Эсмеральда

      После ухода священника Эсмеральда долго плакала в тишине. Ей было жаль Клода, узнавшего о любви так поздно и не сумевшего совладать со своими чувствами. Но она ничем не могла ему помочь, хотя и охладела к Фебу. Фролло был намного старше её и не отличался привлекательной внешностью, так что цыганке было трудно думать о нём как о мужчине, более того — он был из совсем другого мира. Эсмеральда даже не представляла, о чём бы они стали разговаривать — она не смогла бы обсуждать алхимию, а его вряд ли заинтересовали бы рассказы о путешествиях цыганского табора. Она и с Пьером-то нашла общий язык только потому, что он, несмотря на образованность, был всё же, как и она, в первую очередь человеком искусства и проявлял интерес ко всем его формам. Фролло же был учёным и даже к предмету своей страсти относился как к объекту эксперимента, который нужно рассмотреть и изучить. Но, несмотря на всё это, Эсмеральда желала ему только добра. «Он попал в трудное положение и теперь сам в ловушке своей страсти, — думала она. — Хорошо, что я не стала его грубо прогонять. Ему тоже плохо. Надеюсь, он сможет исцелиться».       Больше всего девушку встревожило то, что Фролло рассказал о Фебе. Несмотря ни на что, она не хотела смерти капитана и отказывалась верить словам священника. «Конечно, если бы он был жив, то заступился бы за меня ещё на суде, — рассуждала она. — Так значит, он всё-таки умер? Или в настолько тяжёлом состоянии, что не может даже подняться? Лучше бы, конечно, он был жив!»       Чтобы немного согреться, Эсмеральда стала ходить по камере, несмотря на отсутствие обуви, и понемногу ее ноги стали привыкать к сырости. Но камера была слишком маленькой, чтобы там можно было гулять, и вскоре она снова села на охапку соломы. Затем, заскучав, цыганка попробовала сочинить стихотворение. Не сразу, но у неё получилось придумать небольшую историю о девушке, которая влюбилась, а её кавалер погиб — как раз под её настроение. Конечно, записать его она не могла, но подумала, что запишет позже, если выйдет отсюда.       С такими мыслями девушка уснула. Это была первая ночь в тюрьме. А сколько ещё будет таких ночей? Об этом не хотелось даже думать.

***

      Капитан всё-таки выжил. Правда, ему пришлось долго лечиться, чтобы затянулись обе раны на голове — и от дубины, и от удара о стол.       Пока он лежал в своей каморке, к нему приходили судейские чиновники, расспрашивая о нападении. По-видимому, они решили сделать виноватой цыганку, и Феб не имел никакой охоты им в этом препятствовать. Но все эти допросы крайне его раздражали, и он, как только смог держаться в седле, уехал в деревню Ке-ан-Бри, где стоял его полк. Ещё не хватало, чтобы эти судейские крысы заставили его присутствовать на суде — если в семье де Гонделорье об этом узнают, о выгодном браке можно будет забыть!       Феб полностью отдался службе. Правда, служба в его понимании заключалась в том, чтобы с утра распекать солдат, а по вечерам выпивать с офицерами в кабачке (жаль, что в этой дыре он всего один!) и соблазнять девушек. Местные доступные красавицы быстро ему надоели, и он перешёл на молоденьких вдовушек и одиноких сирот из местного благородного общества. И каждой, абсолютно каждой он говорил, что будет с ними венчаться, а они, в отличие от цыганки, ему верили. Капитан же, получив желаемое, моментально забывал о той, кому клялся в вечной любви, и начинал обихаживать следующую даму.       Но в маленькой деревушке простора для таких шалостей было куда меньше, чем в Париже, и вскоре сливки здешнего общества начали относиться к капитану недоброжелательно. К тому же жизнь в провинции Фебу уже осточертела, и незадолго до суда над Эсмеральдой он вернулся в Париж, к Флёр-де-Лис.       — Где ты был? — с порога спросила невеста.       — На службе, в Ке-ан-Бри.       — Но ведь это не так далеко! Неужели нельзя было зайти перед отъездом? И хотя бы прислать курьера с письмом?       — Прости, дорогая, не было времени… А ещё я был ранен!       Капитан медленно повернулся, давая невесте рассмотреть шрамы на голове. Флёр-де-Лис мгновенно забыла все свои упрёки и принялась утешать возлюбленного:       — О, боже мой! Бедный мой храбрый рыцарь, садись скорее, сейчас тебе принесут вина. Но что же с тобой случилось?       — Я поссорился с лейтенантом Маэ Феди, и он меня сильно ударил, но всё уже зажило. Тебе не о чем беспокоиться, моя прелесть.       — Но, дорогой Феб, это так ужасно! А из-за чего вы поссорились?       — Милая, ну зачем ты забиваешь свою прелестную головку всякими глупостями? Это всё дела прошедших дней. Подумай лучше о чём-нибудь приятном — например, о нашей будущей свадьбе.       — Да, через три месяца мы поженимся! — мечтательно улыбнулась Флёр-де-Лис, но тут же нахмурилась. — Поклянись мне, что ты не любишь эту цыганскую девчонку! И вообще забудешь про неё!       Офицер закатил глаза, но всё же ответил как можно ласковее:       — Клянусь, любовь моя, я её случайно встретил. И она даже пожелала нам счастья! Так что можешь быть спокойна.       — Как я рада, Феб!       С тех пор Флёр-де-Лис не мучила своего жениха упрёками, наоборот, сама старалась уделять ему побольше внимания. Она даже перестала приглашать к себе подруг, узнав, что Феба их общество раздражает. Сам капитан, отвыкший за несколько месяцев от такой заботы, а также от комфортных условий, чувствовал себя влюблённым. Теперь роль примерного жениха не доставляла ему неудобств — он действительно был рад обществу своей невесты и признавался ей в любви совершенно искренне. Госпожа Алоиза, наблюдавшая на ними, наконец-то была спокойна и довольна. Через три месяца она наконец-то выдаст свою двадцатидвухлетнюю дочку замуж! Словом, все были счастливы.

***

      После визита к Эсмеральде Клод всю ночь не мог сомкнуть глаз. Подумать только, девчонка ему отказала! Фролло ожидал от неё чего угодно — страха, слёз, упрёков, обвинений в смерти капитана, но никак не такого спокойного и вежливого отказа. Впрочем, в глубине души он был благодарен ей за эту мягкость. Даже своего солдафона она упомянула только один раз, причём в далеко не лестных выражениях, и это немного утешало священника — он, наверное, совсем сошёл бы с ума от мысли, что это ничтожество до сих пор царит в её сердце. Теперь же, когда поводов для ревности у него больше не было, он мог надеяться на исцеление. Цыганская ведьма далеко, остаток жизни она проведёт в тюрьме и больше не будет смущать его своими бесовскими плясками, и, может быть, через какое-то время он снова обретёт душевный покой.       Промучившись за такими размышлениями до утра, Клод решил отвлечься и съездить в один из самых дальних приходов, посещение которого всё откладывал из-за длительности пути. Теперь же мысль уехать на целый день показалась ему весьма заманчивой. Но первым делом надо навестить брата и Квазимодо.       Для начала Фролло зашёл к звонарю, принёс ему, как обычно, еды, предупредил о своём отъезде и велел вести себя хорошо, а затем ушёл собирать книги для Жеана — чтобы юнец не безобразничал в его отсутствие, нужно было его чем-то занять.       Не будь Фролло так занят своими страданиями, он наверняка обратил бы внимание на грустный вид своего подопечного. Мысли об Эсмеральде не давали звонарю покоя. К тому же вчера он видел толчею у Дворца Правосудия и знал, что на том процессе присутствовал и Фролло. С тех пор, как Квазимодо пришлось близко познакомиться с правосудием, он очень не любил суды и искренне сочувствовал обвиняемому, хотя, конечно, не знал, что это была его подруга. Однако этого хватило, чтобы испортить ему настроение на целый день.       Прозвонив к заутрене, Квазимодо вышел на площадь в ожидании Гренгуара. Поэт появился поздно и в крайне расстроенном виде.       — У тебя что-то случилось? — испугался звонарь.       — У меня две новости — плохая и хорошая, — сказал Пьер, которого в плохом настроении всегда тянуло на философствование. — Хорошая заключается в том, что я узнал, где Эсмеральда.       — Правда? — обрадовался горбун.       — А вот и плохая новость — она в тюрьме. Вчера её приговорили к пожизненному заключению за убийство капитана де Шатопера.       Квазимодо не мог этому поверить:              — Но Эсмеральда никогда бы никого не тронула! Это ошибка!       — Да, я знаю. Она никого не убивала и пыталась объяснить это судьям, но те не захотели её слушать. — Пьер горестно вздохнул и сел прямо на землю. — Теперь бедная девушка проведёт всю жизнь в подземной темнице, если ей кто-то не поможет. Я обязан ей жизнью и очень хотел бы её спасти. Но я не знаю, как это сделать! Я не справлюсь один.       Квазимодо какое-то время молчал, обдумывая услышанное. Затем положил на плечо другу свою тяжёлую руку и спросил:       — Ты знаешь, где её держат?       — Да, я подслушал разговор судей.       — Тогда я помогу тебе. Показывай дорогу.       Воодушевлённый Пьер тут же вскочил на ноги:              — Благодарю, друг мой! Вместе мы её спасём! — Но тут же он осёкся: — Постой, но куда мы её поведём? Боюсь, при нынешних обстоятельствах даже Клопен не захочет прятать её во Дворе Чудес.       — Я могу спрятать её в соборе, там она будет в безопасности. Стражники не имеют права преследовать человека в святом месте.       Этот план окончательно успокоил сомнения Пьера, и друзья, не теряя времени, тут же направились к тюремной башне, местонахождение которой хорошо знал бывавший в этих краях поэт. Идти им пришлось долго, так что к башне они подошли как раз в то время, когда большая часть стражи отправилась обедать.       Возле входа остался только один скучающий стражник, которого горбун сбил с ног одним ударом. Затем он с той же кажущейся лёгкостью сорвал с каменной двери тяжёлый замок, и Пьер, хотя и доверял другу, слегка поёжился от такой демонстрации силы.       Внутри башня была огромна и разветвлялась на бесчисленное множество коридоров. Гренгуар вчера успел услышать, что Эсмеральду должны поместить в самую нижнюю подземную камеру, поэтому приятели принялись искать путь вниз. К счастью, в подвале камер было куда меньше, чем наверху.       В подземном коридоре им попался ещё один стражник, но горбун и его свалил с ног. Тот ударился о землю и потерял создание, так что Пьер без труда снял с его шеи связку ключей.       Гренгуар предложил было проверить все камеры, но звонарь, ведомый каким-то смутным чутьём, указал на ведущий ещё ниже люк.       — Она там! — уверенно заявил он, и поэт не стал с ним спорить. Горбун и сам себе не мог объяснить, откуда взялась эта уверенность, но чувствовал, что этот люк приведёт их к Эсмеральде.       Со старым замком пришлось повозиться, но наконец крышка люка со скрипом открылась. Цыганка сидела на охапке соломы, обхватив руками колени и положив на них голову, а рядом с ней пристроилась беленькая козочка.       Услышав, как её зовут по имени, девушка подняла голову и, увидев знакомые лица, радостно подскочила:       — Пьер, Квазимодо, как я рада!       Привыкший лазать по колокольне звонарь ловко спустился в люк и помог сделать это Гренгуару, и Эсмеральда тут же обняла обоих. А затем Пьер подхватил на руки радостно блеющую Джали. Но на приветствия сейчас времени не было.       — Скорее бежим! — поторопил друзей горбун. Он помог подняться наверх Эсмеральде, а затем принял из рук поэта и Джали. Впрочем, Гренгуар, как только вылез сам, тут же снова взял на руки свою любимицу, которая не смогла бы идти по лестнице.       Четвёрка как можно быстрее поднялась наверх и покинула башню. Уже отойдя довольно далеко, они заметили, что их догоняет стража. Нужно было бежать, но Эсмеральда, босая и к тому же ослабевшая в тюрьме, не могла этого сделать. Квазимодо подхватил её на руки и побежал, а за ним — Пьер, рядом с которым скакала козочка.              — Нам лучше разделиться! — предложил Гренгуар, когда они оторвались от преследователей и перешли на шаг. — Джали ведь не сможет жить в соборе. Я лучше отведу её во Двор Чудес.       Квазимодо согласно кивнул, и поэт с козочкой свернули в переулок. Звонарь, всё ещё держа Эсмеральду на руках, направился к соборной площади.       Они уже подошли к собору, как вдруг на балконе богатого дома напротив Эсмеральда увидела знакомую фигуру. Феб! Он жив! Её накрыла волна облегчения, но тут же она заметила, что он не один. Рядом с ним стояла та белокурая девушка, его невеста, и рука капитана нежно обвивала её талию. Молодые люди были так заняты друг другом, что не обратили на беглецов никакого внимания, и душу цыганки затопили обида и разочарование.       «Значит, он жив, здоров и всё это время молчал! — подумала она, пытаясь сдержать слёзы. — Он мог вступиться за меня, но не сделал этого. Ему всё равно, даже если бы меня повесили!»       Последние остатки былых иллюзий растаяли, как дым, и где-то возле сердца появилось знакомое ощущение осколков льда. Но Квазимодо не дал ей грустить. Его тёплая и сильная рука крепче стиснула руку Эсмеральды, и он повлёк девушку за собой. По дороге он не переставал кричать:       — Убежище!       Квазимодо вихрем взлетел на колокольню, поднял запыхавшуюся Эсмеральду над головой и снова закричал:       — Убежище! Убежище!       Его крики подхватил народ.       Цыганка была спасена, и теперь никто не имел правда что-то с ней сделать. Собор стал её убежищем.