Неделя в коворкинге "Селестия"

Кэйа зевает и потягивается, едва не сверзившись со спины лошади — хорошо, что не стал по привычке выпендриваться и садиться без седла. Виски слегка ломит после вчерашнего, таки слегка перепил. Благо, кони здесь смирные, привычные к перебравшим намедни или неумелым седокам: перебирают ногами аккуратно, не тряско. Дилюк, хоть и не пил, тоже держится в седле неуверенно — видно, давно не практиковался. — Как же ты собрался везти меня домой, если на лошади не помнишь, как сидеть? — спрашивает Кэйа, поравнявшись на своей серой в яблоках с его гнедым. — Мотоцикл и лошадь — разные вещи, — говорит Дилюк напряжённо. — Проницательно! — Слушай, я в седле был последний раз лет в шестнадцать! Кэйа наклоняет голову набок, чтоб чёлка падала на лицо ещё больше, он знает, что так выглядит преувеличенно невинно. — Со мной? — спрашивает он, тщательно скрывая, что при этом движении его нешуточно повело. Дилюк не отвечает. Хлопает ладонью по шее гнедого, и конь послушно поворачивает в другую сторону. Выглядит это как расписная картина — солнечно, утренне-свежо и сочно-зелено, и Дилюк, напряженно замерший верхом, словно рванёт сейчас куда-то на подвиги. Не хватает ему доспехов и плаща, не хватает доброго меча. — Совершеннейшая пастораль, — шепчет Кэйа. Ну и кто тут рыцарь, спрашивается? Он слегка сжимает колени, чтоб направить лошадь следом. Они наворачивают круги по леваде, не то заигрывая, не то выписывая замысловатый танец, своеобразный такой, верховой и довольно задиристый. Дилюк старается держаться впереди, но при этом постоянно оглядывается, проверяя, на месте ли Кэйа, уголки губ его приподняты, потому что он видит, как Альбериха всё еще похмельно мутит. Затейник. Не выдержав, Кэйа тормозит серую, спрыгивает и утыкается ей в жесткую, пахнущую опилом и резким лошадиным духом гриву. Черти бы драли его вчерашнее отчаянное желание напиться. На радостях, разумеется, потому что вчера он выполз из леса зацелованный, растроганный и затроганный. Душевный подъём потребовал алкогольного переосмысления. Плата за это требовалась соответствующая, и, видимо, отложенная - когда он только проснулся, ему так плохо не было. Дилюк, описав еще круг, спешивается тоже. — Чем пахнет? — спрашивает он. — Лошадью… — не поднимая лица отвечает Кэйа. — Проницательно! — Эй, это воровство! — Ты не покупал право на единоличное использование дурацких шуточек. — Может, они и дурацкие, — Кэйа поворачивает голову, чтоб видеть лицо Дилюка, конечно, хмурое, — Но они тебе нравятся. — Отчасти, — он отбирает у Кэйи повод и тянет лошадей в конюшни, — Ты мне нравишься и с ними, и без них. Кэйа присаживается на корточки и обнимает руками колени. Сердцу становится тепло, возбуждённо и несколько растерянно — будто кто-то разлил кофе по столу. Взгляд тупо упирается в землю — много интересного, кстати, муравьи ползают, где-то трещит кузнечик и вон там, меж травинок, затерялся крохотный жёлтый кружок недозревшего одуванчика. Роса ещё не сошла и дрожит отражением облаков. Кэйа залипает в травяную микрожизнь и не замечает, как Дилюк возвращается и непринужденно садится рядом. — Эй, ты совсем закончился? — спрашивает он почти ласково. — Это ненадолго. Сейчас посижу, меня отпустит. — Лучше пойдём прогуляемся. Дилюк берет его за руки и тянет наверх — к солнцу, небу с настоящими, а не отраженными облаками, тянет к себе, чтоб прихватить ладонью за пояс заботливо. Они словно меняются вросшими уже в душу ролями — Кэйа не привык, чтоб о нём заботились, чтоб за руку держали, чтоб ему улыбались так. Только Дилюк так умеет, совсем незаметно, с затаённой какой-то нежностью. Кэйа очень похмельный и очень счастливый.