Парк развлечений

Джона отправили в отпуск силой. Полностью легально: по контракту, видите ли, полагается, нехорошо такому продуктивному работнику загонять себя, словно ломовая лошадь. Появившись в офисе в одно не самое прекрасное утро, Джон получил официальный приказ от шефа, квитанцию в бухгалтерию и пожелание Луизы «хорошо отдохнуть». Не то чтобы он просил об этом, но по всему выходило, что идти спорить и протестовать себе дороже. Денег ему отсыпали как за месяц работы, даже больше, чем обычно, а вот самой работы не дали. И Джон теперь понятия не имел, что ему делать. То есть деньги, очевидно, отправятся почти целиком на отдельный счёт для младших. Он откладывал им на образование и собственные дома или квартиры, о чём те пока не знали. Остальное утечёт на подарки им же, новую технику родителям, всякие мелкие и бесконечные бытовые расходы. Бюджет семьи Джон давно вёл сам, не советуясь с родителями. Тех это, кажется, вполне устраивало, ведь они все вместе не получали и малой доли того, что в свои «зелёные» годы уже имел Джон. Медицинская страховка, оборудование для сельского хозяйства, земля и новая челюсть дяде… Хах. Джон сел на скамейку в парке и с удивлением подумал: «А что же остаётся мне?». Он с детства привык обходиться малым. Старший в огромной семье мог рассчитывать на чуть лучшее питание, ведь рабочие руки — это важно. Старший мог помогать отцу выращивать и собирать урожай, возиться со стареньким трактором и применять неожиданно появившуюся способность для общего блага. Не использовать её вовсе, развлекаться или давать ранам от лоз заживать — об этом и речи не шло. Неужели он имел право жаловаться и протестовать? Даже когда было больно и тяжело, Джон всё равно резал себе сначала руки, а затем и шею, чтобы пробудить такую полезную и нужную силу. Детство его проходило не особо жутко на самом деле: что, кто-то в Оклахоме жил иначе? Всем тяжело, все трудятся и стараются. А у них ведь и способностей-то не было! Поэтому Джон никогда не протестовал. Привычка осталась и когда он уехал в большой город работать на Фицджеральда. Казалось бы, теперь у него было всё! Ну вот реально — всё, чего бы он ни пожелал, он мог бы получить, стоило лишь попросить. Виллу у песчаного пляжа, машину с водителем, оружие, женщин и бизнес. Фицджеральд крайне подробно расписал возможности в контракте, ничего не упустил. С его стороны всё было честно. Как бы Джон не относился к нему, он не мог сказать, что шеф в чём-то обидел его, Джона, лично. Просто… он ни тогда, в шестнадцать, ни сейчас в двадцать один, не умел просить что-либо для себя. Не заслужил. Другим нужнее. Поэтому он огорошил Фицджеральда неуверенным: «ну… фургон мой старый обновить бы. И набор ножей. Можно?». Первую зарплату, как и все последующие (включая премии и щедрые подарки) он тут же отправлял семье. Не мог иначе. Не представлял, что иначе вообще бывает. Себе оставлял столько, чтобы хватило на бензин, одежду и самое необходимое. Он не любил сладости, как Руфь, не гнался за статусом, как дядя, ему были безразличны шмотки и техника, ничего из этого не казалось ему ценным само по себе. Вот семья — это важно. Это его корни. Любой фермер даже во сне скажет, что растение без корней рано или поздно умрёт, усохнет и превратится в удобрение. Так что отношение к отдыху как к чему-то важному у Джона появилось слишком поздно. В Гильдии он с изумлением узнал про положенные всем выходные, отпускные, больничные и подарки на день рождения и Сочельник. Фицджеральд, повёрнутый на семье почти так же сильно, как сам Джон, только иначе, не мелочился. Была то его бизнес-политика или идея Луизы, но каждый член Гильдии неизменно получал то, что втайне хотел или мог бы захотеть. Так, Мелвиллу дарили дорогой табак и добротные яхты, на которых не страшно выйти в море в страшный шторм; Готорн получал редчайшие экземпляры библии и регулярный осмотр в больницах, чтобы избежать анемии и заражения крови; Маргарет выгуливала новые платья, Люси — своих тараканов, а у Марка была, кажется, самая огромная и самая убойная коллекция оружия во всей Америке. Джону на первый его день рождения в Гильдии подарили наручные часы. Это было так странно — получить столь статусный, столь неуместный подарок для простого парня из Оклахомы, который на такую безделушку должен был работать несколько лет. И одновременно приятно. Почему-то вместо раздражения на сияющего и лоснящегося деньгами Фицджеральда Джон ощутил благодарность. Впервые кто-то подумал о том, что могло быть нужно самому Джону, что понравилось бы ему, а не что было бы полезно для семьи или вообще спустя месяц или два стало общей вещью, а не его, личной. Дорогие часы из качественной стали, с прочным ремешком и противоударным циферблатом. Они не рассыплются в пыль от неаккуратного прикосновения. Да ими можно пули отбивать, серьёзно! А ещё на задней части была гравировка с инициалами Джона. Фицджеральд ткнул пальцем в небо и попал в Луну. Никто не мог забрать эти часы, никто не стал бы этого делать, потому что у всех в этой безумной организации были свои вещи и свои мечты, им было по большей части плевать на Джона, и Джон не мог избавиться от ощущения, что ему такое по душе. Одиночество совсем иного рода, чем когда ты находишься среди родных людей и при этом понимаешь, что тебя они не видят. А здесь все вокруг чужие, но ты — сам по себе — существуешь. И ни одна живая душа не посмеет занять твоё место. Следующие подарки были не хуже, но уже не так трогали сердце. Джон трепетно хранил их. Что-то носил при себе (нож всегда пригодится на задании), что-то поместил в ячейку в банке, потому что таскать украшения и ценные бумаги по всей стране было как-то совсем уж глупо. Вместе с Гильдией он ездил на боулинг (и там же узнал, что это вообще такое) и гольф, научился кататься на лошади и управлять яхтой, Марк брал его с собой в тир, а Мелвилл — на подводную рыбалку. Водоворот впечатлений мог бы утопить, но Джон был сильным и устоял. Так же невозмутимо он воспринял и появление своего удивительного напарника, потому что… ну а что? Надо значит надо. И человек он вроде неплохой. Кстати, Лавкрафту подарки тоже полагались, только день рождения для себя он выбрал при помощи Джона и долго не мог понять, почему люди считают время такими крошечными промежутками. Можно ли сказать, что сам Лавкрафт стал для Джона совсем не первым, но самым ценным подарком? С тех пор они исколесили множество штатов и побывали в сотне передряг. Среди всех напарников, что были у Джона, Лавкрафт оказался едва ли не единственным, кто подошёл ему идеально, словно недостающая деталь пазла. Именно для него Джон вспоминал, что любили его младшие и угощал напарника сладкими десертами, ради него чаще стал читать книги и газеты, чтобы объяснять непонятные вещи. Только Лавкрафт (после Фицджеральда) интересовался, как Джон себя чувствует, не устал и «может хватит резать себя, Джон?». С ним раны на шее стали заживать быстрее. И теперь, думая, как же потратить бескомпромиссно выданный ему отпуск, Джон вдруг подумал, что хотел бы провести его с Лавкрафтом. Не поехать к родным в Оклахому, чтобы снова решать мелкие бытовые вопросы, рассказывать про чудачества городских и обтекаемо говорить о своей зарплате. Конечно, он скучал по самым младшим и Розе, которая должна была родить уже к Рождеству этого года, но валяние в сене и бродяжничество от дома до лесной опушки и озера надоест ему слишком быстро. А работать «на благо семьи» почему-то уже совсем не тянуло. Джон не мог даже себе внятно объяснить, почему. — Куда бы я хотел? — равнодушно спросил разбуженный Лавкрафт. Он дремал в фургоне на старой софе, которую Джон впихнул туда не иначе как с божьей помощью. — Не знаю. Мне всё равно. Джон вздохнул. — Да мне в общем-то тоже… Но всё-таки? Может, я покажу тебе картинки, а ты выберешь то, что больше понравится? Лавкрафт по-прежнему равнодушно пожал плечами, но из клубка одеял и пледов выполз и выпрямился, неприятно хрустнув костями. Джон, впрочем, привык к нестабильной человеческой форме и не обратил внимания на неестественно вывернутую шею и «рыбьи» глаза. Он рылся в столе, где обычно хранил документы на актуальные задания и всякую мелочёвку. В магазинах на заправках часто давали карточки с рисунками после покупки (видимо, считали, что такое количество сладостей могли есть только дети и принимали Джона за многодетного отца), так что со временем собралась целая коллекция. Рисунки были забавными и наивными: персонажи незнакомых мультиков катались на лодках, покоряли Эверест, шли в школу или праздновали день рождения с тортом и свечками. Отобрав подходящие карточки, Джон разложил их веером перед Лавкрафтом на одеяле. — Эта. Узкий длинный палец ткнул на одну из карточек. Джон с интересом посмотрел на медведей (или бегемотов?), которые ели сладкую вату и обменивались воздушными шариками. — Парк аттракционов, — пояснил он в ответ на растерянный взгляд. — Туда ходят с семьей и веселятся целый день. Карусели, горки, сладкая вата и мороженое. Лавкрафт сглотнул, глаза его одобрительно замерцали. — Ты можешь привезти туда своих родственников, — заметил он, выдержав короткую паузу. С каждым годом Лавкрафт имитировал человеческие эмоции всё лучше. Джон считал себя неплохим учителем. — Могу, — согласился он и задумчиво пожевал губу. — Но ты ведь никогда не был в таких местах! Мне кажется, тебе бы там понравилось. Это лучше, чем на месяц впасть в спячку, пока я буду гостить у своих. Если Лавкрафт и считал иначе, то возражать почему-то не стал. Только сказал ровным глухим голосом: — Если ты хочешь показать мне этот парк, то я согласен. Лавкрафт часто в разговорах делал странные акценты, которые Джон не до конца понимал. И сейчас не понял, но решил не заморачиваться. — Тогда поехали! Говоря откровенно, Джон и сам никогда не был в парке аттракционов. Возил младших — это да, бывало. Кажется, одна из первых зарплат ушла именно на это, включая обед в маке и кучу вредных сладостей, которые родители им обычно не разрешали (и не могли себе позволить). Руфь и Уинфилд обещали ничего не рассказывать маме и слово сдержали. Мама до сих пор считала, что тогда они были в музее естественной истории и смотрели на скелеты динозавров. Формально он по парку гулял: следил, чтобы мелкие не убились, не обиделись, не поругались из-за сахарной ваты и попкорна. Формально он прикасался к игрушечным лошадкам, пока помогал забираться на них сестре, и так же формально он пробовал кислотного цвета мороженое, когда нечем было вытереть руки. Испачканные пальцы он банально облизал. Но чтобы получить всё это для себя — нет, такого Джон себе не позволял. Он же старший, он ведь уже большой, куда ему лошадки, игрушки и мороженое? Так что можно считать, что это был и его первый раз. Большая часть одежды Лавкрафта была куплена Джоном. Стандартный костюм офисного клерка оказался лишь данью человеческой привычке надевать на свои тела какие-то там тряпки; о собственном комфорте и предпочтениях Лавкрафт до знакомства с Джоном и не подозревал. Так что теперь он щеголял в удобных кедах, плаще и кофте с принтом Ктулху, потому что Джон просто не смог удержаться. Вещи эти Лавкрафту, похоже, нравились, он выбирал их чаще остальных и в парк тоже надел. Непривычно оживлённо для себя он разглядывал гуляющих людей, прислушивался к музыке, задумчиво поворачивался в сторону, откуда пахло едой. Джон беззвучно посмеивался и аккуратно уводил напарника с дороги мамочек с детьми и влюблённых парочек. Для этого приходилось брать Лавкрафта за рукав плаща, но тот никогда бы не стал сопротивляться и вообще применять к Джону силу: уж намерения он считывал быстро и точно. — Что это? Они остановились у продавца шариков. Наполненные гелием, они стремились к небесам и могли повергнуть почти любого ребёнка в истерику. Джон объяснил, что к чему, и предложил выбрать любой шарик, какой нравится — если Лавкрафту, конечно, хочется. — Хочу, — кивнул тот. — Пять. Впервые тратить деньги было настолько приятно. Джон с умилением наблюдал за тем, как бережно Лавкрафт наматывал верёвки шариков на каждый палец, чтобы не улетели. — Знаешь, что люди проверяли, сколько нужно шариков, чтобы подняться в воздух? — Много, — почти без раздумий ответил Лавкрафт и оценивающе посмотрел на свои. — Проще вырастить крылья. — Разумеется. Но так как крыльев у нас, к сожалению, нет… Джон рассказал про эксперимент и действительно поднявшегося в воздух испытателя, накормил Лавкрафта мороженым — шесть разных вкусов! — и не нашёл причин отказываться, чтобы не попробовать хоть что-то самому. Лавкрафта не смущал сводящий зубы холод, он откусывал от мороженого так, словно оно было обычным бисквитом. Но поглядев на Джона, медленно пробующего свою порцию, каждый шарик, он неловко повторил, сперва сделав язык длинным и раздвоенным, а затем уже нормальным. Нахмурился. — Так вкуснее. Почему? — Медленнее ешь и удовольствие растягивается, — пояснил Джон с улыбкой. — Но ты не торопись. Я куплю тебе столько, сколько захочешь. Лавкрафт как-то странно покосился на его испачканные шоколадом пальцы и ничего не объясняя решительно направился к фонтану в центре площади. Они ещё около трёх лет назад договорились, что спать в фонтанах, лужах и реках, когда вокруг другие люди, нельзя, и Джон Лавкрафту в этом вопросе полностью доверял. Присев на столик под зонтом, что защищал от солнца, он медленно ел своё мороженое и думал, как же хорошо, что сегодня — и ближайший месяц тоже! — не нужно следить за временем. Часы он развернул циферблатом вниз. Время летело чересчур быстро. Они посмотрели шоу клоунов, выстояли очередь на аттракцион с домом ужасов (где бояться следовало актёрам, но Джон честно постарался не довести никого до сердечного приступа…), попробовали сахарную вату и попкорн, такой горячий, что Джон дул на обожжённые пальцы и смеялся так, как никогда раньше. Бродили по дорожкам и валялись на лавочках, пили кофе с сиропами и без, пробовали свернуть из шариков причудливых животных, достали для плачущего ребёнка с дерева улетевший шарик и потеряли собственные. Осталось только три, и все их Лавкрафт отдал Джону, почему-то посчитав, что ему нужнее. Стемнело, в парке зажглась вечерняя иллюминация. Джон не выдержал и глубоко вздохнул. Это было… красиво. Удивительно и чудесно. Хорошо, что в этот момент он сидел, а не стоял, потому что ноги предательски дрогнули. — Я хочу туда, Джон, — сказал вдруг Лавкрафт, показав наполовину обращённой в щупальце рукой на колесо обозрения. Туда выстроилась неплохая такая очередь, но вполне преодолимая. — С тобой. — Это уже похоже на свидание, — слегка нервно рассмеялся Джон, внутренне не испытывая ни капли отторжения. Лавкрафт уже должен был запомнить общую суть человеческих отношений. Но запомнить не значит согласиться. — И что, — пожал плечами и допил свой приторно-сладкий кофе в два глотка. — Я же вижу, что у тебя глаза горят. Значит, мы туда идём. Джон смущённо почесал кончик носа. — Когда это ты стал таким внимательным, дружище? — С тех пор, как ты стал моим человеком. В ответ Джон смог только кивнуть, признавая, что да, стал. Что бы на самом деле Лавкрафт не имел в виду. Кабинки были новыми и просторными, совсем не тесными. Всем было плевать, что два взрослых парня вместе собирались смотреть на город с высоты птичьего полёта, никто не хихикал и не показывал на них пальцем, как это было бы в глубинке вроде его родного штата. Осознав это, Джон заметно расслабился и расправил плечи. Снял кепку и растрепал немного влажные от пота волосы. Ночной город выглядел потрясающе, словно кусок пирога, на котором от жара появились борозды-трещины, залитые соком и мёдом. Колени Лавкрафта упирались в его собственные, купленные пакеты с едой и напитками приятно шуршали, а от самого Лавкрафта веяло космическим спокойствием, вечностью и рафом с ванилью. Джон обожал такие невозможные сочетания. — Чаще делай что-то для себя, — сказал Лавкрафт негромко. — Тебе идёт. От кого-то другого Джон не принял бы подобного совета. Кто они такие и как смеют решать за него, что ему нужно? Но Лавкрафт был почти самым близким человеком, а возможно, и самым близким — по крайней мере его душу он видел насквозь, и говорил о сложных вещах простыми словами так, что с ним не хотелось спорить. — Имеешь в виду, что отдых пойдёт мне на пользу? — Просто расслабься, — сдавшись перед отчаянно бедным человеческим языком, которым невозможно ничего объяснить, Лавкрафт протянул бледную руку и коснулся ею щеки Джона. От кончиков пальцев по коже потекла прохлада с привкусом морской соли. Когда Джон уставал до невозможности пошевелить даже мизинцем, Лавкрафт всегда делал что-то такое чудесное, из-за чего всё тело до последнего волоска омывало ласковыми волнами. — По законам жанра ты сейчас должен меня поцеловать, но лучше съешь пончик, — неловко пошутил Джон, чтобы скрыть смущение. О нём мало кто заботился. Ему такое было в новинку и он не знал, как правильно реагировать. Только для Лавкрафта любая его реакция была нормальной. Он зашуршал пакетом и достал коробку с пончиками. Джон же прижался виском к холодному стеклу и смотрел вниз до тех пор, пока в глазах не защипало. От высоты и усталости, конечно. От чего же ещё.

***

— Тебе понравилось? Широкая сельская дорога была пуста, но Джон всё равно соблюдал правила движения. Из леса мог выскочить лось или кабан, поэтому никогда не стоит зевать за рулём. Слегка гудело в ушах после телефонного разговора — звонила мама, спрашивала, как дела. У неё был настолько уставший голос, что у Джона ёкнуло сердце. Нельзя думать только о себе. Эгоистично тратить отпуск на одного лишь себя, развлекаться и ни о чём не переживать. Стыд копошился внутри, словно паразит, напоминая: ты должен съездить к родным. Не только чтобы проведать, но и чтобы убедиться, что всё ещё им нужен. — Да. Лавкрафт сидел рядом, надвинув на лицо широкополую соломенную шляпу. У зеркала заднего вида болталась ароматическая «елка» с запахом корицы. От неё у Джона слегка болела голова, но Лавкрафт же терпел его срывы на сигареты, так что и он тоже потерпит. — Куда бы ты хотел потом ещё съездить? В горы явно нет, там холодно, но в Америке хватает интересных мест, а у нас почти целый месяц впереди… Опрометчиво было решить, что раз отпуск дали Джону, то и Лавкрафт автоматически освобождался от работы. Придя в себя после парка, Джон в панике принялся строчить Луизе на её старенький пейджер, но она удивительно спокойно пояснила, что этот момент давно учтён и что ни с кем, кроме Джона, Лавкрафт работать не будет. Хотелось бы спросить, почему, но в этот момент Лавкрафт с флегматичным видом сожрал скорпиона, который заполз на приборную панель, и все вопросы мигом отпали. — Запей колой, сейчас принесу, — Джон остановил машину, достал из маленького холодильного ящика быстро запотевшую банку и вскрыл за язычок, чтобы напарник не возился с этим сам. В жару путешествовать было смерти подобно без кондиционера, воды и существа, способного создать первое и второе буквально из ничего. Когда кондиционер ломался, Джон молился абстрактному хтоническому богу за ниспосланную прохладу и отчётливо видел на лице Лавкрафта тень улыбки. — Куда бы ты ни отправился, я всегда буду рядом, — сказал он ровным тоном. Облизнулся и поставил банку на живот. — Пафосно! Лавкрафт издал звук, отдалённо напоминающий смех. — Я буду всегда — и будешь ты, если того захочешь. — Всё зависит от моего желания? — Твоего и ничьего больше. — Чем же я заслужил такую милость? Джон придуривался и кривлялся, чтобы не показывать, насколько внешне будничный трёп между напарниками был для него важен. — Мою «милость» не надо ничем заслуживать, — сказал Лавкрафт после недолгих раздумий. — Почему, чтобы получить что-либо, нужно быть этого достойным? Джон хотел горячо ответить: это ведь так очевидно! Ему самому постоянно с детства об этом твердили. Если ты будешь много и тяжело работать, то родители будут гордиться тобой; если посидишь с младшими, то получишь ещё одну конфету; если не заплачешь от боли — увидишь мамину улыбку и услышишь «ты такой взрослый, Джон, так стараешься». Он всегда должен соответствовать, должен не подводить, терпеть, стараться и рвать жилы, лишь бы не стать для остальных обузой. Ты должен, Джон. Почему ты не рад? Почему недоволен? Неужели ты хочешь чего-то просто так? — Дыши, — руки коснулось холодное, влажное. Джон вздрогнул, вынырнув из своих то ли воспоминаний, то ли фантазий. Щупальца заполнили салон, окружив непроницаемым коконом. Дышать стало легче. Джон отрывисто кивнул и выдохнул, медленно расслабляя шею. — Всё в порядке, Говард. Я в порядке. — На самом ли деле. Джон редко звал Лавкрафта по имени, используя его в моменты, когда это было по-настоящему нужно. Заглянув в провалы бездны на бледном лице-маске, Джон с удивлением понял, что на самом деле теперь в порядке. На сколько это вообще возможно, но в целом… — Да. Лавкрафт откатился в человеческую форму, втянул щупальца и холод. Вернулся тихий гул мотора и далёкое пение птиц. Джон заметил грязные разводы на лобовом стекле, обёртку от шоколадного батончика у себя в ногах и нервно рассмеялся, уперевшись лбом в руль. Это не истерика. Не истерика же? Лавкрафт неловко протянул ему остаток своей колы, и от этого жеста смех застрял в горле. Джон медленно пил газировку и чувствовал, как вместе с зубами немеют и чувства. Словно он угодил в бездонный прохладный колодец, на дне которого его ждали не переломанные руки и ноги, а кто-то знакомый и безопасный. — Спасибо, — выпрямился на сиденье и вытер лоб рукавом. — Теперь можно ехать. К вечеру будем на месте. К счастью, Лавкрафт не стал возражать и задавать новые неудобные вопросы. Не ко всем из них Джон оказался готов. Фермеры рано встают и рано ложатся. Встречать его вышла только Роза, которая была на несколько месяцев старше, но она же женщина, потому негласно старшим всё равно считали Джона. Он будущий глава семьи и всё такое прочее, о чём сейчас думать не хотелось. Сестре не спалось из-за беременности, наверняка звуки фургона были для нее оглушительными. — Прости, разбудил? — Остальные спят, как убитые, — отмахнулась она и неуклюже обняла Джона. Круглый большой живот мешал, но Джон не сказал ни слова против. Пусть он не особо любил мужа Розы, саму сестру он обожал и делал всё, чтобы она и её дитя в будущем не знали голода и бед. — Как здорово, что ты приехал! Руфь и Уин будут счастливы, они постоянно о тебе вспоминают… Ой, здравствуйте, мистер Лавкрафт. Джон уже пару раз приезжал домой вместе с напарником. Из-за нелюдимого внешнего вида и молчаливости к нему не особо приставали, только младшие, как всегда, бесстрашно лезли общаться. Лавкрафт на детей не злился и показал щупальца, после чего в семье его сочли очень сильным и очень серьёзным и подробностей не просили. — Роза, — Лавкрафт знал каждого по именам. Забавно, что в первый год совместной работы Джон искренне думал, что Лавкрафту плевать. Но нет, он помнил всё. Даже то, о чём сам Джон давно забыл. — Я подготовлю вам комнаты… Или одну на двоих, как в тот раз? Роза лукаво улыбнулась и Джон закатил глаза, прощая сестре эту беззлобную тычку. — Ничего не надо, я сам, не напрягайся! — Ну… ладно, как скажешь. Но хоть пирог ты будешь? Мамин фирменный, ещё осталось немного. Вот от пирога отказываться было грешно. Стараясь не шуметь, Джон поднялся в свою старую комнату, которую держали свободной специально для таких вот неожиданных приездов. На высланные деньги родители давно построили второй дом побольше, где жили сами и взяли с собой стариков, чтобы досматривать, а в этом «семейном гнезде» осталась Роза с мужем и дети. Джон по пути успел заметить и обновлённую технику, и двери, и крепкие замки. Хорошо, очень хорошо. Значит, он не зря выполняет грязную работу для Гильдии, он не бесполезен. Эта мысль почему-то очень болела где-то внутри и Джон торопливо заел её горячим пирогом с чаем. Лавкрафт устроился на второй кровати и крайне лениво развязывал шнурки. Роза рассказывала последние новости и поглаживала рукой живот. — Девочка, — сказал вдруг Лавкрафт, заставив и Джона, и Розу вздрогнуть. — Что, простите? — У тебя будет девочка, — повторил он своим привычным равнодушным тоном. — Здоровая. Только очки придётся носить. На несколько мгновений повисла тишина. Роза растерянно смотрела на Лавкрафта, и в этот момент Джон ощутил с небывалой остротой, насколько же привык к напарнику и каким нечеловеческим и жутким тот мог выглядеть в глазах других людей. — Здоровая, — тихо повторила его слова Роза. Сглотнула и как-то сломлено улыбнулась. — Да… я, спасибо. Доброй ночи, Джон, отдыхайте, мистер Лавкрафт. Джон запихнул в себя остаток пирога, не чувствуя вкуса. — Кажется, я тебе не говорил, что два года назад у неё был выкидыш. Лавкрафт наконец справился со шнурками и сбросил ботинки на пол. Выглядел он самую малость довольным, словно только что не предсказал будущей племяннице Джона проблемы со зрением. — Два года туда, два года сюда… Вы, люди, слишком большое значение придаёте времени. Джон прыснул и кивнул. — Пожалуй, ты прав. Он лёг на кровать — тоже новую, по росту — и к своему изумлению заснул быстро, без сновидений. Утром за столом собралась вся семья. Нечто подобное Джон привык наблюдать на совещаниях у Фицджеральда, так что почти не удивился тому, насколько разными были люди, с которыми он рос с детства. Бабушки и дедушки ворчали или безучастно смотрели в свои тарелки, дядя Джон — в честь которого, вероятно, назвали самого Джона — уже приложился к бутылке и громко болтал с матерью. Эл выглядел как всякий недовольный миром и собой подросток, Конни казался нервным и взгляд его бегал, но Джон не исключал, что просто слишком предвзято к нему относится. Младшие носились вокруг и требовали внимания, а отец и не думал заканчивать грести сухую траву. Ничего, подождут, есть никогда не начинали без него. Джон вспомнил, как на совещаниях Карл постоянно таскал печенье из специальной вазочки, на столе всегда была странная конструкция, на которой лежали красиво собранные сэндвичи, а на надувающего жвачку Марка обращали внимание только когда его неугомонные Гек и Том начинали трясти проектор. Зачем вообще он сравнивает своих близких с коллегами, с которыми его связывают только деньги? Сегодня ему и Лавкрафту достались почти самые лучшие места. Самое лучшее — для отца, но мама всё равно подвинула блюдо с горячей картошкой и жареным мясом ближе к Джону. При дневном свете особенно хорошо было видно, как сильно постарели родители. Джон помнил маму намного более юной и живой, а теперь у неё в волосах проглядывала седина, возле глаз собрались сеточкой морщины. Дядя всё чаще пил, отец — пропадал в поле, хотя никому из них уже не было нужно столько работать. Вздохнув, Джон не стал поднимать эту тему, благо отец наконец вернулся, все прочитали короткую молитву и начался не самый любимый джонов ритуал. — В прошлый раз ты брал отпуск всего на неделю, — заметил отец сухо. — Что теперь, мало работы? — Достаточно, — беззаботно отозвался Джон, не уточняя, что для Гильдии всегда найдётся кого убить и прикопать в укромном уголке. — Просто шеф решил меня наградить за успехи. Я, если что, отлично выполняю задания, которые мне поручают. — Ну конечно, — едко отозвался отец. Джон раньше не понимал, почему такие фразы его задевали. Во рту появился травянистый привкус. — Ты только и рад, что не надо напрягаться. Всегда был лентяем. Джон и правда не любил напрягаться там, где можно без этого обойтись. Работа с Лавкрафтом научила его быть более беспечным, рассеянным. Потому что всегда есть тот, кто прикроет спину. — Это неправда, Том, — робко возразила мама. — Джон старается ради нас всех! Сам же говорил недавно, как здорово, что он помогает нам, мы столько смогли сделать и купить… Отец грозно зыркнул на маму и та замолчала, уперев взгляд в стол. — Мог бы стараться получше, — буркнул Конни негромко. — Приезжает раз в полгода и считает, что за его деньги мы вокруг него плясать должны. А ботинки тебе не вылизать? — Конни! — ахнула Роза, тяжело встав со стула. Она покраснела и выглядела разгневанной, хотя врач говорил ей не волноваться. Джон сжал кулаки под столом. И тут его руки коснулось холодное щупальце. Лавкрафт не притронулся ни к картофелю, ни к мясу, тихо сидел и практически дремал, привалившись плечом к плечу Джона. А теперь проснулся. — Не боишься выйти и повторить это всё мне в лицо? — спросил Джон с недоброй усмешкой. Конечно, он не станет избивать мужа Розы при детях и даже калечить его, увы, тоже. Один лишь намёк на угрозу уже сбил с паршивца спесь, а Роза ещё и добавила ему подзатыльник. Отец наверняка бы встрял, напомнив Розе, где место женщины в их доме, но не после того как Джон сказал то, что сказал. Если младшие не знали, чем именно занимается их любимый старший брат, то родители… догадывались. Джон никогда не причинит им вред. Но они, похоже, считали иначе. — Мы поговорим об этом позже, — прогудел отец, для внушительности стукнув кулаком по столу. Когда-то Джона это бы напугало, но он уже не маленький мальчик. — Почему не сейчас? — спросил он. — Раз уж тему подняли. Кажется, у вас накопилось ко мне немало вопросов. Семья загудела. В этом хоре трудно было разобрать отдельные голоса. Дядя ругался, что молодёжь распоясалась и забыла своё место, не слушается старших и вообще погрязла во грехе. Под грехом он подразумевал, похоже, Лавкрафта, но спор на религиозные темы с ним был сразу обречён. Готорн уже пытался… безуспешно. Конни шипел сквозь зубы, что Джон слишком многое о себе возомнил, бабушка звала своего давно мёртвого мужа, Уинфилд едва сдерживал слёзы, а отец перекрикивал поднятый хай вечной песней про «все так жили и ты будешь, чего выделываться, будто ты особенный». Джон мог бы продолжить — и про способность, и про его «гордыню», и про нежелание вечно прозябать в нищете, продавая кислый виноград по дешёвке, и про постоянные кровоточащие раны, которые не заживали неделями, и про «что люди скажут», и даже про то, что им мало всего, что Джон для них делает. В глубине души Джон и так всё это знал. Он плохой сын и брат. Делает недостаточно и не то. Смысл спорить, переубеждать, что-то доказывать? Для отца он вечно будет плохим, сколько бы ни вытащил на своих плечах, сколько бы денег ни заработал. Казалось бы, он помог семье встать на ноги, плоды его труда будут пожинать ещё внуки Уинфилда и Руфь, но какой в этом толк, если для родных он всё равно не такой полезный, как им бы хотелось. И в момент, когда перед глазами Джона заплясали чёрные мушки, хор неожиданно разрезало холодное: — Джон сделал достаточно. Все замолчали. А Лавкрафт встал, взял с кухонного стола накрытый полотенцем яблочный пирог и отломил себе целый кусок. Почему-то Джону стало смешно от вида красного раздутого лица отца. Тот пытался выдавить из себя хоть слово, но не мог. Лавкрафт доел кусок, облизал губы и пальцы и закончил мысль: — Если вы перестанете ценить Джона, то я его у вас заберу. Вот так просто. Руфь тихо спросила: — Навсегда-навсегда? — Навсегда, — подтвердил Лавкрафт. И, подумав, показал ей «собачку» из щупалец. — Не надо, — серьёзно попросила Руфь. — Я люблю братика. И Уинфилд тоже. Правда, Уин? Всё ещё глотающий слёзы младший кивнул. Ситуация казалась безвыходной. Джон не знал, должен ли он вмешаться и перевести слова Лавкрафта в жестокую шутку, но к счастью, тот сам уже выдохся и невозмутимо вернулся за стол. — Ладно, но только если ваши взрослые будут вести себя хорошо. Взрослые молчали. Им нечего было ответить тому, кто так убедительно прятался под обличием человека. Кто бы мог подумать, что Лавкрафт будет защищать Джона от его же, джоновой, семьи! — Они будут, — первая нарушила молчание Роза и будничным тоном добавила: — Эл, передай мне салат, пожалуйста. Завтрак, плавно переходящий в обед, продолжился, словно ничего и не случилось. Только на душе у Джона стало намного легче. Будто исчез какой-то груз, только он не знал ему названия и не особенно хотел думать об этом прямо сейчас. Потому что Лавкрафт сжимал его пальцы под столом своим щупальцем, их ждал целый месяц отпуска и… Как бы ни болело внутри, он всё ещё любил свою семью. Пусть не идеальную — а кто вообще идеален? Из-за них Джон не побоялся пять лет назад взять старый отцовский минивэн и уехать в ближайший крупный город, а откуда уже найти офис Гильдии в Нью Йорке. Случайная встреча на сельскохозяйственной ярмарке с Фицджеральдом не перевернула бы его жизнь с ног на голову, если бы Джон в ярости не попытался этого самого Фицджеральда ударить, а после задушить своими виноградными лозами. Всё рождается в земле и уходит в землю. Эти люди породили его, но дальше Джон рос и пробивался сквозь сухую землю сам. Пока не добрался до бесконечного — космического — океана. После завтрака все разошлись кто куда: отец сбежал в поле, дядя к себе в отдельный домишко, Эл — возиться в гараже с машиной, а Конни, похоже, и вовсе попытался скрыться с глаз Джона так, как умел не всякий профессиональный киллер. Это Джона рассмешило и он, не скрывая ухмылки, предложил матери и сестре помочь с посудой. — Мистер Лавкрафт, а вы?.. — осторожно спросила Роза, явно не зная, как подступиться к его напарнику. — Пойду к озеру, — на удивление внятно ответил Лавкрафт, а за ним ожидаемо потащились младшие, наперебой рассказывая, сколько бумажных кораблей они утопили за сезон дождей. Джон не переживал за них: Лавкрафт не даст им утонуть. Мыли посуду в неловком молчании. Мама намыливала тарелки и тёрла мочалкой, Роза споласкивала в проточной воде, а Джон вытирал полотенцем и расставлял в шкафу. Он давно уже предлагал купить посудомоечную машину, но мать отказывалась — на такую ораву готовить надо было каждый день, никакая техника, по её мнению, не справилась бы с нагрузкой. Повезло, что хоть плиту, духовку и мультиварку оценила по достоинству. — Джон, — заговорила она тихо, едва шевеля губами. Не из страха, что кто-то услышит, просто привыкла так. — Извини отца, он… он может и сказал тебе много плохого, но я уверена, что на самом деле он так не думает. Джон аккуратно поставил тарелку на место и дёрнул плечом. — Мам, не надо его оправдывать. Он сказал то, что сказал. И даже если он при всех откажется от меня, я всё равно буду вам помогать и не оставлю в беде. Мама побледнела, руки её дрогнули. Джон в последний момент успел подхватить мокрую тарелку, чтобы та не разбилась и не порезала осколками матери пальцы. — Ч-что ты… да он никогда… Теперь вздохнула Роза. — Мам, ну что ты как маленькая? — спросила она устало. — Как будто всё не очевидно. Джон же не слепой и не глухой. Джону в этот момент стало до рези в глазах жалко маму. Она всю свою жизнь прожила на ферме: тяжело работала, вышла замуж за Тома, который хотя бы не пил и умел выращивать виноград, родила детей… Как и все. Вряд ли кто-то спрашивал, чего она на самом деле хотела, о чём мечтала. Это сейчас в дорогих офисах красивые люди с непонятными должностями рассказывали, как правильно устанавливать какие-то там границы, сохранять ресурс и не перекладывать на детей ответственность за собственную жизнь. Раньше всё было проще, выжил — уже молодец. У Джона никогда бы не повернулся язык сказать, что мама ему чего-то не додала. Может, она и причиняла ему боль по не знанию, но… Кто же, в самом деле, ни разу не делал больно тому, кого он любит? — Всё нормально, правда. Я не буду бить Конни и не стану ссориться с отцом, пока мы с Говардом здесь. Погостим пару дней и уедем — я хотел показать ему что-то ещё, кроме парка развлечений… Роза рассмеялась, слегка разрядив атмосферу. Мама, отчаянно кусавшая губы, тоже расслабилась и спросила: — Тебе там понравилось?.. Джон вспомнил прохладное касание, город-пирог и пять воздушных шариков. — Не представляешь, как. Он пришёл вечером к озеру, прогнал младших домой, им ещё зубы чистить и спать укладываться, а сам сел на старый мостик и свесил ноги. Здесь давно никто не рыбачил, озеро затянуло зелёным плотным ковром, по которому изредка расходились круги от лап водомерок. Лавкрафт спал на дне. — Дружище, вылезай, там же грязно, — позвал Джон и щёлкнул зажигалкой. Огонёк сигареты казался путеводным маяком в стремительно падающих на землю сумерках. — Не страшно. Лавкрафт вышел на берег медленно и неохотно: по его долговязому телу пробежала волна, очищая грязь и насекомых и высушивая одежду. Какая удобная не_неспособность. Он сел рядом, и его длиннющие непропорциональные ноги погрузились в воду почти по щиколотки. Джон готов был отдать последнюю пачку сигарет на спор, утверждая, что штанины останутся совершенно сухими. — Ты уверен? Лавкрафт не любил объясняться человеческим языком, но даже по коротким рубленым фразам Джон научился его прекрасно понимать. — Всё отлично. Не нужно ничего делать, они просто… вот такие. А куда ты собирался меня забрать, кстати? Вместо ответа Лавкрафт обнял Джона щупальцами и неловко, но бережно коснулся губами его виска. На Джона накатила сонливость и одновременно — бодрость, тело налилось силой, а в голове зашумело тёмное и глубокое море. Мысль, что люди вообще-то не умеют дышать под водой, появилась и исчезла. Джон не сомневался, что Лавкрафт как-то решил бы эту незначительную проблему. В конце концов он же бог. — Было бы неплохо… только не прямо сейчас. У нас ещё куча планов, не забывай. Лавкрафт кивнул и дёрнул ногой, из-за чего поверхность озера очистилась от зелёного покрывала и мусора. Натянутое зеркало воды стало прозрачным и чистым, и отразило вовсе не илистое дно со скелетами рыб и крошечными рачками. Вместо них Джон увидел исполинский город, то ли руины, то ли скалы, то ли всё вместе, вокруг которых лениво раскинуло щупальца нечто настолько величественное и невозможное, что разум не стал даже пытаться это осознать и запомнить. Джон закрыл глаза. То, что он до сих пор не сошёл с ума после контакта с Великим Древним и всеми его вселенными, полностью заслуга Лавкрафта. За которую он не просил у Джона ничего, кроме самого Джона.

***

— Поедем сюда, — ворох карточек на одеяле, два маминых пирога в холодильнике и непривычно вежливый отец, впервые за двадцать один год благодарящий Джона за почти любое действие. Джон до сих пор не мог осознать. Они уехали через три дня, как и обещали, и теперь остановились на ночь у опушки леса. Тихая ночь с редкими вскриками сверчков окутала фургон, а Джону уж очень захотелось узнать, куда отправляться дальше. Моргнув, он покрутил карточку с изображением рождественской ярмарки, омелы и имбирных пряников, и покачал головой. — Дружище, это всё зимой. Почти полгода ждать! — Значит, зима наступит завтра. Лавкрафт сказал это настолько серьёзным и непререкаемым тоном, что Джон потратил добрые несколько часов, чтобы уговорить напарника не менять климат на всей планете ради возможности выпить глинтвейна и поцеловаться под кустом-паразитом. Кажется, получилось. Лавкрафт неохотно согласился подождать, но взамен потребовал шоколадный торт. Слишком малая цена, но что поделать — Джон был рад её заплатить.