Всё, как он хотел

Нараку не понимает, почему она пришла. Когда он в очередной раз пытался убить ее и выманивал из норы, она успешно скрывалась, а теперь явилась и хочет поговорить. Можно и поговорить, всё равно после беседы она умрёт. — Полудемон Нараку. Ты так хочешь убить меня оттого, что я не отвечаю тебе взаимностью. У меня к тебе предложение. Ты же хочешь меня? Эта жрица совсем обезумела. — Я — нет. — Ну хорошо, не ты. Онигумо. Тот, из черной души которого ты появился. Как же раздражает! Эта жрица ведет себя так, словно она хозяйка положения. Словно она, а не он, Нараку, решает, кому жить или умереть. Она заставляет его чувствовать себя не тем, кем он является — могущественным демоном, средоточием демонических сил, а жалким обгорелым кусом мяса, каковым был тот разбойник. Ему кажется, он ощущает запах горелой плоти. — То есть я верно понимаю, Кикё, что ты предлагаешь мне сделку? — Ты верно полагаешь. — Ты согласна возлечь со мной как жена с мужем? Со мной, Нараку? Тем кто убивал тебя прежде, и собирается убить снова? Она кивает и молчит. Она предлагает такое, потому что совсем ничего не знает об этой стороне жизни. Нараку вспоминает, как неуклюже она красила губы помадой из жемчужной створки. Она не женщина, жрица, а ныне — лишь тень прежней жрицы, а если уж говорить совсем прямо — оживленный труп из глины, костей и почвы с могилы. — А Инуяша не возражает? — с улыбкой спрашивает Нараку. — Мне показалось, ты все еще к нему… неравнодушна. Тем более, это ведь для тебя... впервые. Глупая жрица пытается держать лицо, но он с удовлетворением замечает в ее глазах боль и ярость. И совсем немного отвращения: не к Нараку, а к тому, что он сказал. — К тебе я равнодушна. Это сделка, чтобы ты получил, что хочешь и перестал преследовать меня. — Ха. Твои условия? — Я свяжу тебя. Она еще глупее, чем он думал. Зачем это связывание, как будто у него только одна пара рук, как у людей. *** Нараку и сам не понимает, зачем согласился. Ему равно не интересны ни женщины, ни мужчины. Единственное, что занимает его мрачные мысли — как стать полноценным демоном. И эта женщина — препятствие на пути. Он лежит на спине, руки его привязаны к изголовью. Кикё взбирается на него, высвобождает его плоть: он возбужден, такое иногда случается со слабым человеческим телом. Она, должно быть, думает, что причина в ней. Он чувствует, как его возбужденная плоть погружается в теплое, мягкое. Он думал, будет не так, будет жестко, как втискиваться в жемчужную створку. Странно, ведь ныне тело Кикё это не тело живой женщины, что же это? Глина, почва, лава, все сразу? Он замирает в изумлении и чтобы отвлечься, смотрит на то, как двигается Кикё. Ее лицо скрывают волосы, но он точно знает, что она не улыбается. Он слышит всхлипы — она, должно быть, плачет, это ведь ее первый раз за две жизни. Это длится и длится, и черную душу Нараку заполняет безмятежность. Кикё здесь, с ним, она скоро умрёт. Неужели это то самое, чего жаждало его человеческое сердце? Слиться с землей в одно целое, погрузиться в тепло и вынырнуть обновленным? Так вот какой цельности желал Онигумо. Его черное семя изливается, тепло уходит. Нет, это Кикё сползает с него. Она дрожит, отбрасывает волосы с лица и он видит ее лицо, мокрое от слез. И улыбку. Что? Она улыбается? Нараку взвешивает собственные впечатления. Хорошо, когда холодно всегда, а после такого жара холод воспринимается как-то по-другому. Целостность восприятия потеряна, его душа снова разбилась на осколки. И Кикё заставила его это осознать. Зато сейчас она уязвима: почти не держится на ногах. Нараку не даёт ей упасть, он пронзает ее щупальцем насквозь. Но вместо мертвой жрицы он видит… А, так это была не Кикё, а кукла с прядью ее волос. Он позволил себе обмануться такой нелепой подделкой. Онигумо в глубине его души бы рыдал, но Нараку смеется. Всё, как я хотел, Кикё, думает Нараку, с веселой ненавистью глядя на куклу. Я хотел, чтобы ты была куклой, отравленной тьмой. А настоящая ты не нужна ни мне, ни моему человеческому сердцу. Ты мешаешь. Ты умрешь.