает свой стул еще ближе к нему, будто хочет укрыть их от натиска обязанностей, но даже розовые брызги их юного романа тускнеют перед лицом исследовательских обязательств. Учебная нагрузка в этом году сократилась вдвое, чтобы они могли посвятить больше времени научным исследованиям, но это не значит, что у них не осталось экзаменов, эссе и пар для бакалавров. Если в их маленькой, заплесневелой комнатке и чувствуется напряжение, это ничто по сравнению с вводными лекциями Кроули, которому Реми все еще ассистирует. Она помнит свое первое впечатление о научнике — взбалмошный, маниакальный, возможно, чуточку слишком сильно старающийся выглядеть круто, — и не узнает этого нового человека, напряженного и раздражительного. Он галопом пролистывает слайды презентации, пресекает вопросы и не выходит из-за стола, оставаясь жестким и безучастным. Исчезла его расхлябанная походка и праздное вышагивание по лекционному залу. Исчезли и крики о том, как питание почвы влияет на способность растений к фотосинтезу. — Вы не заметили, что Кроули какой-то странный? — однажды спрашивает она. Эффи заправляет за ухо выбившийся локон. — Нет, — отвечает она, не поднимая глаз. Реми хмурится. У нее болит голова от запаха маркеров Эффи, которыми та водит по каждой строчке своего экземпляра «Экоустойчивости морских водорослей». — Почему ты выделяешь каждую строчку? — Потому что там все важно, — с напряженным выражением лица отвечает Эффи. Она ведет маркером по странице, как одержимая, с такой свирепостью, какую Реми может припомнить только у своего брата, когда тот собирается сразиться с противником в регби, или на лице отца, когда эксперты в новостях затевают разговор о парламенте. — Да, но… — начинает Реми, потому что мозг ее нынче работает медленно и устало, — разве есть смысл выделять все подряд? — Там все важно! — выкрикивает Эффи и захлопывает учебник. Сама книга, вероятно, весит меньше килограмма, так что выглядит это не так драматично, как ей бы хотелось. Тем не менее, темные круги под глазами от утомления говорят о многом. — Ты в порядке? — Да кто из нас вообще сейчас в порядке? С этим Реми не может поспорить. Она также пишет об этом Джо. Чат: Вперёд, могучий рейнджер! Реми Х.: Ты за доктором Феллом не замечал ничего странного? А то Кроули какой-то грустный((( Джо У.: Ага. Попросил его глянуть мои источники. Он заявил, что доктор Хекстон из Оксфорда ненадежный источник, и выдал 10-минутную речь о его сомнительных поступках в конце 1800-х. Реми Х.: и?? Джо У.: Он вообще-то половину моих источников написал! Зная о докторе Фелле столь же мало, сколько он сам знает о ней, Реми решает, что это вполне в его духе. Так что… Она закрывает глаза и откидывается на спинку стула, вдыхая пыльный аромат их маленького кабинета, стойкое амбре Эндрю, смешанное с образцом водорослей, который Эффи оставила на своем столе три дня назад «для постоянного наблюдения». Ей нужно как-то отвлечься от этого нескончаемого напряжения. — Ладно, — бурчит она себе под нос. — Пойду-ка я поработаю над исследованием.

***

Реми достает стерильный поднос и пару одноразовых перчаток. Затем берет отрез муслина и рвет его на полоски, раскладывая каждую рядом с парой изящных крошечных садовых ножниц. Единственное, что осталось, — это сама белладонна, и можно начинать первый этап фазы сушки, чтобы позже извлечь из нее алкалоиды. Само растение хранится в закрытом помещении с регулируемой температурой, защищенное сеткой и большой табличкой с надписью «НЕ ТРОГАТЬ», чтобы спасти непутевых студентов от отравления. Каждый его дюйм токсичен: смертельно опасен при попадании внутрь, а прикосновение к нему в лучшем случае вызовет кровоточивость и зуд. Она уже на полпути ввода кода на замке, когда слышит знакомый нервный голос в коридоре. — Ам, э-э, нет. Нет-нет-нет. Э-э, ты не можешь остаться. Для тебя здесь слишком опасно. Тут повсюду демоны! Кроули? Реми наклоняет голову, как будто ее уши могут каким-то образом приблизить разговор, вопреки эволюции, а также, возможно, частичной потере слуха из-за рева Тиган и Сары в наушниках во время довольно напряженного, полного драмы года, когда ей было четырнадцать и она истерично рыдала в подушку — ну, сами понимаете, подростки. Она улавливает второй голос, несколько монотонный и невнятный. — Демоны? — произносит этот второй. — Я настаиваю на том, чтобы остаться. — Нет-нет. Их слишком много. Они тебя погубят. Их называют... э-э... первокурсниками, и они даже меня не слушают. — Ну разумеется. Ты же предатель. Брови Реми взлетают вверх, и она одними губами бормочет себе под нос: «Что?» Она бросает белладонну и подкрадывается ближе к двери, оставленной открытой на считанные миллиметры, пригибаясь под окном, чтобы они ее не заметили. — Да я чертов герой, чтобы вам пусто было, — огрызается Кроули. — Слушай, просто иди в дом и жди там. Ни к чему не прикасайся, особенно к телевизору. — Сад поистине прекрасен в… в это время года? Так вроде люди говорят? Кроули рычит. — Не. Смей. Приближаться к Саду. — Ах да, Азирафаэль упоминал, что ты избавляешься от своих комплексов по поводу Эдема. Кроули брызжет слюной с такой яростью, что Реми прямо слышит, как летят брызги. — Что, прости?! — Он сказал, что ваш сад — это метафора, — произносит монотонный голос. — Ох, да еб твою… Тебе нужно уйти. Ко мне скоро придет студент. — Первокурсник? — с любопытством интересуется голос. — Хуже — магистрант. Реми! — кричит Кроули. Она вздрагивает и выглядывает из-за двери, махнув одними пальцами, пригнувшись, как Элмер Фадд на охоте за «кволиками». — Э-э, да? — Она смотрит на неизвестного, с которым разговаривает Кроули, довольно бледного человека неопределенного пола с очень светлыми волосами, которые по пушистости могут посоперничать с гривой Эффи и торчат из головы мелкими клочьями. Его можно было бы принять за дитя любви Тильды Суинтон и Тимоти Шаламе, если бы те заперли своего ребенка в подвале с единственной ультрафиолетовой лампой, чтобы вырабатывать достаточное количество витамина D для придания ему «подозрительно вампирского» вида. — Иди, — буркает Кроули. Человек с монотонным голосом тянется рукой вверх, будто хочет дернуть за шнур лампы, но Кроули останавливает его, крепко схватив за предплечье. — Не так! Воспользуйся дверью. — Он указывает на выход из здания, ведущий на общую территорию. — Как занимательно, — говорит неизвестный. Он двигается на выход, но останавливается прямо рядом с Реми, наклоняется и вдыхает ее запах одним большим глотком, а потом хмурится. — Ясно, — говорит он перед уходом. Реми, скрючившаяся на полу так, что немеют ноги и ягодицы, поднимает глаза и видит над собой вспыльчивого научника. Его губы поджаты в узкую тонкую линию, что внушало бы ужас, если бы не делало его немного похожим на жабу. — Э-э, здрасьте, Кроули, — говорит она, снова махнув пальцами. Он медленно набирает в грудь воздух и выдыхает с такой силой, что опускаются плечи. Затем он протягивает ей руку, одновременно открывая дверь, чтобы дать ей возможность выбраться в коридор. Она отряхивает штаны в попытке чем-то занять руки. — Вы что, говорили о демонах? Кроули приподнимает бровь, сверля её взглядом сквозь очки, и скалит в улыбке зубы, кажущиеся острее обычного. — Никто тебе не поверит. — Честно говоря, учитывая, как прошли последние два семестра, не думаю, что это хоть кого-то удивит. Наступает мгновение тишины, а потом он фыркает: удивленный, легкомысленный смешок вырывается непроизвольно. Тогда он расслабляется, изменяя положение плеч и наклон бедер во что-то более знакомое и уверенное. Он по-настоящему улыбается ей, мягко и не размыкая губ. — Займись наукой, Реми, — напоминает он, указывая обратно в лабораторию. Она стонет. — Но!.. — Никаких «но». Иди. Она оборачивается с хмурым видом, но ее разочарование скорее напускное. — Я всем расскажу! — бросает она через плечо. — Да-да-да. Добейся каких-нибудь результатов к концу семестра и делай, что хочешь.

***

Беда в том, что никого не волнует, если Кроули что-то там и говорил о «демонах». Реми плюхается обратно за лабораторный стол и открывает групповой чат магистрантов ботаники и задротов-историков. Реми Х.: кроули говорит, что демоны существуют! Ханна М.: и? Эффи Дж.: А еще Кроули говорит, что динозавров никогда не было, так что... Эндрю Б.: КРоУлИ гоВоРИт ЧТо дЕМонЫ СуЩесТВуюТ Джо У.: Доктор Фелл меня подставляет Далее идет захватывающая последовательность из нескольких грустных смайликов, черепа, бегущего человечка, взрыва и поезда. Реми Х.: да, потому что он психует из-за демонов! Джо У.: да, но может он мог бы... не знаю, например не отыгрываться? на мне?? И, ладно, он не так уж не прав. В этом семестре все на взводе. Они почти на три четверти получили степень магистра, проводя самую важную часть исследований. Все напряжены. Все устали. И от унылого настроя Кроули и доктора Фелла становится только хуже. В прошлом году единственным ярким событием ее недели было наблюдение за тем, как Кроули терроризирует первокурсников своими выходками, и ко второму семестру ей казалось, что она поняла его шутку. Теперь она знает его достаточно хорошо, чтобы разглядеть малейшую ухмылку или проблеск любопытства в приподнятой брови, и всего этого так не хватает в этом году! Реми тяжело вздыхает, а потом начинает убирать все свои материалы, стерильный поднос, муслин, изящные садовые ножницы, бросает одноразовые перчатки в урну и возвращается к телефону. Она набирает короткое сообщение: «вмешаемся???» Не нужно много усилий, чтобы убедить всех побросать свои дела и собраться в «Сумасбродке». В течение часа все они подтягиваются к месту встречи и втискиваются в привычную кабинку. Сейчас всего пять, но они знают, каково здесь по четвергам, так что готовятся к предположительно долгому и пьяному вечеру. — Нам нужно прекращать вот так вот встречаться, — стонет Сэм, роняя голову на стол. Он сразу же поднимает ее, коснувшись щекой чего-то липкого. Да и к тому же он это не всерьез. Он уже достал планшет и создал на Google-диске новую общую папку и электронную таблицу под названием «ОПЕРАЦИЯ НЕПОСТИЖИМА». Садия хмурится, прежде чем отодвинуть свой «Космополитен» в сторонку. Она заглядывает ему через плечо и зарабатывает возмущенный взгляд, рыгнув ему на ухо. — Почему «непостижима»? — Не знаю, просто доктор Фелл всегда так говорит. Это какая-то дурацкая шутка. Почему курица перешла дорогу? Не знаю, это непостижимо. Джо фыркает в свое пиво. Реми вздыхает с облегчением, желание напиться и смыть этот семестр на мгновение отступает. Всё снова будто приходит в норму: вновь они собираются вместе, строя теории о том, что же такое происходит с их профессорами. Реми пытается рассказать им о том, что знает… что было бы намного проще, если бы ее слушали с самого начала, а еще если бы она не успела выпить две порции выдержанного виски. А так выходит путано и невнятно. — Кроули говорил о «демонах»! А еще я слышала, как он поссорился с доктором Феллом. Они вроде спорили о войне? Врагах? — Что бы это ни было, моя жизнь стала невыносимой, — говорит Джо. — Доктор Фелл так изменился. — Он теперь сам не свой, — вставляет Сэм. — Скачет с темы на тему, ни с того ни с сего затягивает о четырнадцатом веке... — …постоянно на грани слез, будто того и гляди разразится, — добавляет Ханна. — Что бы ни происходило между ними двумя, это совсем не здорово. Реми пытается это себе представить и не видит ничего необычного. Доктор Фелл и так готов расплакаться в любую минуту, независимо от того, воркует ли он над срезанным цветком для сегодняшней бутоньерки, пока Кроули прикрепляет ее к его жилету, или уткнулся носом в пыльную книгу. В прошлом семестре Эффи присылала Реми снятые через окно фотографии того, как эти двое обедают в кабинете Кроули, все в сердечках и с радужной надписью «ИДЕАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ». Теперь Эффи вообще ничего ей не шлет. Они составляют короткий и нечетко сформулированный список того, ЧТО МЫ ЗНАЕМ. ПЕРВОЕ (1): Кроули и доктор Фелл постоянно ссорятся, в ходе чего они возможно (но не точно) сердито телепортируются между кабинетами друг друга. (Садия пожимает плечами: — Это не так приятно, как хорошенько хлопнуть дверью. — Но вы разве можете представить, чтобы доктор Фелл хлопал дверью? — ахает Ханна. Сэм кивает: — Так куда голубее.) ВТОРОЕ (2): У Кроули и доктора Фелла гостит посетитель неопределенного происхождения. Все три задрота-историка видели Посетителя слоняющимся по кабинету доктора Фелла. Иногда он сидит как штык в его большом мягком кресле, согнув колени под идеально прямым углом, или того хуже, стоя прямо за спиной доктора Фелла. — Фелл всегда выглядит… — Сэм умолкает, чтобы поразмыслить, — нервным? — Раздраженным? — предлагает Джо. — Обеспокоенным? — Обиженным? Совершенно взбешенным? — продолжает Ханна. Доктор Фелл бы так гордился их богатым словарным запасом. — И тот человек постоянно задает реально странные вопросы… — …и что еще более странно, доктор Фелл не всегда может на них ответить, — заканчивает Сэм. (Всякие мелочи, например, что такое айпад. «О боже, я не интересуюсь такими вещами. Я не уверен, что такое приставка или ай-пад. Я хочу сказать, что, разумеется, знаю, что такое морфемы, ха-ха, но эта штучка с кнопками и, и интер-нетом… — прямо слышно, как он произносит дефис в этом слове, — не моя область. Тебе придется спросить об этом у Кроули».) Реми про себя думает, что эти задроты слишком много времени проводят вместе в своем маленьком мирке магистрантов-историков, раз заканчивают друг за другом предложения. Кабинет у них меньше и не такой заплесневелый, но более пыльный и расположен через холл от кабинета доктора Фелла и всех его книг, что делает его пожароопасным. Реми ни за что бы не променяла на него их комнатку. Но ничего. Ботаники еще не настолько поехали крышей, чтобы заканчивать друг за другом предложения. Они заняты. Наукой. И свиданиями. Вот. Ханна продолжает рассказывать о том эпизоде, когда Посетитель находился в кабинете доктора Фелла, пока сам доктор Фелл разговаривал по телефону, склонившись над столом, одной рукой щелкая крышкой своих маленьких карманных часов. Посетитель все это время, не моргая, наблюдал за ним, в то время как Ханна пододвинула свой стул прямо к двери, чтобы подглядывать через холл. — Я не могу отправить его в коттедж, Кроули. Он сидит там и просто пялится в чертов телик. Часами смотрит реалити-шоу! Несколько часов этого, как его там… Да! «Холостяка»! Если он продолжит в том же духе, то точно запустит еще один Армагеддон. — Он сделал паузу и взглянул на Посетителя, одним ухом прислушиваясь к словам Кроули. Тем временем Ханна одними губами произнесла: «Еще один Армагеддон?» Фелл понизил голос. — А мы не можем поставить родительский контроль на... О! Да, понимаю, — он вздохнул. — Ладно, ты можешь просто взять его к себе на денек? Крик Кроули Ханна услышала из трубки через коридор и две прикрытые двери: — Я тебе не чертова нянька, ангел! Но не прошло и минуты, как доктор Фелл выставил Посетителя из своего кабинета с указаниями о том, как пройти в биологический корпус. ТРЕТЬЕ (3): — Демоны! — восклицает Реми. Сэм, который к этому времени выпил три кружки пива и шот текилы, тычет в нее пальцем с метровой погрешностью, и сидящая рядом с ним Садия отводит его руку от своего лица. — Это гипербола! — У него змеиные глаза! — А-а-ага, подходят к татухе на лице. — И надвигается какая-то война! — ГИ-ПЕР-БО-ЛА. В углу Эффи, зажатая между рюкзаком Эндрю и плечом Реми, крепко спит. Эндрю запрокинул голову и прикрыл лицо рукой, а Садия сочувственно похлопывает его по колену. Этот спор Реми не выиграть. На сей раз они объявляют ничью (насколько способны на это семь очень пьяных людей, почти разменявших третий десяток), и, спотыкаясь, выходят из «Сумасбродки» на Хай-стрит. Уже середина октября, и резкий порыв ветра со свистом проносится мимо, холодный, жесткий, свежий, отрезвляющий ровно настолько, чтобы добраться до дома. Вот так ОПЕРАЦИЯ НЕПОСТИЖИМА и начинается по-настоящему, из-за чего они шныряют у кабинетов своих профессоров, чтобы узнать побольше о Посетителе. Это друг? Враг? Почему Кроули так его недолюбливает? — Я думаю, это закоснелый родственник, которые не одобряет их отношения с Кроули, — выдвигает гипотезу Сэм. — Думаю, это бывший, — говорит Эндрю. Реми на мгновение задумывается над этим и пытается вообразить, чтобы доктор Фелл с кем-то встречался, но подозревает, что ее представление об этом искажено. Большинство ее свиданий были неловкими и беспокойными, а один раз запомнился тем, что ее сбил с ног козел. И все же трудно поверить, что на этой планете — или в галактике? пространственно-временном континууме? — может быть больше одного человека, которого бы привлек доктор Фелл. С тех пор как она узнала, что они мужья, она задавалась вопросом, как они встретились и даже полюбили друг друга, и единственный ответ, который способен дать ее мозг, — это «не понимаю». Магистранты-ботаники с Посетителем почти не пересекаются. С того дня, когда Реми наткнулась на него в коридоре, он держался подальше от территории Кроули. Вместо этого ботаники полагаются на нечестным путем добытые задротами-историками фотографии, сделанные из-под столов и из-за учебников, а затем вынуждены слушать, как Ханна сетует на его чувство стиля. — Гетры! — восклицает она. — Он носит гетры! Он отстал от времени даже больше, чем доктор Фелл! И тут Джо, которому в юности порой удавалось сложить два и два, говорит: — Так значит, их даже больше? И доктор Фелл с Кроули — не такая уж аномалия? — Всем им требуется время, чтобы это осознать, прежде чем он разрушает впечатление от своей блестящей догадки. — Они пришельцы! Или клоны! Я так и знал! Посетитель не только одевается анахронично, но и появляется, исчезает и вновь появляется в самых неожиданных местах в окрестностях гуманитарного корпуса. Он проводит целые дни рабочей недели, стоя за спиной доктора Фелла в его кабинете, стараясь посещать приемные часы и кафедральные совещания, просто находясь рядом и пялясь. Фелл понемногу теряет приветливость и начинает говорить резко и отрывисто, его плечи в отчаянии поднимаются до ушей, но когда Посетителя нет поблизости, становится только хуже, потому что доктор Фелл весь день названивает Кроули, сжимая трубку телефона так сильно, что чуть не раздавливает. — Ты что-нибудь слышал? Что они задумали? Что ж, перепроверь свой мобильный. А новости ты смотрел?.. Они также выясняют, что у Посетителя есть имя — Заниэль. Но, коллективно постановив, что он им не нравится, они решают, что нет никакого резона знать имя врага. В конце концов, они не испытывают к разлучникам ни малейшей симпатии. Несмотря на то, что Кроули общался с Посетителем всего один раз, все они точно знают, как он к нему относится. Реми сидит в лаборатории в своем очень представительном лабораторном халате, одноразовых перчатках и с парой ножниц, срезает маленькие листочки с белладонны, когда ее телефон неожиданно динькает, перепугав ее до смерти. Она пытается ухватить ножницы, которые выронила от испуга. — О нет, это нехорошо, — говорит Эффи. — Что нехорошо? — Сегодняшняя бутоньерка доктора Фелла. — Она отходит от своего стола, осторожно отделенного от стола Реми, чтобы два их опыта не провзаимодействовали, и машет определенно не стерильным, но в то же время крайне важным телефоном с фотографией перед ее лицом. По просьбе Эффи Джо украдкой фотографирует доктора Фелла на лекции, чтобы они могли изучать цветы, которые Кроули выбирает для него каждый день. Они щурятся и наклоняются ближе, чтобы рассмотреть их получше. — Это веточка мяты? — спрашивает Эффи. — И, может быть… — Они увеличивают снимок. Да, профессиональным фотографом Джо не быть, да и в качестве папарацци он бы не преуспел.— ...дурман? Реми уже листает свои конспекты лекций и просматривает их, пока не найдет то, что ищет. — О да, это нехорошо. Подозрение и… притворство. — Итак, Кроули подозревает, что Посетитель притворяется? — Он здесь под каким-то предлогом? — Он не то, чем кажется? Они делают заметки в течение двух недель с должной осмотрительностью двух магистрантов, научившихся собирать и систематизировать данные для науки, но вместо дела применяющих их к чему-то — чему бы то ни было, — что не связано с их непосредственным исследованием. Порой Кроули выбирает желтые гвоздики, рододендрон и даже срез алоэ, которые продолжают выражать его презрение, но ближе к концу недели сообщения меняются. Вербена и валериана. Белый вереск и голубой гиацинт. — Итак, подытожим, — говорит Сэм в следующий раз, когда они встречаются в «Сумасбродке». Он достал свой ноутбук и открыл PowerPoint со всеми доказательствами, что им удалось собрать. — Посетитель поначалу был встречен сопротивлением и глубоким подозрением со стороны доктора Кроули... — Просто Кроули, — поправляют магистранты-ботаники. — ...что привело к размолвке между ним и доктором Феллом. Я полагаю, мы можем интерпретировать новые события так, что он по-прежнему с недоверием относится к Посетителю, но теперь готов терпеть то, что доктор Фелл с ним общается. В отличие от него, доктор Фелл, хотя и казался нервным и встревоженным из-за присутствия Посетителя, теперь еще более раздражен и раздосадован. — Ну так что, нам не нравится Посетитель? — интересуется Эндрю. — Да, нам не нравится Посетитель. — Ей-ей! — восклицает Садия.

***

И все идет хорошо. Все идет даже отлично. Наличие Посетителя, на котором можно сосредоточиться, дает им всем своего рода цель и отвлекает от безумия семестра, и, если это означает, что Эндрю и Садия на минутку перестают хихикать в уголке, а Эффи появляется в «Сумасбродке» вместо того, чтобы продинамить их всех ради свидания с Биллом Наем, — что ж, замечательно. Отлично. Всё как будто нормально. Она вскользь говорит об этом Джо в начале ноября в библиотеке, где они захватили стол и спрятали кучу печенек под работами студентов, которые Реми предстоит проверить. Джо хмурится. — Не понимаю, что в этом такого особенного? Реми поднимает взгляд и отбрасывает челку с глаз. — Что ты имеешь в виду? — Ну-у-у, ладно, я раньше думал, что ты ревнуешь. — Что? — Да, ну как, эм… — Он берет паузу и обдумывает свои слова. — Я думал, что, может быть, ты запала на Эффи и просто ревнуешь. Реми корчит гримасу. — Э-э, ну нет? — Но потом ты то же самое говорила об Эндрю и Садии. Ну так, что тебя гложет? — Ничего меня не гложет, — отвечает она агрессивно. Отбрасывает прядь волос с лица и фыркает. Джо продолжает давить. — Но ты, кажется, совсем за них не рада — тому, что они счастливы. — Я рада за них. Я просто... я просто не понимаю, почему они счастливы. — Она делает паузу и игнорирует выражение крайнего замешательства на лице Джо. — Ха, кажется, я сама только что это осознала. — Какое-то время они сидят молча, пока она жует щеку. — Тебя не интересуют свидания? Реми открывает и снова захлопывает рот. Потом вздыхает. Она хочет, чтобы это прозвучало раздраженно, но вместо этого выходит просто устало. — Ну как, конечно, интересуют — теоретически. — На практике свидания у нее никогда не проходили удачно. Она никогда не знает, что сказать, или куда деть руки, или когда ей даст по темечку Купидон. Романтический оркестр на заднем плане всегда молчит. Когда она сидела напротив своего бывшего за ужином, то слышала только сверчков. — Тогда чего же ты хочешь? Она пожимает плечами. — Не знаю. — Затем она смотрит на свои колени, кончики волос падают ей на лицо. — Я думаю побриться наголо. Джо хмурится, а затем потирает верхнюю часть головы, где волосы за лето поредели еще больше — то ли из-за плохой генетики, то ли из-за общения с бессмертным профессором, застрявшим в конце 1800-х годов — эксцентричным, как тяготеющий к греховности ангел. — А вдруг у тебя голова странной формы? — Ну, с твоей и так уже все понятно, тебе-то что терять? — Эй! — Он хмурится и хватает свой отставленный в сторону велосипедный шлем, натягивая его на макушку. — Ага, так определенно лучше. Он фыркает и тянется за пачкой печенья, прежде чем открыть свой ноутбук, скрываясь от нее за экраном. Дискуссия закончена, хмыкает Реми. Ну и ладно. Легче не думать о том, чтобы побриться наголо, или о том, почему она не способна на обычные романтические отношения, как нормальные люди. Она возвращается к исправлению лабораторного отчета большим красным маркером и рисует хмурую рожицу в верхней части листа первокурсника. Серьезно, зачем они вообще их сдают, если даже не пытаются делать заметки? Вот Кроули такие вещи не заботят. Каждый раз, когда она упоминает ему об этом, он пожимает плечами так выразительно, как только может, соскользнув в кресле так низко, что его зад свисает с сиденья. — Здорово, правда? Вся эта свобода воли, и вот как они ей распоряжаются. Выбор, он вечно твердит о выборе. Вам выбирать, приходить на пару или нет. Вы решаете, конспектировать лекцию или спать весь семестр. Это приводит ее в бесконечное бешенство. Невыполнение своих обязанностей всегда вызывало у нее удушающее беспокойство, и она не понимает, как кто-то может просто решить этого не делать. — Некоторые учатся делая что-то — или не делая, как в данном случае. У всего есть последствия. Даже бездействие — это действие, которое приводит к последствиям, — говорит он небрежно, одновременно листая лабораторные тетради и наугад тыкая поля в «Сапёре». У Реми с трудом укладывается в голове ходячая катастрофа, которую она встретила в первом семестре, и рассудительный профессор, извергающий нежданные крупицы мудрости в случайные моменты времени. Он — хаос и голос, не умолкающий в ее голове. Она смотрит в следующую лабораторную тетрадь, на этот раз, к счастью, заполненную, и задается вопросом, каким будет результат ее бездействия. Она опускает крышку ноутбука Джо вниз, пока тот не закроется, и он стреляет в нее глазами. — Я сделаю это. Побрею голову. — Ну и? Ура? — Хочешь со мной? И Джо — чудесный, неизменный Джо в своем желтом велосипедном шлеме, все еще криво сидящем на голове — пожимает плечами и говорит: — Давай, — с той же уверенностью, с какой он соглашается на любые предложения.

***

Сложно все время быть настороже в отношении Посетителя и неясного статуса отношений их профессоров, когда магистратура требует каждую секунду их бодрствования (и даже некоторых ночных кошмаров). Садия держит на столе глазные капли, чтобы использовать их после всенощных бдений, а соотношение кофе и воды у Реми меняется с 1:7 на 5:3. Прыщавые младшекурсники, подрабатывающие в кафетерии, знают ее заказ на четверной эспрессо наизусть и готовят его к тому времени, когда она подходит к кассе. Она бы сказала спасибо, если бы не была на грани превращения в зомби. За три недели до конца семестра она должна записать результаты исследования, что ничего бы не стоило, будь у нее хоть какой-нибудь результат. В три часа ночи она просыпается и, не в силах больше заснуть, прокручивает в голове свое расписание. Уже пятница, а значит, ей нужно проверить и загрузить на сервер множество лабораторных работ, посетить лекцию, провести семинар и завершить учебную рецензию исследовательской статьи для доктора Сакса к концу дня. Времени в обрез, и то немногое, что осталось, она проводит в парализующей тревоге о том, как мало у нее времени. Она бы посмеялась над этой иронией, да только смех в одиночестве в эти темные колдовские часы может быть признаком безумия, так что лучше ей прикусить язык. Реми сбрасывает одеяло и спотыкаясь, с затуманенным взором шагает в ванную. Она бросает один взгляд на синяки под глазами и поникшие волосы, обещая себе вычеркнуть их из списка дел, как только покончит со всем остальным, и собирает их обратно в беспорядочный пучок. На других девушках это выглядело бы стильно, но на ней кричит: «Я не знаю, когда в последний раз была в душе, и мне плевать». Она надевает толстовку с капюшоном и джинсы, которые носит третий день подряд. Кафетерий еще не открылся, поэтому она заходит в аптеку за «Ред Буллом» и, пошатываясь, бредет в лабораторию. Несколько дней назад она срезала букет веточек Atropa belladonna и, связав их муслином, повесила за прищепки в задней части лаборатории, чтобы дать им высохнуть. Каждый день она заходила их проверить, ожидая, пока листья не станут сухими и ломкими. В четыре утра она отпирает лабораторию и, щурясь от резкого света, нащупывает перчатки. Когда она прикасается к листьям, те хрустят и осыпаются. Она срывает веточки и кладет их на стол, отламывая кусочки, чтобы растереть в мелкий порошок. Со своей ступкой и пестиком она чувствует себя немного похожей на ведьму, хотя, возможно, она первая ведьма в лабораторном халате, респираторе и защитных очках. Легко можно спутать магию и медицину, науку и таинство, и, когда она мешает измельченные листья в кислотно-спиртовом растворе, это похоже на заклинание. Цель состоит в том, чтобы выделить алкалоиды, что она практиковала уже полдюжины раз. У нее есть воронка и чашка Петри, готовые к работе, и как только она собирается вылить смесь через фильтр, то замечает, что что-то пошло не так. Вся масса слиплась воедино, вместо того чтобы разделиться. Она фильтрует ее и исследует оставшийся жидкий растворитель, в котором должны были выпасть соли алкалоидов, но когда она хватает пипетку и микроскоп, то не видит на предметном стекле ничего, кроме кислотного раствора. — Нет-нет-нет. — Ее руки дрожат, когда она берет еще один образец. Нельзя выпарить жидкость до ее алкалоидных составляющих, если в ней изначально нет солей. — Черт-черт-черт, — ругается она, отбрасывая препарат в сторону. Она опускает голову на руки. Не получилось. Она вспоминает свои шаги. Срезать листья. Высушить листья и измельчить их в порошок. Добавить кислотный раствор, и соли отделятся от остальной части растительного вещества. Она делала это раньше. Она никогда прежде не ошибалась. Чувство, поднимающееся внутри нее, — это бурлящий циклон, приторный и застревающий в горле ком. Оно вырывается из нее горячими слезами и разочарованием: три семестра недосыпа, кофеина и одиночества в три часа ночи, и все это — ради неудачного эксперимента. Она бы начала все сначала, да только ей ни за что не успеть проделать все заново и подготовить результаты к концу семестра, а ведь Реми даже не знает, что пошло не так в первый раз. Она берет оставшийся осадок растительного материала и вываливает его в чашку Петри, закрыв сверху крышкой. Затем она собирает остальные материалы и запихивает поднос с ними на стойку у задней стены. Она заворачивает все это в пищевую пленку, и цепляет сверху начирканную фломастером записку: «НЕ ТРОГАТЬ». Думай. Что же делать? Что бы сделал Кроули? Кроули может все что угодно. Кроули умеет телепортироваться, читает мысли и видит ее насквозь. Он смотрит на нее и просто знает, что у нее в голове, и точно так же он знал бы, как поступить прямо сейчас. Она не ахает и не вздыхает с облегчением, но проглатывает панические рыдания. Она хватает телефон и проверяет время: всего без десяти семь утра пятницы и по счастливой случайности — можно сказать, непостижимой — всего десять минут до его приемных часов. Бросив респиратор и защитные очки в урну для дезинфекции, она срывает перчатки и выскальзывает в коридор. Ее туфли шлепают по кафелю, и автоматические лампы зажигаются, когда она бежит по пустому коридору и поднимается по лестнице на третий этаж. Запыхавшись, она останавливается перед дверью его кабинета и хватается за косяк, чтобы отдышаться. Она поднимает руку, чтобы постучать, но замирает, услышав внутри голоса. Откинув голову назад, она разочарованно стонет. Сейчас семь утра! Ну кто еще мог согласиться на предложение Кроули поработать в пятницу утром? Но потом она узнает голос, который слышала всего один раз, — ровный и монотонный, со смесью снисхождения и жалости. Пот мурашками пробегает у нее по спине. Она не хотела совать нос не в свое дело, но… но что ж, иногда легче заглянуть в чужие дела, чем разобраться в своих, так что она всматривается в крошечное мозаичное окошко и видит Кроули на краю стола, откинувшегося назад со скрещенными лодыжками и сложенными на груди руками. Посетитель стоит перед одним из стульев с насмешливым выражением лица. — Я этого не понимаю. Я не понимаю, с чего Азирафаэлю здесь оставаться. Тебя я еще могу понять. Я слышал, ваша свора питается такими вещами. Кроули не двигается. Его очки на месте, и он прижимает подбородок к груди. Трудно понять, куда он смотрит. Она никогда раньше не видела его таким... таким... поверженным. Но, возможно, это неподходящее слово. Он выглядит разочарованным, как будто только что доказал свою правоту, хотя надеялся на лучший результат. Его голос неровный, тихий. Уставший. — Какими вещами? — спрашивает он. — Стрессом, упадком и гневом. Все, что я здесь видел, — это несчастные люди, которые обманывают, чтобы продвинуться вперед, которые спорят — по всему миру, но в особенности здесь, в этом... — он запинается, подбирая правильное слово, — университете, месте знаний. Вчера я видел шестерых разных людей плачущими. Должно быть, для тебя это настоящий праздник. Реми сердито глядит на него и вытирает лицо, все еще мокрое от ее собственного приступа разочарования и слез. Она судорожно втягивает воздух и наклоняет ухо ближе к щели. Кроули надолго замолкает, теребя какую-то невидимую нитку на своем в остальном нетронутом пиджаке. — Я терплю тебя здесь только из-за Азирафаэля, — говорит он натянуто. — Сделка заключалась в том, что ты можешь оставаться здесь целым и невредимым в качестве нашего гостя, если будешь любезен и если не будешь убеждать его вернуться к Хозяину. — Я не просил его возвращаться… — Я демон, и я знаю правила сделки, — огрызается он. — Ты сказал, что хочешь понять, почему он остался, почему так упорно боролся за это место. Тем не менее, все, что ты до сих пор делал — это подвергал сомнению и высмеивал все, что он тебе показывал. Ты срываешь каждый урок, что он тебе дает, и с меня хватит. Все, что вы, ангелы, делаете — это выискиваете пороки. Вы переворачиваете камни в надежде найти там червя искушения, которого желаете придавить так сильно, что не заметите и искры добра прямо у себя под носом. Посетитель усмехается. — Добра? Какого добра? Я не видел ничего, что убедило бы меня в обратном — что мы не должны призывать к Армагеддону. Реми, которая только что провела полчаса, паникуя из-за науки и некоторой вероятности того, что вылетит из магистратуры и, возможно, совершенно погибнет, делает резкий прерывистый вдох. Но ее собака! Ее младший братец! Сколько прекрасных часов викторин Buzzfeed и смеха над мемами! И тут лицо Кроули озаряется, он щелкает пальцами. Он тянется назад, изгибая спину так, что сразу становится ясно, что позвонков у него то ли слишком много, то ли слишком мало, и хватает монитор, выдергивая его из гнезда. Он сует его Посетителю в лицо — все еще светящийся, — так что у того нет других вариантов, кроме как взять его. — Вот, например, интернет! Феноменальная, космическая мощь; ничтожно малое пространство для хранения данных! — Это порнография, — говорит Посетитель монотонно, контрастируя с воодушевлением Кроули. Он отходит, чтобы поставить монитор, прежде чем его прерывают. — Это не только порнография. — Кроули что-то набирает на клавиатуре и поворачивает экран к Посетителю, чтобы показать ему страницу Википедии. — Посмотри на это! Бесплатная информация! Доступная каждому! — Но разве это не может отредактировать кто угодно? Больше похоже на демоническую ловушку для дезинформации и обмана. — Э-э, — выдает Кроули, — конечно, может быть, изначально оно для этого это и предназначалось, но ты посмотри, что придумали люди! У них есть команда специалистов по проверке фактов, которые постоянно отслеживают новые публикации и изменения, и все это финансируется за счет пожертвований, чтобы сделать доступ бесплатным и освободить от корпоративного вмешательства. Бесплатные доступные знания! Сколько веков потребовалось вашим, чтобы сделать Слово Божье доступным для всех? Пять с половиной тысяч лет? Такого Кроули Реми еще не видела. Конечно, он частенько орет. Ее всегда прельщала изящная мысль, что он кричит на лекциях, чтобы не дать первокурсникам заснуть. Однако она никогда не была свидетелем ничего подобного: этот пылкий спор чуть ли не толкает его забраться на стол, как в какой-нибудь эмоциональной, достойной Оскара сцене из «Общества мертвых поэтов». — Что хорошего было бы в Ее творении, если бы все они застряли в Саду? Если бы их было нечем испытывать? Если бы ничто не заставляло их становиться лучше, не вело к добру? — Он заглядывает Посетителю в лицо, и она почти слышит, как летит слюна из-за его страстной речи. — Нельзя быть хорошим, если нельзя также стать и плохим, если нет лакмусовой бумажки для проверки. — Знание учит их быть плохими в той же степени, что и хорошими, а может быть, даже больше. — Знания никого не делают хорошим, плохим, правильным, неправильным, перевернутым с ног на голову или вывернутым наизнанку. Знания делают их увлеченными, и именно то, как они поступают с этой увлеченностью, делает их хорошими или плохими. Мир еще не рухнул, не так ли, несмотря на все усилия Рая и Ада, и с чего бы это? М-м? На самом деле, он с каждой минутой становится только лучше. Я знаю, ты думаешь, что я комплексую насчет прошлого, но я бы предпочел жизнь здесь и сейчас всему остальному, что я пережил, даже Небесам, — Посетитель издает рассерженный, свирепый звук, но Кроули его обрывает. — Люди развиваются, — говорит он, указывая из окна на мир. — Ангелы — нет. — Они разрушают. — И творят. Два шага вперед, один назад — это все равно один шаг вперед. А затем, когда Посетитель, похоже, собирается возразить, Кроули делает самую неожиданную и пугающую вещь, которую Реми когда-либо могла от него ожидать. Он смотрит в маленькое окошко двери своего кабинета прямо на нее. Она тяжело сглатывает, застигнутая врасплох. Это совсем незнакомый взгляд, не ободряющий или веселый. Он полон огня. Он делает два шага и распахивает дверь кабинета в коридор, где она шпионит, и хватает ее за руку, втаскивая внутрь, прежде чем она успеет увернуться и сбежать. Он ставит ее, широко распахнувшую глаза, лицом к Посетителю. — Вот что я имею в виду. Посмотри на нее! Посетитель пристально разглядывает ее в течение секунды, а она смотрит в ответ. Она задерживает дыхание, готовая разрыдаться еще сильнее. — Она плачет. Это седьмой человек, которого я видел плачущим за последние сутки. — Чт… нет, — Кроули резко разворачивает ее к себе и разглядывает ее опухшее лицо, пока она шмыгает носом. — Ты чего ревешь? Ее лицо сморщивается. Господи, думает она перепуганно. Не может же она разрыдаться перед своим научником, ведущим экзистенциальный спор с существом, которое может быть пришельцем или же — как она начинает все больше подозревать — самым настоящим ангелом? Но оказывается, очень даже может — и так и делает: громкий тяжелый плач вырывается у нее, когда она, заикаясь, признается, что совершенно разрушила свой эксперимент и теперь вылетит из магистратуры, и, по правде сказать, честное слово, в самом деле потеряет лучшее, что когда-либо делала в жизни. — Я-я-я испортила весь эксперимент. Я не знаю, что случилось, — икает она. — Спиртовой раствор распался и... и у меня не осталось сырья для анализа. Можете ставить мне двойку прямо сейчас… — Что? Нет! — брызжет слюной Кроули. На его лице появляется выражение крайнего замешательства и, может быть, даже легкого страха. Реми, должно быть, первая магистрантка, которая расплакалась в его кабинете. — Не-е-ет, Реми. Просто — нет. Просто прекрати. — Я провалилась... — Вовсе нет. — Да-а-а… Он машет рукой перед ее лицом. — Просто заткнись на секунду. — Она захлопывает рот, всхлипнув напоследок. — Ты знаешь, почему я выбрал тебя? — спрашивает он. Она качает головой. — Не из-за твоего среднего балла или твоих почестей и наград, или из-за того, что ты невыносимая заучка... — Я не заучка, — хмурится она. Кроули тычет в нее пальцем и шикает — шикает! — Я это сделал не потому, что ты заучка — а ты еще какая заучка! — а из-за твоего эссе. Ты помнишь, что написала в своем вступительном эссе? Реми качает головой. Она не способна вспомнить, что ела на завтрак и ела ли вообще. — Вы же думали, что вам перестали поручать студентов после «последнего». — Я солгал, — признается он как ни в чем не бывало. — Я не хотел другого ученика после последнего, до тебя. Ты задавала вопросы. Ты задала больше вопросов, чем кто-либо еще. Большинство соискателей пишут длиннющие абзацы слов, которые нашли в словаре, чтобы продать себя, рассказать нам, какие они умные и образованные. Но ты, Реми, — ты просто хотела больше знать. Она сглатывает и снова вытирает лицо, смущенная тем, что ее голос срывается. — Ну, я так ни на что и не ответила. — Разве? — Я угробила свое исследование. Алкалоиды не выделились как надо. Я не знаю, то ли я использовала неправильный раствор, то ли слишком долго их там продержала, то ли... я не знаю. Я получила только больше гребаных вопросов. — Она поднимает взгляд на Кроули и икает. Он улыбается, его тонкие губы поджаты в тонкую линию, едва заметно изогнутую вверх. Он выглядит довольным, чуть ли не счастливым из-за того, что она загубила эксперимент. — Хорошо, — произносит он медленно и вдумчиво. — Что бы ты изменила? — Я… я не знаю. — Кроули приподнимает бровь, и у нее снова перехватывает дыхание, пока она пытается сдержать очередной поток слез. — Я бы… Мне пришлось бы модифицировать экстрактный раствор и провести… эм... серию испытаний, скорректировав переменные на протяжении всего процесса. — Продолжай. — Эм, я могла бы оценить эффективность различных методов сушки, таких как воздушная сушка или использование дегидратора, или, возможно, контроль влажности и температуры. — Она делает вдох и смотрит вниз, на угол стола. Это проще, чем встречать непроницаемый взгляд научника. — Или я могла бы подстроиться под процесс роста. Может, результат будет лучше в зависимости от зрелости растения? И я могла бы попробовать различные спиртовые растворы, чтобы увидеть, какой из них наиболее эффективен при извлечении алкалоидов из конечного растительного порошка. Она поднимает глаза, и внутри у нее что-то расслабляется. Кроули широко улыбается, черты его лица смягчаются. — И какой была бы твоя новая гипотеза? — Ну, я бы, наверное, начала с сушки. Я бы… Я бы предположила, что использование дегидратора более эффективно для сохранения соединений растения из-за возможности контролировать температуру и влажность по сравнению с сушкой на воздухе. Ох, ну я даже не знаю, с чего начать. Вариантов так много. — Хорошо. — Но это всё не важно. В смысле, моему исследованию конец, и я не могу начать весь процесс заново. Мне уже не хватит времени, чтобы начать все сначала, и всё это так мелко… Так далеко от того, чем я хотела заняться. Кроули кивает в знак согласия, но пожимает плечами. — Верно, но теперь тебе предстоит написать чертовски интересную дискуссию. Разве не так работает научный метод? Ты задаешь вопрос. Ты намереваешься найти ответ и в итоге получаешь еще больше вопросов. Эта схема является циклом не просто так. К тому же, — говорит он, и его лицо загорается, — я думаю, это блестяще. Ты только что проложила путь для другого исследователя к дальнейшему изучению лечебных свойств Atropa belladonna. Реми не говорит, что сама хотела быть одной из тех, кто этим займется. Думать об этом неприятно, пусть это и правда. Должно быть, он понял это по ее кислому лицу, потому что он наклоняется вперед ровно настолько, что ей становится неловко, зависнув на границе ее личного пространства. На таком расстоянии она может видеть сквозь очки его змеиные глаза и ей приходится сдерживаться, чтобы не крикнуть норовящее вырваться «Я так и знала!» — Или же… — говорит он, растягивая гласные, — сейчас только середина ноября. У тебя еще полно времени, чтобы подать заявку в аспирантуру и продолжить свои исследования. На нее наваливается тяжесть, и кабинет вокруг растворяется, пока она не остается одна, глядя на Кроули сквозь темные линзы его очков. Он долго смотрит на нее, почти покачиваясь, и она чувствует, что дышит в такт его движению, словно загипнотизированная. Затем он тянется и кладет тяжелую руку ей на плечо, все еще улыбаясь, и комната вновь становится четкой, будто кто-то подправил фокус. — Просто мысли вслух. У тебя еще куча времени, чтобы определиться. Она кивает и делает еще один прерывистый вздох, смущенная тем, что потеряла самообладание перед научным руководителем. Затем она вспоминает, что Посетитель все это время был в комнате. Она поворачивается к нему и удивляется выражению его лица. Он выглядит задумчивым, с открытым любопытством следя за диалогом. Она чувствует себя как под микроскопом. Однако его непримиримость исчезла, сменившись любознательностью и, возможно, даже интересом. Что там сказал Кроули? Знания не делают людей хорошими. Они делают их увлеченными. Она видит это в лице Посетителя. Она кивает ему, а затем Кроули. — Ну, я тогда подумаю об этом, наверно. — Только об этом и прошу. — Кроули засовывает руки в очень тесные передние кармашки джинсов и поворачивается, чтобы взглянуть на Посетителя. Он задирает подбородок, и вызов пронизывает даже эту небрежную позу, расстегнутый пиджак, рубашку навыпуск и непослушный завиток волос, восставший против всевозможных укладочных средств. — Совершить ошибку — не значит потерпеть неудачу. Это значит научиться чему-то новому. Однажды я совершил ошибку — давным-давно, еще в незапамятные времена. Целую вечность я думал, что за этим последовало наказание. Но я превратил его в преимущество, и научился я этому, — тут он указывает на Реми, — у них. — Понятно, — говорит Посетитель, и Реми с облегчением выдыхает. Он произносит это медленно, вдумчиво, кивая головой. Возможно, только возможно… он и правда понял. Она покидает кабинет Кроули в оцепенении. Если бы ее жизнь была фильмом, эти сцены бы скрыли при монтаже, оставив размытую смену кадров о том, как она покидает кампус и останавливается в аптеке, а затем каким-то образом оказывается перед дверью Джо с бутылкой «Джеймсона» и машинкой для стрижки волос. Первое, что она говорит, когда он открывает дверь: — Думаю, я буду в порядке. Джо смотрит на нее, не раздумывая ни секунды, — будто все это время следил за сюжетом — и говорит: — Да, знаю. Она машет машинкой перед его лицом и икает, все еще красная и заплаканная. — Готов? Он открывает дверь шире и жестом приглашает ее войти. Как бы драматично это ни звучало, это похоже на первый день ее оставшейся жизни.

***

В понедельник она просыпается с похмельем и в панике, переполненная волнением и раскаянием, и смотрит в зеркало на свою гудящую голову, покрытую легкой щетиной. Она не знает, вызвана ли тошнота алкоголем, который она выпила для храбрости в выходные, или неприкрытым ужасом, который она испытывает, когда осознает, что побрилась наголо. Слава богу, ее голова все-таки не такой уж странной формы (в отличие от Джо, который, как только Реми закончила с машинкой в одной руке и бутылкой «Джеймсона» в другой, смиренно вздохнул, признавая, что затылок у него, как и предполагалось, совершенно плоский). Однако сегодня утром она чувствует себя еще более измотанной и уставшей. Она тратит полчаса на поиски шляп, примеряя кепки и шапочки и даже пару наушников, чтобы скрыть тот факт, что у нее больше нет волос, но в конце концов сдается, когда замечает, что опаздывает на лекцию. — Ну на хер, — бормочет она и топает к двери. Затем она выходит на улицу, вспоминает, что сейчас вообще-то ноябрь и холодно, и возвращается за первой попавшейся шапкой. Она с трепетом входит на кафедру. Она ни с кем не переписывалась в выходные, никаких снимков, соцсетей или пения квиновских песен про освобождение в TikTok (Джо предложил; она отказалась). Когда она, пошатываясь, вернулась домой в свою маленькую квартирку и плохо освещенную ванную, то потратила час, проводя пальцами по оставшемуся пушку, наклоняя голову так и эдак, как будто узнавала совершенно нового человека. Теперь перспектива встречи лицом к лицу с реальными людьми пугает хуже плахи. Ей кажется, будто на нее вот-вот посыпятся насмешки вместо гнилых овощей, и в этот миг она не знает, что было бы хуже. Дверь открыта, и она останавливается на пороге. Комната кажется той же самой, но сама она чувствует себя по-другому, совершенно новой и обнаженной, будто провела выходные, с криком прорываясь в новую жизнь. А потом Эндрю замечает ее, смотрит широко раскрытыми глазами и говорит: — Охренительно. У нее вырывается недоверчивый смешок. Эффи прикрывает рот ладонями, а затем вскакивает, чтобы ее поприветствовать. — Вау! — восклицает она, и ее лицо расцветает восторгом, который из нее так и брызжет, доверху наполняя Реми радостью. — Можно потрогать? — Да, конечно. — Боже, это великолепно! Я никогда не смогла бы сделать что-то настолько смелое. И ты так круто выглядишь! Как Кристен Стюарт или Майли Сайрус! Реми выдыхает с облегчением. Позже она проходит мимо офиса Кроули и слышит, как динамики его компьютера трубят “Doing All Right”. Нынче Реми свободно говорит на языке Кроули и воспринимает это как знак одобрения со стороны высшего руководства, то бишь ее научника. Она проводит рукой по голове и улыбается. И в конце концов Посетитель исчезает, доктор Фелл расслабляется, а задроты-историки вздыхают с облегчением. Ханна сообщает, что иногда она слышит, как доктор Фелл болтает по телефону и голос его дрожит от восторга. — О, Заниэль, — говорит он тогда со всем воодушевлением и пылом, которые приберегал для последнего кусочка ролла «Дракон», ожидающего его на столе. — Теперь ты просто обязан посетить Лувр! Там собрана одна из величайших исторических коллекций на планете, а поблизости есть чудесное маленькое бистро. — Легкая пружинистость в его походке возвращается, и, когда он заворачивает к биологическому корпусу, Кроули, завидя его, улыбается. Конец семестра подходит незаметно, и все магистранты-ботаники опускают головы и сутулят плечи. Реми выбрасывает свои образцы, но только после того, как сделает множество снимков и опишет консистенцию и распад растения в спиртовом растворе. Ничто не загублено, напоминает она себе. Это просто не то, чего она ожидала. Они вчетвером отделяются друг от друга, каждый занимает собственное пространство, где сможет оценивать, изучать и записывать результаты своих исследований. Реми избегает библиотеки в биологическом корпусе из-за яркого освещения и мебели в стиле модерн, слишком жесткой, чтобы оказаться удобной. Вместо этого она прячется в библиотеке гуманитарного корпуса, где темнее и немного больше пыли, устраиваясь в кресле-качалке в углу случайно выбранного раздела, посвященного средневековым теологическим исследованиям. Она открывает гугл-док с научной работой и просматривает огромное количество заметок, оставленных Кроули к ее последним правкам. Они состоят в основном из смайликов и редких «ЧТО?». Она закатывает глаза, но затем снова внимательно перечитывает текст, прежде чем начать его переписывать. Через десять минут или час ее кто-то прерывает, завернув в ее пролет. — Ой! Что ж, привет, — говорит доктор Фелл. Она удивленно поднимает глаза, хотя ей не следовало бы удивляться. В конце концов, это его корпус. Просто ей не часто доводилось общаться с ним наедине. Наступает пауза, пока он ломает голову, положив один палец на подбородок, а потом наконец щелкает пальцами, вспомнив то, что хотел: — Реми! — Да, — говорит она. — Это я. — Чудесная стрижка, — говорит он. — Кроули однажды прошел через подобную фазу. — Правда? — Угу, — подтверждает доктор Фелл, но не вдается в подробности. Она не знает, одобряет он это или нет, но полагает, что это не так уж и важно. — Не обращай на меня внимания, моя дорогая. Я тут просто кое-что ищу. — Он указывает на полки. — Можно задать вам вопрос? — Секунду она просто наблюдает за ним. После всего, что они обнаружили, и всего, что им еще предстоит узнать о паре своих сверхъестественных профессоров, кое-что так и остается для нее загадкой. Почему они именно здесь? И как две такие противоположности вообще нашли друг друга? Он улыбается. Тепло, открыто и просто. — Конечно. Она смотрит на него, освещенного флуоресцентными лампами, его макушка — белый пушистый круг. Затем он жестом предлагает ей подвинуться, и сам присоединяется к ней у противоположных стеллажей. На полу он выглядит неловко — в рубашке с воротником и в клетчатом галстуке-бабочке, низ его плиссированных брюк приподнимается, когда он сгибает колени. В тени он теряет часть своей яркости, становится менее неприкасаемым, более добрым. Он теребит свою бутоньерку. Это маленькая веточка белых цветов с шестью отчетливыми лепестками, прорастающими из желтого центра. Вифлеемская звезда, думает она. Примирение. — Что бы вы сейчас делали, если бы никогда не женились на Кроули? — А, — произносит он. На краткий миг он мрачнеет и сглатывает. — Что Кроули сказал по этому поводу? — Он сказал, что все равно делал бы то же самое. Что-то насчет распространения инакомыслия и знаний. Тут он улыбается, но скорее самому себе, чем кому-то еще. — И правда. Мой милый муж всегда обладал завидной способностью меняться и приспосабливаться. Видишь ли, это в его природе. Он весь — движение вперед. — А вы? — Для некоторых из нас это не так естественно. Меня пришлось учить. Мне пришлось учиться. К счастью, у меня был очень терпеливый учитель, как и у тебя. — Он вздыхает и делает паузу, колеблясь вокруг какой-то мысли. — Я все еще учусь расти, отказываться от определенных... убеждений, но я понял, что это процесс. Он требует времени. А что у меня есть, так это время. Реми подтягивает одно колено к подбородку. — А вы как думаете? Подавать мне заявку в аспирантуру? — Я думаю, ты должна делать то, что подсказывает тебе твое сердце. — Это банально. Реми хочется закатить глаза, но в то же время она знает, что доктор Фелл искренне в это верит. В его голосе есть особая твердая убежденность, и это немного наполняет ее той же верой. — И, возможно, — добавляет он, — мне следует поступить так же. — Это хороший совет, — соглашается она. И тогда он наклоняется вперед, смотрит ей в глаза и стукает себя по носу. На мгновение его глаза кажутся ярче, голубее — как небо Колорадо над Скалистыми горами. — Благословенна будь силой и мужеством следовать зову своего сердца, куда бы оно тебя ни повело, ибо я знаю, что оно поведет тебя правильно. В тот же миг Реми переполняет, ее грудь расширяется так сильно, что она не может сделать ни глотка воздуха. Эмоции бурлят внутри, и она чувствует, что готова заплакать — тем чудесным очистительным плачем, что освобождает от всех сомнений и колебаний. Он улыбается, встает и отряхивает брюки. Прежде чем она успевает сказать «спасибо», он ныряет за угол и исчезает. — Но вы даже не забрали то, что искали! — кричит она ему вслед. Ее встречает молчание. Вздохнув, она разворачивает вкладку, которую игнорировала последние две недели: список университетов со ссылками на все их программы. — Я в порядке, — говорит она вслух. Это ежедневный процесс, и у нее все еще нет ответов на все вопросы. Теперь она знает, что новые ответы приносят только больше загадок, но это знание ее успокаивает, накрывая уютом, как одеяло. Даже в неопределенности есть некая определенность. Она проводит руками по голове, кончики ее волос смягчаются по мере того, как они отрастают. Она кивает сама себе и возвращается к просмотру вкладок на ноутбуке. Да. У нее все хорошо.