Двадцать пятый кадр

Вадик тыкает на ярко-красный кружок на экране телефона, отходит на несколько шагов назад и, убедившись в том, что счёт времени начался, поясняет: — Курс для начинающих заводчиков. Урок первый: как мыть волков, — он хохочет что-то, но сквозь шум воды разобрать слов уже не выходит. У Вадика за спиной Олег настраивает воду в просторной душевой, сразу две лейки. Вадик подкрадывается так тихо, будто Олег и не догадывается, что тот не один здесь, хотя на деле раздевались они вместе, честно деля пару гвоздей-крючков для одежды. Рывком почти обнимает со спины, затаскивая ещё под излишне горячую воду, и гладит по груди, наблюдая, как трёхдневный налёт пыли и грязи смывается потоком воды, так что кожа в этом месте становится светлее и розовее. — Кто тут такой грязный мальчик? — Вадим откровенно ржёт, опуская руки ниже, на плоский живот с красивым рельефом мышц. Бодает плечом, стремясь развернуть Олега к камере лицом. — Тот, у кого ты все влажные салфетки не по назначению извел? — Олег тоже смеётся, но на телефон старательно не смотрит, как будто это оттеняет факт того, что он останется на видеозаписи. Вадим прижимается ближе, грудью, считай, приклеивается, лезет ему ладонью между ягодиц, под строгое Олегово: «Выпорю», и тоже попадает под воду, которая не просто вода — кипяток. Отпрыгивает почти мгновенно, выкручивая холодный кран, но поздно — ошпаренная кожа становится ярко-красной, прямо как кнопка на экране телефона. По душевой эхом разносится шлепок, Олег хватает поскользнувшегося от неожиданности Вадика за бока: — Да тебя и пороть не надо, белоснежка ты моя, — смеётся с каким-то глубоким удовлетворением оттого, что у Вадима налилась кровью кожа на шее, плечах, спине и ягодицах — везде, где ошпарило. — Ничего против оргий не имею, но гномы не в моём вкусе. Я, знаешь ли, предпочитаю серых волчков, — теперь вода слишком холодная, но это кажется меньшим из зол. — Вот так значит? В твоём вкусе? — не то чтобы Волков сомневался, но ещё одно доказательство в виде голодного и жадного взгляда снизу вверх излишним не было. — Ага, — Вадик пытается состроить невинное выражение лица, но, учитывая, как тот умело обхватывает губами привставший член, выходит у него отвратительно плохо. У Олега в принципе в голове не укладывается, как можно сосать с таким наслаждением, едва ли не причмокивая. Рука так и тянется схватить за затылок, пропустив короткие светлые волосы меж пальцев и после, сжав чуть крепче, оттянуть назад. Паутинка слюны тянется от головки до покрасневших, то ли тоже от горячей воды, то ли уже от минета, губ. Она обрывается и падает на кафель, стоит Вадику улыбнуться хищно и снова двинуть головой навстречу. Мокрые волосы выскальзывают из руки — не удержать. Олег даёт себе поблажку, наваливается на стену и больше не пытается сдерживать, чувствуя, как Вадик, видимо, привыкнув и хорошо смазав до основания, насаживается глубже, по самое горло, так, что нос упирается в грубые, как тонкие металлические проволоки, волосы на лобке, а по коже бегут мурашки. Волков кончает быстро, так, что будь это половой акт с девушкой, было бы ужасно стыдно. Но с Вадиком всё иначе и нет никакого смысла тянуть кота за хвост. Лёгкие послеоргазменные волны кроют, вынуждая прикрыть глаза и простонать, когда Вадим издевается и размашисто лижет гиперчувствительную теперь головку, прежде чем тихо так, почти томно, заявить: — Вадь, вырубай шарманку, трахаться будем, — теперь, спустя практически два года, Вадим думает, что послушался абсолютно напрасно. Потому что запись прерывается уже спустя пару секунд, и то, как он трахал своего волка чуть ли не на весу, прижав к скользкому кафелю, остаётся за кадром. Чувство досады от этого почти физическое, оно падает на дно стакана тремя кубиками льда и даёт по мозгу новой порцией алкоголя. Вадик проводит пальцем по экрану влево, включая следующее видео. Видно практически одно небо, серо-рыжее от постоянных взрывов и пыли, от Олега — одна темноволосая макушка. Вадик там передаёт новостную сводку в духе «как мы докатились до жизни такой» и едва ли не в мельчайших подробностях описывает все ошибки нового командования за последний месяц, которые мало по малу привели их сюда, под бомбёжку, в окоп и полную безысходность. — Вадь, остались патроны? — рука тянется, перекрывая экран. Олег нагибается, роется, едва ли не вклеившись в Вадика, чтобы не высовываться. Спрашивает риторически, всё равно ищет сам, выворачивая его рюкзак и всё карманы наизнанку. Находит, но так мало, что, считай, ничего. — Застрелиться решил? — Вадим смеётся, но ему не смешно, ни тогда, ни сейчас. — Ты идиот? — отвечает Олег. Он помнит, как ему тогда от этого «идиот» полегчало. На экране мелькает пламя зажигалки, потом серость неба разбавляет ещё одна струйка дыма. Волков думает о чём-то бесконечно долго, пока Вадим заканчивает репортаж с места событий, говоря, что спрячет телефон под каску, может, повезёт и хоть его целым найдут. Волков вставляет патроны. И из-за очередного залпа совсем близко телефон падает ниже, теперь кроме серо-рыжего неба не видно вообще ничего: — Но тебя убью, если не хочешь мучиться, — слова на записи едва ли выходит различить. Тогда они звучали примерно как признание в любви, и идущее сразу следом «блядь», потому что Олег выронил в вытекшее из остатков бронетехники масло последнюю сигарету. Вадим тогда был настолько уверен, что если не после следующего снаряда, то через один или два их точно сотрёт с лица земли, что непременно согласился бы на лёгкую смерть, если бы её предложил кто-то другой, кто-то, кому спускать курок не было бы так больно. Хорошо, что таковых рядом не было. Вообще никого больше не было, кроме их двоих. Следующее видео воспроизводится автоматически. Уже ни окопа, ни серого неба — только белоснежная простыня. Сосредоточенное лицо Волкова мелькает на секунду в кадре и тут же сменяется бедром. Вадик сам стоит в коленно локтевой, стараясь максимально прогнуть спину, чтобы хорошо смотреться на видео. Камеру трясёт, когда Волков открывает смазку, а потом тот и вовсе кладет её Вадику на поясницу, чтобы хорошо размазать все по пальцам и, взяв телефон обратно в руки, конечно, оставляет на камере скользкий след. Олег вставляет пару пальцев, растягивает в стороны дырку и как-то особенно обречённо вздыхает, удобнее перехватывая телефон. Добавляет третий, прислушиваясь к стонам, и убирает руку, размазывая остатки лубриканта по члену. Теперь кадр сверху, задница у Вадима выглядит абсолютно невинной и гладкой в сравнении с тёмными волосами на бёдрах и в паху Волкова. Он приставляет ко входу член, давит слегка, но так и не входит, извиняясь: — Вадь, не могу, это стрёмно, — телефон падает на простыню камерой вверх. Вадик знает, что там кроме потолка так ничего и не появится за всё оставшиеся тринадцать минут, только в самом конце его ступня один раз мелькнет, когда Олег просит его лечь на спину. — Ну, давай тогда я? — Вадик едва ли не хватает телефон, перевернувшись, тем более что ракурс хороший, и ему тогда отвратительно хотелось запечатлеть капельку пота, повисшую у Волкова на кончике носа, но ещё не упавшую вниз, и собственные ноги у него на плечах. — То, что я тебя люблю, не значит, что я буду участвовать в съемках хоум-порно. — Олег перехватывает его запястье, не давая дотянуться до телефона, заводит Вадику за голову обе руки. Он даже не сразу понимает, что именно сейчас сказал, только секунд через тридцать начинает резко ускоряться, будто может затрахать Вадима до беспамятства. А может, и смог, только вот запись не остановил, и теперь документальное подтверждение осталось в веках, и на самом железе, и в облачно хранилище. Олег бы, наверное, ужасно злился, узнай, что Вадик выгрузил это в интернет, но реальность была такова, что злиться было уже некому. У Вадима только видео и остались, за самим Волковым он не углядел и потерял. Это стало почти ежедневным ритуалом: бутылка джина и просмотр старых архивов. Так, будто этим можно было хоть что-то вернуть или хоть что-то исправить. Вадик понимал, что нет, что не сработает, даже выделял как-то все записи, только вот на кнопку удаления так и не решился нажать, преждевременно почувствовав такую всепоглощающую пустоту внутри, будто он тотчас схлопнется до состояния материальной точки, не имеющей никакого размера, только вес, груз и тяжесть одинокого бытия. Когда-то все было иначе. Вадим переходит в другую папку, в ненавистный ему вотсап, в котором, кроме редких диалогов с матушкой и отцом, был только один Волков. Ищет среди поздравительных открыток от семьи на все праздники то последнее видео, которое осталось ещё не просмотренным. — Поставил вчера гарнитур. Хотел заснять, но пробки вышибло, пришлось ждать естественный свет. Смотри! — Олег показывает ящики без ручек, открывающиеся с тычка, верхние шкафы и кран, скрытый монолитной панелью, акцентирует внимание на материалах и встроенной технике, расхаживая по просторной кухне в одном фартуке. Вадим видит его отражение в балконном окне и долго пытается понять, есть ли хотя бы бельё, в очередной раз убеждаясь, что нет. Олег снимал это видео почти полностью голым. На столешницу капает вода, и когда Волков переворачивает камеру — именно переворачивает, а не переключает, — видно, что он только что вышел из душа. На стуле даже висит темно-малиновое полотенце. — Электричество должны до выходных починить, приезжай. Хочу испробовать новую духовку, — Вадик тогда не поверил, когда в первый раз смотрел. Перемотал дважды, прежде чем позвонить и спросить адрес. Они спали на службе, переписывались на гражданке, даже как-то ходили в бар, но к себе Олег никогда прежде его не приглашал, даже когда Вадик откровенно напрашивался. Он не знал, какая муха того укусила, что личное пространство перестало быть личным, но взял с собой едва ли не самое дорогое в магазине вино. Они его так и не открыли, к слову, и лазанью не пожарили, зато убедились в том, что высота шкафов кухонных идеально подходит для секса, а вот стол слегка высоковат. Домой Вадим уехал под вечер следующего дня, всё же попробовав лазанью из новой духовки. Он бы и не уезжал вовсе, наверное, если бы взял с собой хоть что-то помимо вина. Сделал бы вид, что теперь стал неотъемлемой частью интерьера, и не выпустил бы Волкова из объятий ни к другу детства, никуда. Но момент был просран в попытках найти дома в ящике чистые трусы, договориться в смс о новых встречах — в Питере прогремели взрывы, больше Олега он не видел. Семьи не было, никто не устраивал похорон с почестями. Осталась только хроника на телефоне с тысячей «Не снимай» и камерой, закрытой ладонью. Фотографий было больше: Олег, который точит ножи, готовит, сосёт, матерится, пытается отобрать телефон. Олег, которого получается удачно заснять спросонья, не успевшего вспомнить, что он — хмурый тридцатилетний мужик, и перестать тереться щекой о грудь. Олег, который ужасно делает селфи, снимая откуда-то снизу, что Вадик выглядит так, будто у него добрая двадцатка лишних килограмм. Олег. Олег. Олег. Олег. Рассортированный по папкам на пьяную голову. И Вадику мало этого его архива, им уже не выходит насытиться, он помнит всё наизусть. Наверное, поэтому он вызывает такси по знакомому адресу, поэтому распускает в дороге связку своих ключей, разгибая и выпрямляя алюминиевое колечко. Взламывать квартиру мёртвого человека, наверное, плохо, но уж точно не хуже чем устраивать теракт — Вадик этим себя утешает, ковыряясь самодельной отмычкой в замке. Ему слышатся за дверью шорохи, будто только что щелкнул и выключился вскипевший чайник, хотя он лучше кого-либо знает, что за дверью не может быть никого. Он даже звонит для проверки, вызов идёт, но за дверью никаких гудков не следует. Вадим шевелит отмычкой, пока по подъезду не раздаётся оглушительный щелчок. Дверь поддаётся, открываясь почти бесшумно. В квартире темно и пусто, холодно, на улице ночь. Он смотрит на кухню. На замершие в ожидании хозяина тарелки на полотенце, вымытые, но так и не убранные в шкаф, кухонный гарнитур и абсолютно непригодный для секса высокий стол с барными стульями. Проходит глубже, чувствуя, будто знакомый дымно-малиновый запах усиливается с каждым шагом. Замирает, прежде чем открыть дверь в спальню, и думает, что Олег был бы очень недоволен, узнав, что он прошёл сюда в обуви. Кроссовки летят в коридор взмахом руки. Вадим открывает дверь слишком резко. Моргает в попытке принять, что слишком пьян, и ему мерещится. С кровати на него смотрят тёмные-тёмные глаза, с кровати в него целится пистолет. — Вадик? — наверное, он потерял остатки разума, решив припереться в эту квартиру. По заметно исхудавшим плечам и торсу змеями ползут бинты. Вадим почти уверен, что всё это сам придумал, так же, как каждый вечер придумывал, как не позволил бы Олегу пойти на это задание, если бы тогда остался. Голос рикошетит по стенам, попадая в барабанные перепонки. Не как раньше, совсем другой, будто из него выжали всю мелодичность, оставив только тянущие и скрипучие звуки. Вадик помнил, как Волков стонал под ним, он понимает, что не смог бы это выдумать. Бинты — одно, но голос — совсем другое. Рука, держащая ствол, начинает дрожать, а после падает обратно поверх одеяла. Пальцы комкают простыню, Олег смотрит безотрывно, не то с надеждой, не то со страхом. Этого бы Вадим тоже сам не придумал — его волк даже из-под нахмуренных бровей всегда смотрел на него с любовью. -Олег? — одинокая слеза катится, задерживаясь в пушистых волосках на небритом уже несколько дней подбородке. Вадик раскрывает рот, собираясь набрать достаточно воздуха, чтобы словами выразить, как он ужасно скучал.