Seagulls

Удар схлопывает каждую мысль. Вой сработавшей автомобильной сигнализации хрустит стеклом, и затихает медленно, как и боль в пузырящихся лёгких. Потому что музыка больше не спасает. Она стирается и умирает в запущенном конвейере индустрии. Вместо эйфории первых удачных записей — невыносимая тянучка будней и обязательств. Боб Рот требует от них шума, экзальтированных лиц, у него вместо зрачков — цифры, у него не голос, а звон кассового аппарата. Хлоя посылает его в задницу, но только для того, чтобы выместить чувства. — Цена славы, — жмёт плечом Лука и предлагает закинуться чем-то поярче её таблеток от похмелья. Они не имели вкуса. Жизнь расцветала горечью, когда ловящий в воздухе нарисованные звёзды Лука, отвечал на поцелуи. Хлоя любит его одержимо, как пуговица последнюю хлипкую нить, которая её удерживает от падения. Если бы она могла, втёрла бы Луку себе в дёсна, вмазала им прямо по вене, положила на язык, растворила б в чае… Он стал собирательным образом всех её зависимостей. Лука до треска обнимал после концерта, но потом ускользал к остальным — вызывал ревность и тупую под рёбрами гниющую злость. Синдром отмены. Дрожь муторная в истаскавшемся сердце. Язык запинается о пирсинг на его губе — аддикция. Хлоя писала песни, держа его образ под веками, зная, что расширяющийся зрачок жрёт голубую радужку. Под стимуляторами сочинялось легче: слова прыгали в голову, переплетаясь между собой, как давние любовники. Она не выдавала ни одной фальшивой ноты, пока жжёная тоска стекала по горлу, а слёзы по лицу. Чёрные разводы придавали ей вид отвязный и чуточку кисловатый. Толпа её слёзы вбирала через коктейльную трубочку, крича яростней и громче. — Им нравится твоя искренность, — выдаёт как-то Лука, передавая косяк. Хлоя уже под чем-то, но не отказывается. Её подминает под себя мысль о том, что самокрутка хранит память о его губах. С балкона открывается дурацкий вид на замызганное ночными огнями небо. Чайки режут ножами-крыльями синюю накипь. В их криках не распробованная радость. Лука медленно-медленно выдыхает дым. Хлоя раскалывается, пуская густую смоль внутрь… За спиной шумное веселье очередной тусовки, а здесь — на крохотном острове из пластика и железа остывает воздух, и темнота обнимает нежнее, чем эйфорическая нега. Пальцы Луки бегут рассеянно по её ноге к колену. Замирают на полпути. Очерчивают стрелку на тонких, охренеть каких дорогих, колготках. Хлоя поворачивается к нему и выдыхает белесый дым прямо в губы, ныряя внутрь его расшатанных зрачков. На этот раз он целует её первым, предаёт огню каждым вздохом, каждым выломанным движением губ. Лука рисует ерунду между её лопаток. Словно это что-то значит. Хлоя снимает солнцезащитные очки, больше не стесняясь красных глаз. — Я тебя люблю, — выдаёт она ровно, но не бесчувственно. Лука смотрит на неё долго, и молчит, продолжая чертить завитушки по напряжённой спине. — Что ещё ты любишь? — интересуется он тихо. Птичий гомон раздаётся совсем близко, в груди обиженно звенят флажолеты. — Ча́ек, — находится Хлоя. Пальцы замирают, касание стекает с лопаток. Лука заглядывает ей в лицо. — Почему? — Их крики. Они такие, — она выдыхает, обращая взгляд к небу. — Жизнеутверждающие. — И впрямь, — ухмыляется Куффен. Сам того не зная стягивая сердце Буржуа жгутом. Затем Лука возвращается к бесчисленному количеству потерявших его друзей. Хлоя просовывает руку в карман, находя отзывчиво зашуршавший зип-лок. Бесцветные таблетки одаривают равнодушием, но не покоем. В криках чаек виден надлом и отчаяние. Хлоя растекается по темноте злыми штрихами. В голове беснуется шум грядущего концерта. Она усаживается на ограждение, целуя носками ботинок пустоту. Ей вдруг становится очень хорошо. Вещества не подводят. Хлоя видит вспышки телефонов, машущие руки, затылок плавится от жары… Какая это песня по счёту? Она сидит на краю сцены, и толпа поклонников одаривает её радостью. Во рту вкус горелого пластика и выскабливающая сухость — она снова не трезвая. Где она была до этого? Слова песни мешаются с обрывками застрявшего в памяти несуразного разговора. Хлоя прыгает в толпу. Падает долго, почему-то сцена оказывается намного выше. Вещества не подводят — ей сладко и хорошо, она научилась летать… Хлое чудится, что её пальцы обрастают перьями. Пытливое осознание слизывает свистящий гул воздуха. Им нравится твоя искренность Чайки голодным криком осыпают перевёрнутое небо. Хлоя успевает улыбнуться. фанаты будут в восторге.