Сделай мне больно

Серое небо, затянутое тучами, успокаивало. Это была ее любимая погода: прохладная, едва не холодная, пасмурная. Было в этом что-то умиротворенное. Или смирившееся. Главное — спокойное, не слепящее глаза, не сподвигающее раздражающих людей хохотать на всю улицу и раздражать своими улыбками. Она делает глоток кофе, и тут же сдавленно шипит, обжигая язык. Но пить не перестает, приводя себя в сознание терпким черным напитком, лишенным всяких добавок и сахара. Вздох наслаждения срывается с губ, и пальцы крепче обхватывают простую черную чашку от «molti». — Что ты испытывала в этот момент? — спрашивает ее психолог, отбрасывая назад волнистые светлые волосы. Глаза прослеживают эту траекторию, и с трудом фокусируются на симпатичном женском лице. — Ничего, — сдавленно произносит Лаура, и делает еще один глоток, заполняя молчание. — Как ты думаешь, почему? Эти вопросы всегда раздражают, пусть именно за ними ты и приходишь. Лаура вздыхает, с сожалением ставя чашку на журнальный столик, и откидывается в неудобном светлом кресле, только создающем впечатление комфорта. — Я просто устала. — Просто? Она все-таки не сдерживает раздраженное фырканье и видит, как полные губы ее психолога трогает легкая улыбка. — Я устала очень давно. Еще тогда, когда все пошло не по плану. — Когда же? — Когда я родилась, — почти шепчет Лукина, — когда меня впервые не ждали, но мне пришлось прийти. Анастасия качает головой и вновь что-то записывает в свой отвратительный голубой блокнот, делая вид, будто вовсе не замечает тронутых слезами глаз.

***

— В любом случае графики нужно совмещать. У вас по неделе больше свободного времени, чем у Лукиной, так что придется подстраиваться вам, — Маша бросает трубку, а вслед за ней — телефон, удачно приземлившийся на мягкую кровать. Евгений, которому едва не попало, морщится, но сохраняет веселую улыбку. — Вот ты ненормальная все-таки, — констатирует, и напрягается, ожидая нападения. Но его не происходит — Мария презрительно поджимает губы, и отворачивается. Ей совершенно не хочется видеть Женю — ее неудавшееся вложение в человека — который снова пришел к ней домой, аргументируя это скорым приездом сына. Уже несколько лет находясь в разводе, они, тем не менее, сохраняли нейтралитет по отношению друг к другу. Но нейтралитет Третьяковой — вещь всегда неоднозначная, которая всем видится скорее как холодная война. Мария с тоской смотрит на лежащую на полке книгу, с выделяющейся розовой закладкой, так и не тронутую сегодняшним утром. Слишком много дел, слишком много проблем требует решения. А как бы хотелось просто выгнать Женю, забыть о звонке надоедливого менеджера, и просто читать. Это успокаивало, отвлекало, заставляло кипящий нрав на некоторое время уснуть, перестать тревожить все нутро яростными вспышками и эмоциями. — У вас по неделе больше свободного времени, чем у Лукиной, — передразнивает она мерзкий голос менеджера, и все-таки вновь обращает взгляд к Евгению, ища поддержки. — Еще бы, у нее же регламентированное время работы, — весело произносит Евгений, и его шаловливый вид напоминает ей питомца, подаренного в детстве — лабрадора Андерса, всегда после шалости прижимающего уши лапами к голове, но непременно счастливого, шкодливого. — Хотела сказать, что ты похож на Андерса, но особенно после развода — больше на свинью. — Вот сука! Она улыбается, чувствуя удовольствие, растекающееся по телу от удачно выданной реплики. Бывший муж не выглядит слишком обиженным, но Маша знает — она породила в нем еще одно сомнение, неуверенность в себе. Так ему, козлу, и надо. Ее влюбленность в Евгения прошла быстро — когда открылись глаза. Дело было, впрочем не в нем, а в ней самой. Ну, как, скажите на милость, можно ожидать всецелой верности от мужчины? Как можно ждать, что его охваченный любовью или желанием взгляд всегда будет обращен только на тебя? Мария всегда считала себя умной, исключительной женщиной. И это пятно глупости на ее репутации так выводило из себя, что при разводе она всерьез опасалась, что убьет своего смущенно-виноватого суженного.

***

Олег возмужал. Еще не взрослый, но уже вполне серьезный молодой человек, с поддернутыми щетиной щеками, держал спину безукоризненно прямой, а взгляд карих глаз — суровым. Еще угловатые, но уже достаточно выверенные движения добавляли некоторой аристократичности, и Мария вздохнула с особенной томностью, испытывая неподдельную гордость от того, каким рос ее сын. Он был прямой противоположностью Евгения, который выглядел как по случайности вымытый пастух, усаженный за господский стол. Мария фыркнула про себя — да уж, в истории было немало моментов, когда аристократичные женщины поддавались жалости и пускали за стол проходимцев, и, к еще большему сожалению, в собственную постель. Сейчас ее постель чаще была холодной. — Как работа, мама? — сдержанно произносит Олег, аккуратно отрезая небольшой кусочек стейка. — Активно. Но чего-то не хватает — такое неуловимое чувство, будто я что-то упускаю. — Личную жизнь? — улыбается Евгений, и почти давится, когда Мария обращает к нему полный отвращения взгляд. — Любовь к свинине, — с напевом произносит блондинка, и с удовольствием делает глоток прохладного белого вина. И все же — ее жизнь была чем-то похожа на счастливую. В ней было пространство, необходимое для существования собственного Я, внутренней свободы, любви к самой себе. И она любила. Видит Бог, главный человек в жизни, которого она любила до беспамятства — она сама. Свои бледные тонкие запястье, свою легкость в теле, свои выразительные глаза и кожу, нежную, бархатную, одариваемую самыми дорогими кремами, ароматами, маслами и прикосновениями. Мария еле слышно вздыхает и улыбается самой себе. — А как проект? — Олег снова задает вопрос, стараясь отвлечься от царящего в воздухе недопонимания. Отец хмурится, остервенело протыкая вилкой брокколи. — Я слышал, в этом году будет особенный сезон. — Особенный? — Мария переспрашивает, отвлекаясь от собственных мыслей, и чуть заметно теряется. — Чем, например? — Не знаю, — Олег пожимает плечами, — особенно дикими девушками? Третьякова фыркает, отставляя полупустой бокал. — Каждый год особенный. Какая-то борьба, надоедливые голоса, безграмотные безродные пацанки, — ее передергивает, — нельзя поверить в то, что человек может поменяться за несколько месяцев. Что он может поменяться в принципе. Что за бравада — институт благородных девиц… — Лаура Альбертовна думает так же? Вопрос — безобидный. Был бы. Задай его Олег. Мария чувствует, как начинает звенеть в ушах, наблюдая, как Евгений расплывается в улыбке. — Не знаю, она всегда казалась мне очень суровой, — рассуждает ее сын, беспечно уплетая стейк. — Лаура Альбертовна — вообще не думает, — отрывисто произносит Мария, — максимум ее спектра деятельности в воспитании хамовитого малолетки, который непременно вызывает у всех фальшивое умиление своим не по годам развитым умишком. Олег молчит, с легким потрясением наблюдая, как белеют костяшки, когда женские руки изо всех сил сжимают дубовый стол.

***

Дождь все-таки приходит, и первые капли окропляют подставленное небу лицо, приводя мысли в порядок. Лаура морщится, но не уворачивается, не прячет лицо. Это было ее принципом, ее единственным несломленным правилом — не прятать лицо. Хотя бы от неба, которое так коварно и неотступно преследовало ее, всю жизнь заставляя бежать, бороться, сопротивляться. Чтобы однажды захлебнуться собственным криком, криком одиночества, беспомощности и усталости. Она быстро перемещается под козырек какого-то сомнительного магазина, укрываясь от усиливающегося дождя. На айфоне высвечивается «Саша», и она вздыхает, когда сенсор, украшенный каплями, не сразу отвечает на ее прикосновения. — Да? — Когда домой? Она моргает, нехотя представляя перспективу возвращения. Дом — это общение, это быт, это объяснения. Осталось ли у нее хоть немного сил на это? — Скоро, немного задерживаюсь. — Опять приехал генеральный? Лаура смотрит на серую многоэтажку, из которой совсем недавно вышла, прощаясь с неизменным садистски улыбающимся психологом. — Да, снова заставил проверять всю документацию, — бормочет она, передергивая плечами. — Говорил же тебе — мудак он. Сколько можно душить этими проверками? — Кто-то же должен, — рассеянно отвечает брюнетка, и щурится, стараясь разглядеть вывеску обшарпанного заведения, — мне нужно еще ненадолго остаться, проверить несколько вещей, чтобы быть точно уверенной. — Лаура… — устало произносит муж, и затихает. — Ты же знаешь, так нужно, — объясняет женщина и смело делает шаг под дождь, направляясь к убогой грязной кофейне.