Меж ветром и пламенем

      Ниалл пождал губы, обречённо сверля взглядом закрытую дверь. Какая же всё-таки ирония, до абсурда: ещё вчера он сам погнал её прочь, а сейчас стоял у порога чужой комнаты, надеясь, что всё увиденное было какой-то нелепой ошибкой. Осечкой, оплошностью, глупым сном, в конце концов. Ниалл был готов уцепиться за любое, даже самое необоснованное пояснение из существующих, лишь бы не признавать, что ему не померещилось. Не могла же Никкаль и вправду вот так стоять посреди его спальни: полуголой, растрёпанной, с этим вот свойственным ей одной взглядом, от которого в груди щемило и сметало.       Она любила его, а не Ияра. Да, наивно и чуть, возможно, безнадёжно, но ведь любила: те слёзы не были игрой. Неужели одна ночь могла настолько радикально всё изменить? Она решила отказаться от него? Забыться, чтобы не было так больно? Безусловно он сам этому поспособствовал, но ведь чувства, в особенности столь крепкие, имели особенность проходить месяцами. Может, годами: его собственные не утихли даже за целых три. Почему же Никкаль позволяла Ияру так вальяжно обнимать себя? Интимно, развязно, чуть ли не пошло, будто бы они были вместе с давних пор. Мстила? Желала вызвать в нём сожаление?       Ниалл выдохнул сквозь стиснутые зубы, прошёлся вдоль коридора и обратно: мысли кружились в бешеном темпе, отдавая пульсацией в висках. На каждый вопрос находился ещё с десяток новых, уводя в вереницу домыслов и догадок. Казалось, что чем больше он старался найти ответ, тем явнее он ускользал прочь: как ему стоило поступить? Что стоило послушать: голос разума или же сердце, что теперь обливалось кровью где-то там внутри? Могла ли Никкаль простить его за нанесенную рану? А Нахрейн? Его чудесная, заботливая Нахрейн, с которой судьба обошлась не менее жестоко, чем с ним. Разве, ради всех Пятерых и Тиамат, он мог найти в себе силы самолично воткнуть ей второй кинжал в душу?       Она смотрела на него, как на спасительный свет в кромешной тьме: единственного родного человека, что у неё остался. Помнится, даже призналась, что пережила все те ужасы только потому, что вспоминала о нём, когда было особенно тяжко. Предать, бросить её на произвол собственного отца, что повинен в том, что с ней делали… Это было бы не просто подло, а по-настоящему жестоко. Он ведь предложил свадьбу как раз потому, что знал — в ином случае её бы нашли и вновь посадили на цепь. За что угодно: побег, посягательство на власть Пяти, отказ сотрудничать. Предлог был вопросом скорее формальным, чем фактическим. А так Энки бы не посмел тронуть жену героя страны: её бы все знали, почитали, охраняли, а не пытали в каких-то подвальных помещениях.       Разве он мог ставить вопрос её жизни и безопасности ниже эгоистичного желания быть с другой?       Как бы Ниаллу хотелось, чтобы вся эта ситуация не была такой. Где-то в самых дальних уголках души теплилась мысль, что лучше бы Нахрейн не возвращалась: не было бы ни выбора, ни мук совести, что он вновь может поступить неправильно. Хотя, что уж говорить, он и так успел нагородить целый ворох проблем, решать которые было сродни попытке прыгнуть в пасть ануннаки в надежде, что тебя не съедят в ту же секунду.       Ниалл потёр глаза, запустил пальцы в волосы, раздражённо расстрепав их по плечам. Он не понимал, на что злился больше: на себя, Ияра или обстоятельства, что вынуждали его непременно жертвовать благополучием близких людей. Он не спал всю ночь, метаясь, надеясь, размышляя, да только в итоге не нашёл и блёклого подобия решения. Напротив — сомнения лишь сильнее опутали сердце, кидая из крайности в крайность.       «Если бы я знал, что Нахрейн объявится почти сразу, как утихнет битва с Тиамат, то согласился бы на Трон Пяти. Тогда она была бы под моей личной защитой и без всяких официальных церемоний. Отец, конечно, остался бы во главе, но у меня была бы власть и ресурсы, чтобы уберечь её. Быть может, всё было бы иначе…»       Иначе, не покинь этот мир его мать, устроившая Нахрейн в Доме Детей после сражения под Ниппуром. Иначе, заметь он чуть раньше настоящее лицо Энки. Иначе, позволь он себе ответить на чувства Никкаль без страха, что и она оставит его. Так много иначе, которые бы спасли настоящее от вереницы разбитых сердец.        Но иначе не было. Ниалл последний раз глянул на дверь, что казалась почти аллегорией их с Никкаль отношений, и пошёл прочь. Куда угодно, лишь бы не думать, как за ней Ияр ласково прижимал её к груди и шептал то, что должен был шептать ей он. Быть может он уже никогда не узнает, какого это: вдыхать её запах и чувствовать мягкость кожи под пальцами. Быть может, Никкаль не простит сказанных слов, навеки отстранившись и закрывшись от него. Будущее неясной дымкой маячило вдалеке, и Ниалл лишь надеялся, что найдёт ответы раньше, чем последствия найдут его самого.       Он шествовал мимо студентов, комнат и преподавателей с абсолютно безучастным лицом. В нем сейчас было мало ректорского и куда больше обычного. Человеческого почти: впалые щеки, синяки от недосыпа и помятая рубаха, торчащая из-под плаща. На ней даже, кажется, было какое-то пятно от чернил, но Ниаллу было всё равно. Подумаешь, слухи поплзут. Куда важнее ему видилось привести себя в порядок морально, а не внешне: иначе разговор с Нахрейн закончится тем, что он наломает новых дров.       Лекции по оборонной магии мало походили на действенный способ встряхнуться, но выбора у Ниалла не было: обязанности перед студентами не имели свойства исчезать, когда его постигали сложности. Возможно, пара-тройка дуэлей с самыми продвинутыми ребятами и могла бы привести его в чувства, если бы он мог найти в себе силы колдовать. В таком состоянии одолеть его было по плечу даже тем нерасторопным оболтусам, для которых атакующие и защитные пасы ничем друг от друга не отличались, а главной стойкой для сражений был сон на любой из скамеек.       Пожалуй, сегодня их счастливый день. Когда ещё можно будет похвастаться, что ты сбил с ног не просто ректора Дома Льва, а прославленного спасителя Ура?       Титул был не менее чопорным и помпезным, чем и весь цирк после повторного заточения Тиамат, но ради поддержания шаткого мира между людьми и магами Ниалл был вынужден его носить. Иногда его узнавали на улицах: подходили, отдавали почести или какие-либо гостинцы. Все чаще и чаще в глазах читалась не ненависть и страх, а благодарность. Да, строй не сменился. Да, люди всё ещё были ниже магов, но теперь видели в них не своих угнетателей, а скорее… защитников.       Что уж говорить, если в его академию стали стекаться ребята со всех концов страны в надежде, что станут будущими героями и смогут использовать магию во благо, а не во вред другим. Ниалл не мог просто развернуться и оставить их, даже если дело было в одном занятии из возможных тысячи. Лица, полные восхищения и жажды обрести новые знания… Разве он имел право забирать эту возможность ради очередных неплодотворных часов размышлений о своих сердечных делах?

***

      Ниалл опустился на площадку, упрятав меч в ножны: тело его изнывало, а мир перед глазами плыл и вздрагивал в такт ударам на фоне. Если бы не многолетняя закалка, пожалуй, он бы просто свалился наземь сродни грузному мешку с овсом. Его последний партнер оказался на редкость проворным воздушным, и Ниаллу запоздало подумалось, что это был первый юноша, что смог задеть его меньше, чем за минуту.       — Ты славно показал себя, Аран. Если продолжишь в таком духе, то станешь одним из лучших, если не лучшим воздушным в Академии. Дом Льва гордится тобой.       — Благодарю вас, ректор. Я читал, что этим приёмом вы со старшей Никкаль защищали деревни на востоке, когда Тиамат вырвалась из заточения. Я никогда не чувстовал себя таким сильным!       Улыбка сползла с губ: с Никкаль он и правда… Комбинировал такие стойки и заклинания, что это казалось не просто магией, а настощим волшебством. Выше, глубже, особеннее, чем он когда-либо мог себе представить. С тех пор, как она стала главной советницей Энки, он и забыл об этом — столь редкими стали их встречи.       — Да, он называется «восьмёрка»: искусное сплетение скорости, точности и обороны. Признаюсь, что я сегодня слегка не в форме, чтобы показать его и остальным, но на правах победителя это можешь сделать ты. Уверен, что твои товарищи оценят по достоинству твоё упорство и ловкость.       — Вы это серьёзно? Я… я же никогда не учил.       — Это не сложно, поверь мне. К тому же, у тебя будет напарник. Можешь выбрать себе любого, кого сочтёшь достойным. Я бы, конечно, посоветовал Хаву, но, в конечном счете, это решать тебе.       — Нет-нет, я не гожусь для такого, правда. Кого я обучу? Это вас они слушают, вы один из героев, а я? Сын умирающего старика с окраины.       — Не просто старика, а одного из главных летописцев Ниппура.       — Бывшего летописца, — Аран горько усмехнулся и жестом указал на другого мальчишку. — Вон, лучше поручите это Атре, его хотя бы знают.       Ниалл покачал головой.       — Его знают из-за того, что он сын одного из Повелителей, а не потому, что он и правда хороший студент. Многие думают, что он поможет им в будущем устроиться поближе к Уру, но с его надменностью он вспомнит о других разве что на смертном одре, и то маловероятно. Я взял его сюда лишь потому, что мы с Римушем очень дружны, и я пообещал вышколить Атру в достойного приемника. Он себя заставить учиться не может, так что ты гораздо больше подходишь на роль временного преподавателя.       — Я… я не знаю. Конечно, я хочу стать примером для остальных, но я не умею объяснять. Показывать там, десять или сто раз повторять одно движение. Может, всё же позовете Атру? Хотя бы ради, ну, видимости порядка.       — Этому можно научится. Я сам был далёк от идеального образа учителя ещё лет шестьдесят назад. К тому же, я не прошу тебя заменять меня полностью: просто попытаться. Но раз уж ты так того желаешь, так и быть, я позову Атру, чтобы тот стал твоим партнёром.       Аран неуверенно кивнул, не веря, что его, сына простого человека, могли выделять в столь положительном ключе. Ветер вокруг встрепенулся, завертев песок под ногами. Сначала совсем легонько, а как Атра подошёл вплотную — почти в полную силу. Тот откашлялся, презрительно смахнув осевшую пыль с плеча.       — Из-за тебя, напарник, моя форма вся грязная. Ты хоть знаешь, сколько она стоит? Тебе такие деньги и не снились.       — Деньги не являются мерилом успеха, Атра, — Ниалл взмахом руки уложил поднявшийся вихрь. — Даже самый зажиточный человек легко может растерять богатства, будучи глупым и чрезмерно самоуверенным. Именно поэтому тебе стоит обучиться смирению и щедрости. Твоя дорогая форма не делает тебя лучше или выше других.       — Пф, вы говорите прямо, как мой отец, аж тошно становится.       — Было бы странно, утверджай я иначе. У нас с ним схожие взгляды относительно твоего воспитания, так что ты прямо сейчас прекращаешь оскорблять своих товарищей и берёшься их учить вместе с Араном.       — А что, если я откажусь? — тот показательно скрестил руки. — Больно мне это надо.       — В случае отказа тебя ждёт наказание: переписать правила Дома Льва и Устав Пяти тридцать раз к завтрашнему вечеру. Не думай, что если ты мой племянник, то я буду делать поблажки. Поверь, злить меня последнее, что стоит делать, если, конечно, ты не хочешь вылететь из Академии и стать позором своей семьи.       Видимо, угрозы всё же взымели должный эффект: Атра презрительно скривился, но больше спорить не стал. Не будь Ниалл столь вымотан, то добился бы если не принятия, то, как минимум осознания с его стороны: это был крайне важный шаг на пути к исправлению. А так… Так ему хватало простого послушания. Пока что.       — Отложите все лишние вещи, снимите с себя украшения и возьмите тренировочные мечи. Я укрою их защитной прослойкой, и тогда вы сможете начать.       — Конечно, ректор.       — Только быстро, одна нога здесь, другая там.       Кажется, его слова восприняли буквально. Аран не просто побежал, а рванул со своего места. Ниалл хотел было одёрнуть его, но поздно: тот со всего маху врезался в Атру, застегивающего подсумок. Послышались крики, ругань, а следом кубарь из двух мальчишек покатился по всей площадке. Сумка же отлетела в сторону, раскрывшись и вытряхнув из себя всё содержимое. В основном то были свойственные магам вещи: амулеты, руны, пара учебников, но и кое-что неожиданное там тоже нашлось.       Письма.       Ниалл аж застыл, всматриваясь в знакомый герб на печати. Он бы узнал его из тысячи: золотистый лев его собственного авторства был символом академии больше двух десятков лет. Его бы не стали ставить просто так, разве что содержимое предназначалась вовсе не студенту первогодке, а лично ему. Собственно, Ниалл не мог припомнить хоть одного случая, когда для личной или неофициальной переписки использовалось подобное оформление. Конечно, рыться в чужой собственности было некрасиво, но внутренне чутье подсказывало, что не просто так эти письма оказались спрятаны в сумку подальше от лишних глаз.       Будь они и правда для Атры, то уже были бы в его комнате, к тому же давно распечатаны. Даже, если предположить, что он получил их сегодня и просто не успел отнести обратно, то возникает вопрос: разве можно было получить не одно, а целых три письма одновременно?       Ниалл нахмурился, сел на корточки, поднимая свитки. Самый длинный из них был совсем новым: на нем не успели образоваться неровности. Два других же отдавали легкой желтизной, что только укрепило подозрения Ниалла. Они не могли прибыть в одно и то же время.        Неужели мой собственный племянник не просто заносчивый малец, а настоящий вор?       Не без опасений Ниалл сковырнул печать, попутно скрывая более старые письма за пазухой. Атра всё ещё спорил и кричал на своего неудачливого напарника, что, хоть и было прескорбно, но не столь значимо: куда важнее был возможный факт сокрытия кражи. Причем, если его догадки верны — неоднократной. Взгляд бегло пробежался по заголовку, подмечая как и дату в несколько недель назад, так и до боли знакомый почерк. Такие аккуратные буквы могли принадлежать только одному человеку. Вернее, магу.       Тиамат и все лахаму Иркаллы, это письмо Римуша. Причём, как и я подозревал, адресовано оно вовсе не его сыну.       Собственное имя смотрело на Ниалла почти с издевкой, расходясь чернилами и завитками. Дальше вчитываться не было смысла, этого было достаточно, чтобы понять очевидную истину: Атра намеренно укрывал от него сообщения брата. Каким образом он смог их перехватить было неясно, но, честно говоря, у Ниалла не было ни малейшего желания вести расследование.       Игнорируя нарастающую слабость и присутствие остальных студентов, он сжал пальцы. Ветер загустел, выгнулся, а следом устремился прямиком к виновнику, усердно счищающему грязь со штанов. Атра не успел даже ойкнуть, как был силком притянут к нему вплотную.       — Ч-что вы делаете? Отпустите меня!       — Не раньше, чем ты объяснишь, почему в твоём пользовании оказались письма, не предназначенные тебе.       — Вы рылись в моей сумке?!       — Значит, ты не отрицаешь свою причасность.       Поняв, что невольно выдал себя, Атра прикусил губу. Попытался дёрнуться, да бестолку: воздушное кольцо держало пуще цепей.       — Будешь глупить — станет хуже. Гораздо хуже.       — Значит так вы обращаетесь со своими учениками? Обвиняете, так ещё и насильно удерживаете, как собак на привязи. Да я папе пожалуюсь!       — Поверь мне, я ещё проявляю снисходительность. Знаешь ли ты, как по закону Пяти наказывают за кражу? Твой отец как раз занимается вопросами гражданской безопасности… Ты должен знать.       Лицо Атры побледнело, став почти серым. Ниалл же, ясное дело, не собирался сдавать его Псам, но урок преподать должен был: увы, племянник был из тех, кто подчинялся не словам, а силе.       — Я ничего не крал!       — Неужели? Тогда поделись со всеми, каким образом три письма с гербом академии оказались в твоих руках раньше, чем прошли через меня?       Ниалл вынул нераскрытый свиток, показывая остальным, что не врал: даже слегка потрепанный, тот выглядел внушительно. Взгляды студентов стали тяжелее, острее. Некоторые показательно отступили на пару шагов от Атры, другие же принялись перешёптываться, попутно прикрывая собственные вещи. Среди всей толпы не нашлось ни одного, кто попытался бы заступиться за него, как то часто бывало с другими. Да, возможно, они просто не хотели сойти за соучастников, но Ниалл знал разницу между страхом и нежеланием.       Атра действительно был изгоем среди сверстников.       — В библиотеке нашёл. Как они туда попали — не знаю, может, их там забыли и выронили, вот я и подобрал.       — Такие письма где попало не валяются. Тем более, если уж на то пошло, Суэн бы никогда не оставила их без внимания. Прежде чем лгать, стоило хотя бы слегка подумать, Атра. Я разочарован в тебе.       Тот фыркнул, однако спорить не стал. Ниалл убрал письмо обратно и развеял магию: путы спали, рассыпавшись на едва заметные искры. Взгляд однако не утратил осуждения, предупреждая, что любая попытка скрыться будет расценена, как уклонение от наказания.       — Можете исключать, если так того хотите… И так уже выставили негодяем на глазах у всех, мне терять нечего.       — Безусловно, Римуш узнает о твоем проступке, но я бы хотел узнать причину, по которой ты зашёл так далеко. Для обычного хулиганства или протеста это слишком весомое нарушение.       — Это не ваше дело. Письма у вас, так оставьте меня уже в покое.       — Это полностью моё дело. Не только как ректора, но и как адресата этих самых писем.       — Что вы хотите, чтобы я сделал? Раскрыл душу сброду, который меня ненавидит с самого первого дня? Да, конечно, прямо сейчас начну.       Ниалл выгнул бровь, жестом указывая сначала на потрёпанного Арана, а следом и на остальных студентов, что толпились у края площадки.       — Никто не относился к тебе предвзято, пока этого не стал делать ты. Этот сброд, как ты выразился, лишь справделиво отвечает на твоё собственное отношение к ним. Они заслуживают знать, с кем именно делят кров и хлеб. Я же заслуживаю знать, почему мой собственный племянник позволяет себе подобное попустительство.       — Я. Ничего. Не. Скажу. Если передумали исключать, то избавтье меня от этих пафосных бредней про воспитание, я сыт ими по горло и дома. Просто накажите, и мы разойдемся на этом.       Раздражённый вздох сорвался с губ: Ниалл еле сдерживался, чтобы не отбросить вежливость и не показать, насколько злым он и правда мог быть.       — Две недели будешь помогать Суэн в библиотеке, а после займёшься созданием тренировочных мишеней для остальных под присмотром Балиха. Ему как раз не хватает крепких рук для лепки. Возможно, физический труд отучит тебя от высокомерия. Вопрос твоего исключения я обсужу с твоим отцом.       — Лучше бы исключили, честное слово. Это же такое унижение.       — Довольно разговоров.       Ниалл махнул рукой, подзывая коренастого сторожилу. Тот помогал с охраной и порядком в Академии не меньше лет, чем Суэн следила за сохранностью учебных пособий. Разве что, в отличии, от неё, он был магом, пусть и не самым смышлённым.       — Убедись, что Атра не натворит глупостей. Если будет пытаться, то сообщи мне. Что насчёт занятия, — Ниалл окинул взглядом студентов, — то на сегодня оно окончено. На следующее повторите оборонительные стойки и отточите хват рукояти. Всем всё ясно?       — Да, ректор.       — Свободны.

***

      Ниалл сел в кресло, вытащил письма. Несмотря на лёгкость пергамента, они казались непосильным грузом на ладони. Было ли в них что-то важное? Как давно Римуш отправил их из столицы? И что самое странное: почему Атра решил рисковать своим положением, чтобы их выкрасть, если не знал содержания? Или всё-таки знал?       Звучит, как нелепица пьянчуги, которому мерещатся заговоры там, где их попросту нет. Конечно, преступление тяжкое, но скорее всего он просто так привлекал к себе внимание. Надеюсь.       Ниалл успел перебрать в голове все возможные новости, которые там обнаружит, начиная с отставки и заканчивая призывом вернуться на пост генерала под командование брата. Натянутые до предела нервы, дрожащие пальцы — всё его естество страшилось неизвестности, спрятанной меж строк.       Сглотнув, он развернул первое письмо. Прошелся по неровным граням, повертел в руках. От бумаги пахло дорожной пылью и кожей, чернила же наполовину выцвели, но при этом не растеряли особого голубого оттенка: тот получался при добавлении редкой пыльцы. Свеча рядом дрогнула, осветив первые буквы, и Ниалл принялся читать.       Мой дражайший брат,       Верю, что это письмо найдёт тебя, когда ты уже вернёшься в Дом Льва. Увы, я не смог присутствовать на пире в честь Великой Победы из-за похорон Элишвы, но знай, что я уважаю твой отказ от Трона Пяти. Ты никогда не стремился к власти даже в бытность генерала и вряд ли бы смог вынести лицемерие высших магов. Я бы тоже предпочёл отказаться, но отдавать бразды правления в руки одной из фавориток Энки слишком опасно. Надеюсь, что со своего места смогу помочь тебе в нуждах, хотя, конечно, как одному из заслуженных спасителей Ура, тебе и так положены все высшие почести.       Однако я пишу тебе не за этим: признаюсь, что и сам долгое время не мог в это поверить, да только слишком часто слышал разговоры псов, чтобы счесть это выдумкой или игрой слуха. Мне кажется, нет, я более чем уверен, что тем самым особым заключённым в «Плачущей Матери», личной тюрьме Энки, был вовсе не Кингу, а Нахрейн. Понимаю, как это прозвучит для тебя, мол, как это так, Нахрейн? Она же изчезла, погибла столько десятков лет назад! Я тоже в это верил, помнишь ведь, как горько рыдал… Но, прошу, не отметай мои слова слишком поспешно.       После того, как я прошёл Церемонию Посвящения, то всё чаще и чаще замечал, как патрули псов улетают на какие-то поиски. В детали меня не посвящали, но я постоянно слышал обрывки про «улизнувшую узницу со шрамом на груди». Понимаешь ведь, к чему я клоню? Не злись на меня за это, но я знаю, что у Нахрейн после войны остался там шрам. Прошу, так же не думай, что я как-то соблазнял её в ту пору, хоть и питал к ней огромную симпатию. Этот шрам я совсем случайно заметил, когда мы раздавали книги сиротам в домах: один ребенок так потянул за её платье, что обнажил ей весь верх.       Ах, кажется, я слегка отвлекся, прошу меня простить.       Ты, скорее всего, сейчас трёшь переносицу и думаешь: Римуш, ты такой самонадеянный, женщин со шрамом на груди может быть с целый десяток! Может. Но я… Не знаю, как сказать, я чувствую, что это она. Прошу, Ниалл, если она и правда сбежала, если её и правда держали в этой страшной тюрьме лахаму знает за какие провинности (она ведь ангельское создание, что и мухи не обидит), то помоги ей. Я был бы счастлив приютить её у себя, как свою фаворитку, дать хоть какое укрытие, да только вот я не уверен, что Нахрейн согласилась бы на подобные жесты с моей стороны.       Я попробую узнать больше, дорогой брат, а ты будь готов, что она может попытаться найти тебя.       П.С. Пригляди за Атрой, когда он вернется в Академию. Знаю, что просил тебя быть с ним строгим, но сейчас ему нужна поддержка: смерть Элишвы слишком по нему ударила. Если с ним возникнут проблемы, то напиши мне и я прилечу к тебе, как только смогу.       Да не угаснет вечное пламя Пяти.       Сердечно твой Римуш.       Ниалл втянул воздух сквозь сжатые зубы, спешно перечитал письмо. Ещё раз. И ещё, словно слова могли исказиться в процессе, сложившись в иные предложения. На первый взгляд в откровении Римуша не было новой информации. Про тюрьму и преследования он узнал от Нахрейн, про смерть Элишвы и восхождение брата на должность Повелителя — уже от отца после официального отказа с его стороны. Даже давняя симпатия Римуша к Нахрейн не была секретом: тот как-то омолвился, что ему не повезло родиться в первой десятке, ибо его брак был определен с рождения, а Ниалл мог спокойно выбирать себе в жёны таких красавиц, как она.       Прочитанное не должно было его удивить, однако в висках пульсировало, а сердце билось чрезмерно громко: истошно почти, срываясь на кульбиты в груди. Поданные в таком виде детали складывались в абсолютно иную картину, чем он мог бы представить, зная каждый факт отдельно друг от друга. Возможно, решение буквально лежало прямо перед ним, и для него не нужно было выворачиваться наизнанку, придумывая изрщерённые планы.       Ниалл вскочил с кресла, прошёлся по кабинету, сминая и разминая пальцы. На кончиках сгустились потоки, сам же воздух вокруг словно бы заволновался пуще прежнего, скинув с полки какой-то пыльный сверток. Остальные два письма лежали нетронутыми, но Ниаллу нужно было для начала переварить первое и, пожалуй, самое важное из них.       Наверное, Атра прочел его, когда ездил в Сиппар к Римушу на похороны, датировано оно как раз парой лун тому назад, чуть позже, чем он вернулся для первых промежуточных экзаменов… Это бы могло пояснить, почему его и без того тяжкое поведение стало окончательно отвратительным: он мог воспринять упоминание Нахрейн, как попытку заменить собственную мать сразу же после её смерти. Дети особо чувствительны к потере близких, а Атра не знал, что его отец женился исключительно по расчету.       Что уж говорить, Ниалл и сам не ожидал, что Римуш сохранит свои чувства за все прошедшие года. Его собственные угасли куда быстрее: сначала пустоту от потери заполнила Рин, пускай и всего на пару лун, а после смерти матери — Никкаль. Яркая, отважная и неукротимая, как лесной пожар, она стёрла его боль, подарила смысл, и он смог, наконец, собрать себя по крупицам обратно. Нахрейн стала его прошлым, далёким, как блеклый туман, и даже неоднократные попытки возродить былое не помогли его сердцу вспыхнуть вновь.       Когда-то я ревновал Нахрейн к Римушу, боялся, как бы она не предпочла его мне, а сейчас… Сейчас я ничего не чувствую. Как же всё изменилось с тех пор.       Если его брат взаправду был готов пристроить Нахрейн у себя и обеспечить её всем необходимым, если до сих пор любил её, то разве это не решило бы все его текущие проблемы одним махом? Как минимум, у Римуша была возможность скрыть её от посторонних глаз или же наоборот — показательно объявить своей женщиной, заплатив за осовбождение от срока под собственную ответственность.       Ниалл помассировал виски, отпил из ковша чистой воды, стараясь не поддаться желанию тут же сесть и написать ответ. Его, конечно, стоило отослать в ближайшее время, но не раньше, чем сама Нахрейн согласится на такой шаг. Римуша она вполне уважала, но, пожалуй, ни о какой любви с её стороны и не речи не было: ни тогда, ни сейчас. И всё же это было лучше, чем совсем ничего.       Два других письма были напрямую связаны с первым: во втором Римуш окончательно подтвердил, что узницей была Нахрейн, а поиски псов не увенчались успехами. Так же он попросил сообщить ему, не видел ли он её, и если да, то правда ли она оказалась поздним магом, как то твердили слухи. К письму прилагались серьги от его почившей жены с пожеланием подарить их Нахрейн, как доказательство, что он не отказывается от своих слов.       Последнее, самое поздее письмо, было написано после разосланных приглашений на свадьбу: Римуш заподозрил отсутствие обратной связи с его стороны и настоятельно просил разобраться, кто и почему саботирует их переписку. Высказал подозрение насчёт Пятёрки, а также не стал отрицать возможную причастность сына, намекая, что они крупно поссорились накануне смерти Элишвы. И, что самое неожиданное, упомянул Никкаль:       Я помню, с какой трепетностью ты рассказывал мне о ней после смерти матери, как часто хвалил её упорство, несмотря на то, что взял под свое попечительство не только её, но и трех других ребят. Она всегда всплывала в твоих письмах то тут, то там, в особенности, когда тебя вновь одолевали сомнения насчёт правильности своих действий. Кажется, ты даже прозвище ей дал, милое такое, Искорка или Огонёк? Не знаю, что у тебя сейчас в голове и на душе, но со стороны мне стало казаться, что эта девчушка стала тебе особо дорога. Куда больше, чем просто подопечная, которую ты обучаешь.       Я могу ошибаться, Ниалл, но я не думаю, что в тебе остались чувства к Нахрейн. Ты даже не вспоминал о ней последние лет так пятнадцать, а, может, и того больше. Знаю, что сам просил тебя присмотреть за ней, но не ждал, что это закончится подобным образом. Прозвучу самонадеянно, но я бы не хотел для тебя моей судьбы. Браки ради какой-то выгоды или цели — гиблое дело. Элишва была обходительной и милой, но даже общий ребенок не смог нас сплотить и растопить моё сердце. Она была несчастна все двадцать лет, что прожила со мной бок о бок. Нахрейн не заслуживает подобного.       Настоятельно прошу тебя одуматься, пока не поздно. Я постараюсь cделать всё возможное, чтобы не дать псам выйти на её след и если что подготовить безопасное прибежище для Нахрейн. Если ты не ответишь на это письмо, то, подозреваю, мне придется лично приехать и разобраться в происходящем.       Да не угаснет вечное пламя Пяти.       Сердечно твой Римуш.       Ниалл невесело хмыкнул, откинувшись на спинку кресла. Римуш почти слово в слово повторил аргументы Ияра: пожалуй, уж теперь отрицать их правдивость было бесмысленно. Как и собственные чувства, которые он, наконец, мог выпустить на волю. Совсем немного, но Нахрейн стоило знать истинное положение вещей. Он желал ей счастья, желал, чтобы она была в порядке… Но если был иной выход, то Ниалл был готов попытаться его найти.       Я знаю, что это будет больно. Я так не хочу, чтобы ты страдала и ненавидела меня, но притворяться всё время выше моих сил. Я так долго пытался поступить верно, что и сам не заметил, как раз за разом ранил близких мне людей.       Письмо вместе с остальными двумя было аккуратно свернуто и отправлено в нижний ящик стола. Туда доступ был только у самого Ниалла, что существенно уменьшало шанс повторной кражи. На всякий случай он наклеил вокруг замка несколько простых амулетов и начертил две защитные руны: это должно было послужить дополнительной мерой безопасности.       Следом же, расправив складки на плаще, Ниалл покинул кабинет.

***

      Ниалл не увидел, как она пришла. Он услышал. Надрывной всплеск воды, подрагивающая гладь чая в чашке: магия, накопленная за долгие годы бытности простым человеком, пронизывала пространство. Как воздух, как влага, как часть природы. Казалось, он мог зачерпнуть её пальцами, почувствовать на коже подобно потокам ветра.       — Ты как раз вовремя. Чай ещё не успел остыть.       — А я думала, что смогу, наконец, застать тебя врасплох.       — Поверь, ты сделала это ещё тогда, когда появилась на моём пороге спустя все эти годы.       Плечи Нахрейн дёрнуло смехом. Она смущённо потерла запястье, подошла ближе, глядя на него с такой щемящей нежностью, что Ниалл был готов провалиться в самые недра земли от клокотавшей внутри вины. Её рука, теплая и сухая, накрыла его, и он не нашёл в себе сил отстраниться: лишь позволить ей привычным жестом погладить костяшки.       — Ради этого момента стоило пережить все те ужасы: твое лицо поменялось в выражениях пятнадцать раз за одну минуту.       — Не говори так, прошу. Ты до сих пор дёргаешься от шагов и звуков закрывающейся двери, а меня удивить можно и более простыми способами. Для этого вовсе не обязательно исчезать на двадцать с лишним лет.       — Прости, — Нахрейн прикрыла глаза, прильнув к его груди, — мне не так больно, когда я пытаюсь шутить об этом. Ияр часто говорил, что смех работает, как лекарство, вот я и…       Её голос оборвался на полуслове, перейдя в надрывной вздох. Словно подхватив порыв своей хозяйки, водопад вдалеке забурлил, вспенился, выплёскивая брызги резкими толчками. Ниалл же стоял, не зная, имел ли он право обнять её сейчас: как он мог, когда собирался собственными руками разрушить то хрупкое счастье, что она только обрела?       — Ияр говорит всякое, ты же знаешь. Если на тебя накатывает, то лучше просто выплеснуть эти эмоции, как ты сделала тогда. Тебе ведь полегчало, не правда ли?       — Полегчало. Я, конечно, заплакала тебе всю рубашку…       — Моя рубашка — сущая мелочь по сравнению с твоим состоянием. Давай ты сейчас выпьешь чаю, он как раз хорошо успокаивает нервы, и только тогда мы… поговорим.       — Ты всегда знаешь, что мне нужно. Спасибо, Ниалл.       Нахрейн шмыгнула носом, прогоняя невольные слезы и поправляя складки пышного платья: оно было почти комично огромным, но ей не хотелось, чтобы все видели, насколько худой она теперь была. К счастью, юбка была достаточной длины, чтобы скрыть выпирающие кости и множество синяков.       — Может, принести тебе еды? Мне сказали, что ты не появлялась на обеде уже два дня. И в комнату еду не просила принести, хотя я говорил, что ты всегда можешь попросить здесь любого о помощи.       — Я не хочу никого напрягать, правда, да и с аппетитом всё ещё остались сложности. Чая мне будет достаточно сейчас.       Ниалл нахмурился, аккуратно позволив себе отодвинуть ворот на её шее: как он и думал, ключицы всё ещё выпирали подобно острым скалам. Нахрейн застыла, чуть было не отдернувшись, но сдержала порыв, вцепившись в ткань до посинения. Заметив это, Ниалл убрал руку и неловко кашлянул.       — Я больше не буду так делать. Просто волнуюсь, чтобы ты не голодала. Тебя не тошнило?       — У меня такое бледное лицо?       — Совсем немного, — Ниалл попробовал выдавить из себя ободряющую улыбку, — но, может, это просто из-за волос.       Тёмные, кудрявые, они лежали на её плечах пышным полотном: он всё ещё помнил, какими они были на ощупь, как часто она позволяла ему заплетать себе косы и другие прически в их совместном прошлом.       — Понимаю, я тоже скучаю по своего старому загару. Без него мне самое то пугать твоих студентов по ночам, совсем как призрак из детских легенд. Будь тут ещё и Римуш, он бы неприменно пошутил об этом.       — Сомневаюсь. Он всегда считал тебя исключительно красивой.       — Считал. А сейчас от меня мало что красивого осталось, так… Разве что выпить несколько пинт пива и смотреть на меня ночью.       — Вообще-то до сих пор считаю, и пить для этого мне абсолютно необязательно.       Ниалл захлопал глазами, Нахрейн же так и застыла с кружкой в ладонях, растерянная и потрясённая. Они почти синхронно переглянулись и повернулись в сторону входа в беседку, где, облокотившись на арку, стоял Римуш. Его не смущало ни вторжение в чужой разговор, ни внезапное, как гром среди ясного неба, появление: на изрядно загорелом лице сияла ослепительная улыбка.       — Ты? Откуда ты тут?       — Оттуда же, откуда и ты, милая Нахрейн. Прилетел из Ура. Вон видишь походный костюм и конь мой верный за спиной стоит, — он сделал шаг в сторону, показывая гнедого жеребца. — Да ведь, Муджи? Кто у меня хороший парень?       Конь довольно фыркнул, за что Римуш погладил его по морде и угостил парочкой сухарей.       — Я, конечно, счастлив тебя видеть, но о таких сюрпризах все же стоит предупреждать, я бы хоть комнату приготовил, встретил бы, как следует, да и мы с Нахрейн бы… не были в таком сильном шоке, как сейчас.       Ниалл говорил максимально вежливо, да только в душе волосы хотел на себе рвать от абсурдности ситуации.       — Я-то предупреждал, да только ты, видать, ни одно из моих писем так и не прочел. Или не получил, тут уж не знаю.       — Писем? Ты писал Ниаллу? Он мне ничего не говорил об этом.       — Ещё как писал, даже, вон, просил приглядеть за тобой, бедовой девицей, как только узнал, что ты и правда жива, и я не сошёл с ума в свои четыреста лет. Не наговаривай на себя только, твоя красота никуда не ушла, подумаешь легкая бледность на лице, у меня вон морщины под глазами и ничего.       — Э-э-э-э, — Нахрейн как-то смущённо заёрзала, отпив из чашки слишком спешно, — спасибо, наверное? Прости, я просто… Мне всё ещё кажется это какой-то глупой шуткой. Ты и правда тут? Это не моё воображение?       — Конечно, тут, смотри.       Римуш пересёк пространство меж ними, положил ладонь на щеку. Большая и шершавая, она обхвативала половину лица, и Нахрейн почувствовала себя абсолютно неловко: её касался иной мужчина. Поглаживал по скулам, улыбался так по-своему тепло, что это почти походило на открытый флирт.       — Чувствуешь же, да? Я бы конечно с удовольствием побыл бы и твоей фантазией, но сейчас я абсолютно точно настоящий. Голодный, конечно, но настоящий.       Ниалл кашлянул, привлекая к себе внимание. Римуш, словно очнувшись, сделал шаг назад и неловко пригладил волосы.       — Извиняюсь, я не думал ничего такого, правда. Лишь захотел убедиться, что Нахрейн и вправду из плоти и крови, а не кукла какая-то там или ещё что. Отрадно видеть, что она все же добралась до тебя в безопасности.       — Спасибо, что помог замести следы, дав псам ложные наводки. Твои письма я прочёл, просто, увы, только пару часов как. Атра постарался на славу, спрятав их у себя. Твои догадки оказались верны.       — Вот же малой. А я-то надеялся, что до этого не дойдет.       — Атра? Что ещё за Атра?       — Да так, один маленький негодник, которому стоит поучиться манерам, — Римуш умоляюще взглянул на Ниалла, безмолвно прося не говорить Нахрейн, что тот был его сыном. — Украл мои письма, из-за чего я стал думать, что Ниалл забыл о своём родном брате.       — Я бы не смог, ты же знаешь, как я ценю и уважаю тебя. Я хотел сегодня же написать тебе ответ, но ты уже и сам приехал.       — Я бы в любом случае приехал, ты же позвал меня на свою… свадьбу. Видел и коня Никкаль, как она отрегировала на эту новость, м? Или ты еще не рассказал ей?       — Никкаль? — Нахрейн стиснула кружку ещё крепче, чувствуя, как паника от незнакомых имен все нарастает. — А это кто? Твоя сестра, Ниалл? Не помню, чтобы твоя мама хоть раз о ней говорила, да и ты тоже.       — Постой, ты в самом деле не знаешь о Никкаль?       Бровь Римуша осуждающе поползла вверх. Нахрейн же нахмурилась, вопросительно уставившись на Ниалла, отчего тот заметно напрягся: пальцы сжали запястье, а взгляд лихорадочно забегал по помещению.       Что-то тут не так. Что еще за Никкаль?       — Н-нет, а должна? Она так близка к Ниаллу или?..       — В определенном смысле — да.       — Римуш.       — Что? Я думал, что хотя бы одна из них знает о другой.       — Никкаль знает, — Ниалл устало потёр преносицу, видимо, смирившись с неизбежным. — С Нахрейн я как раз хотел поговорить, но ты очень вовремя зашёл.       — Оу, неловко получилось. Я тогда… это… отойду Муджи пристрою в стойла и подойду, как вы закончите. Думаю, подобные беседы лучше вести с глазу на глаз. Извини, что я поднял этот вопрос, я не знал, как обстоят дела.       — Ничего, это уже исключительно мои проблемы. Может, и хорошо, что ты заговорил об этом, мне не придется выдумывать глупые предлоги.       — Да, точно. Ну тогда до скорой встречи. Только это… аккуратно, ладно? Я не хочу, чтобы Нахрейн плакала.       Ниалл прикрыл глаза, стиснул челюсть. Казалось, что он еле сдерживался: даже воздух вокруг заходил ходуном, взбудораженный и необузданный.       Я тоже, Римуш, я тоже… Но она будет плакать, и мы оба это знаем. Я второй раз за эти два дня доведу небезразличную мне женщину до слёз. Чувство абсолютно скверное.       Ему было страшно смотреть на Нахрейн: на свою самоотверженную, чуткую Нахрейн, которая страдала, когда находила раненную птицу или нечаянно наступала на любое насекомое. Она ему доверяла, всецело, так, как никому на этом свете, а он стоял, понимая, что не может оправдать этого доверия. В последнее время он только и делал, что подводил других, ломая и кромсая души сродни ветхим веткам.       — Это… это твоя, — её голос уже был полон горьких слёз, — возлюбленная? Римуш так говорил о ней, будто бы ты…       Рёв воды оглушал, разливаясь в висках пульсирующей болью.       — Нет, я не спал с ней и не встречался за твоей спиной. Я бы не смог поступить с тобой подобным образом.       — Тогда кто? Кто она тебе, Ниалл? Пожалуйста, не лги мне… Я… не вынесу, если и ты, — Ниалл заметил, как задрожали её ступни из-под подола, — если и ты предашь меня.       Слова ударили по Ниаллу со всей силы: наотмашь, как плеть. Внутри что-то сломалось, и он приятнул её ближе, укутывая в объятия. Почему? Может, чтобы заглушить собственную совесть? Может, чтобы не корить, что обошёлся с ней слишком жестоко, как чуть ранее с Никкаль?       — Она — важный для меня человек. Когда ты исчезла, а моя мать погибла, Никкаль помогла мне вновь обрести смысл в жизни и встать на ноги. Мы встретились в том самом Доме Детей, где ты была настоятельницей: родители бросили её с братом, и я забрал их и ещё двоих магов оттуда. Стал их наставником в вопросах магии, помог устроиться сюда, в Академию. Мои чувства к Никкаль…       — Чувства? Значит, все же… Все же эта Никкаль тебе не безразлична.       Её голос был сиплым и тихим, почти неслышным меж складок его плаща.       — Я бы так хотел сказать, что нет. Всё было бы проще, легче… Я гнал эти чувства ещё задолго до твоего возвращения, верил, что они не только безответны, но ещё и пагубны для нас обоих. Верил, что она найдёт счастье в ком-то ином, а мне больше не придется терять. Я так устал терять, Нахрейн… После того, как ты ушла из моей жизни, я всё время видел смерть и запретил себе любить, чтобы никто больше не разделил твоей судьбы. И все же она сумела тронуть моё сердце, несмотря на все мои попытки избежать этого.       — Тогда зачем… Зачем ты делал вид, что любишь меня? Зачем вспомнил о нашей клятве? Зачем позвал замуж? Зачем обманывал?       Зачем? Зачем? Зачем?       — Потому что думал, что смогу вновь полюбить тебя. Потому что хотел защитить. Потому что ты так искала во мне поддержки, что я просто не мог отказать тебе. Когда ты рыдала у меня на плече, когда твои руки тряслись от каждого движения, а кошмары не давали спать я просто… Как бы я мог просто взять и оставить тебя? Разве я мог? Тебе было некуда идти, не к кому обратиться, я просто… Не видел иного выхода, чтобы уберечь от боли.       — Нет, нет, нет…       — Прости меня, Нахрейн. Прости.       — Нет, как же так, я… Я ведь думала, что ты и правда хочешь быть со мной. Что, наконец, черная полоса в моей жизни закончится, и я буду, — чашки на столе треснули, как и её сердце, что билось о рёбра раненым зверем, — буду вновь счастлива.       Пальцы Ниалла сжали хрупкие плечи, губы же уткнулись в пряди, отдающие ароматом прелой соломы: как бы он хотел хоть как-то помочь ей прежить эту правду. Смазать горечь, уберечь от очередного падения в самые глубокие недра безысходности. Увы, все, что ему оставалось — это гладить её дрожащую спину, давясь рыданиями, что оседали на языке горьким ядом.       — Я хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы у тебя было всё хорошо, как когда-то давно. Правда, я бы отдал всё, чтобы ты никогда больше не страдала, но не могу ничего поделать с тем, что полюбил другую. Пятеро мне свидетели, я годами пытался забыть Никкаль, но так и не смог убить в себе эти чувства. А тебе сказать боялся, ибо ты была в таком состоянии, что я просто не мог… Не мог я взять и с порога выдать, что забыл тебя ещё давно. Ты бы не смогла, ты бы сломалась прямо там, у моих ног.       Нахрейн что-то бормотала, содрогаясь и сминая хлопок в попытках не осесть прямо на мёрзлую землю. Он не мог различить слов, но по тому, как в воздухе собрались тучи, а вся вода вокруг встала на дыбы, понял одно: ей было так больно, что эта боль могла бы затопить все. Его, Академию, пожалуй, даже весь город.       — Прости меня. Правда, прости, я не хотел этого.       Она отстранилась резко, словно в ней дёрнулся рычаг. Вытерла слёзы рукавом, замотала головой, продолжая надрывно всхлипывать. Ниалл было попытался дотронуться до её плеча, но Нахрейн отпрянула от него, как от огня, что мог обжечь её.       — Хотел. Ты хотел этого.       Его пальцы черпнули воздух там, где только что стояла она.       — Нет. Я лишь хотел поступить верно. Правильно, по-совести.       — Хотел. Я знаю тебя…       — Нахрейн, прошу.       — Нет, достаточно, ты сказал достаточно, — её лицо было абсолютно мокрым, а глаза стали почти чёрными от слёз. — Я… мне… мне надо побыть одной. Подумать, что делать и куда пойти, я не смогу больше находиться тут, зная, что ты рядом, а я не смогу… не смогу обнять тебя, не смогу поцеловать. Это выше меня, это слишком… слишком больно.       — Я… я… Прости. Мне… проводить тебя?       Нахрейн усмехнулась, обнимая себя руками, будто бы ещё секунда, и она бы рассыпалась на осколки: неказистые и уродливые, как и шрам на её груди.       — Не стоит. Я не… не хочу тебя видеть. Может, мы поговорим позже, но сейчас… даже твоё присутствие рядом сделает мне только хуже. Мне нужно время.       Её шаги отдавали гулкой пульсацией в самых дальних уголках души: каждый, как рвущаяся нить, что когда-то связывала их вместе.       Увижу ли я тебя вновь? Сможешь ли ты когда-то простить меня за это? Смогу ли я простить себя?       Внутри сметало и рвало на части, оставляя рубцы, но впервые Ниалл ощутил, что действительно поступил правильно. Так, как должен был поступить с самого начала.