Кривое Зеркало

1907 год. — Грузи-и и раз! Ей было тяжело, и очень, но она продолжала грузить мешки с едой и одеждой на повозку вместе со всеми. Хава работала с самого утра: ей нужно было тысячу раз перепроверить все вещи и документы, убедиться, что все члены Сопротивления были в состоянии продолжать путь, проследить, чтобы путь к складу, где сидели женщины и дети, был замаскирован. Большинство мужчин, по крайней мере тех, кто был в состоянии махать кулаками, присоединилось к ним. Кажется, работа была закончена? На улице стояла глубокая ночь, и огромная луна ярко освещала землю, будто бы борясь за это право с бесчисленными скоплениями ярких звезд, блещущих в черном надпустынном небе. Хава, вздохнув, пошла в подсобное помещение, которое уже несколько дней как превратилось во что-то вроде ванной: на тумбе стоял тазик с водой, на полу лежали куски мыла, а на стене одиноко сверкало зеркало. «Так не пойдет, все обгорит… А вечером холодно будет». Быстро ополоснувшись, Хава переоделась в белое платье из плотной ткани — до этого она специально пришила себе накладки на рукава и подол, чтобы лучше защитить свою кожу от беспощадно-непредсказуемых перепадов температуры. Денег на солнечные очки не было, так что Хава, поразмыслив, спустилась вниз, к женщинам. — Есть у кого лишний платок? Мне бы вокруг носа обвязать, а то кожа волдырями покроется. Хава было повернулась в сторону Яфы, но та безутешно заматывала платками больное горло Рона: у них не получилось надолго остановиться в Канде, и к врачу бедный мальчик не попал — ему стало хуже. Хава, вздохнув, оглядела остальных — какая-то старушка протянула ей фиолетовую вуаль, расшитую золотыми нитками под ночное небо: — Держи, внучка. Не потеряй, это моего мужа подарок, а он умер от гангрены уже давно… — Ладно вам, бабушка, — Хава протянула ей вуаль обратно. — Дайте мне что-нибудь попроще тогда, я не хочу забирать у вас то, что вам дорого. Но женщина была непреклонна — наверное, у нее больше ничего и не было, но несмотря на это, она хотела помочь. Хава, почтительно склонив голову на несколько секунд, все же прислонила вуаль к лицу и потянулась руками за голову, чтобы надежно завязать ее концы в узелок… Вдруг, дверь открылась, издав громкий, противный скрип, и Хава увидела Эзру. Он оглядел ее с ног до головы; его лицо выглядело странно-бледным, будто бы Эзра знал, что в следующую же секунду произойдет что-то невообразимо ужасное. Хава тут же подошла к нему, переместила ладонь ближе к поясу, где теперь покоился ее верный клинок, и спросила: — Все хорошо? — На пару слов. Эзра положил свою руку Хаве на плечо и аккуратно, но твердо вывел ее из складского помещения. Он завел ее подальше, туда, где они могли скрыться от членов Сопротивления, лениво ждущих приказа на повозках, и от отчаявшихся беженцев, а затем вдруг заглянул ей прямо в глаза, сглотнул и тихо попросил: — Хава, останься здесь. Мы справимся сами. Она почувствовала себя так паршиво, будто бы Эзра не говорил с ней, а наступал ей на грудь свинцовым сапогом. Хава облокотилась на стену, твердо покачала головой, уставившись прямо на него, и воскликнула: — Почему?! Я командую этой операцией, я спланировала ее, я знаю язык Ксинга… Это тебя Михаэль подговорил? Чертов Михаэль, конечно, немного успокоился за все это время, но Хава все еще чувствовала между ними какое-то напряжение. Почему бы Эзра поверил ему, почему бы он вообще согласился просить Хаву о том, что она совсем не могла (да и не хотела) выполнить? Эзра, глубоко вдохнув, просто без лишних слов прижал Хаву к себе и прошептал: — Беженцам нужна защита — тебе, может, и нет, но я бы не хотел, чтобы с тобой что-то случилось. Поэтому, пожалуйста, останься и пригляди за женщинами. Хава, сжав руки в кулаки, тут же расслабила ладони и обняла Эзру в ответ. Вот как, значит — этот разговор слишком напоминал ей одну беседу с Яфой после ханукального ужина. Хава вся напряглась, затем отстранилась, чтобы никто не увидел их, и все же ответила: — Для этого я послала сюда Яфу. Если ты не помнишь, она тоже должна была ехать в Ксинг, но… — Яфа бесполезна в бою, и мы все это знаем, — отрезал Эзра. — Как думаешь, все эти женщины и дети предпочтут отомстить своим насильникам с помощью яда или не быть изнасилованными вообще? Всякое может случиться, Хава. Ее лицо на секунду побелело в тон ее новому платью: Хава боялась, не только за себя, но и за остальных. Но разве она могла отказаться от участия в операции, которую сама же и сделала возможной? Тогда лавры героя и спасителя Ишвара забрал бы какой-нибудь Михаэль, который и не удосужился бы упомянуть, кто продал мамин браслет, чтобы купить всем еды, а кто спал во время кровавой бойни на блокпосте… В этот раз ее тщеславие все-таки победило. — Вам все еще нужен переводчик, — цокнула Хава. — Или ты успел за три дня полностью выучить чужой язык? Эзра цокнул — кажется, у него заканчивались аргументы. Он снова, оглянувшись по сторонам, чтобы никто не увидел, украдкой обнял Хаву и погладил ее по волосам, будто бы уже думал, что будет с ней прощаться, но все никак не решался сказать «еще увидимся» вслух. Эзра пропустил ее мелкие косички через свои огромные пальцы, смотря ей прямо в глаза, и вздохнул: — Есть ли смысл тебя хоть о чем-то просить? Я хочу, чтобы ты была в безопасности, но ты все лезешь в бой. — Ох, Эзра… Хава и не знала, что ему ответить. Она лишь покачала головой, уткнулась носом ему в грудь, на секунду позволяя себе забыть о войне и других проблемах, но тут же, услышав чьи-то шаги, быстро отступила назад и, краснея, оперлась на стену склада рукой: — Дело не в желании драться. Я мыслю рационально — пока что этот склад далеко от солдат, плохих новостей с фронта еще с самой Хануки нет… А вот вы без переводчика далеко не уедете, ан нет: дворяне, может, аместрийский и знают, но вот простые люди… У ее убитого друга-принца было много слуг — Хава помнила, как, наворовавшись вместе с Чжэном яблок, убегала от садовника, который понимал только жесты и слово «нет», да и то не всегда. Интересно, как Эзра и остальные собирались спрашивать, как добраться до следующего города или кто управляет местностью? Хава лишь вздохнула, поправила на своем лице вуаль и твердо ответила: — Я еду. Хороший командир должен быть со своими подчиненными — иначе они решат, что я струсила. — Зайди хотя бы к женщинам. Слышал, сын Яфы все еще болеет. Хава кивнула — она и так собиралась это сделать. Она последний раз глянула на Эзру; в его глазах читалась какая-то невыразимая, непонятная ей тоска. Неужели он жалел, что позволил ей поехать дальше, а не заставил ее остаться здесь? А может, его душу терзало что-то еще? Хава быстро погладила его по плечу, неосознанно сжимая губы, и тут же помчалась внутрь склада. Ей захотелось вернуться, но Хава быстро подавила в себе это желание — все равно они проведут многие недели в дороге, почему же она вела себя как дура? Хава оглядела беженцев, взглядом нашла Яфу и села рядом с ней. Она выглядела уставшей: Ахарон то бился в ознобе, то весело смеялся, как будто болезнь отступала… Хава приобняла Рона, затем тронула Яфу за колено и спросила: — Ты ела? — Мне некогда было, — вздохнула Яфа. — Рона сегодня уже два раза стошнило. Хава тут же достала у себя из-за пазухи обернутый в питу фалафель — собственный ужин. Она протянула его Яфе, и та тут же жадно съела его, с благодарностью смотря на Хаву. У Хавы кольнуло сердце — а стоило ли уезжать? Может, Эзра был прав, и… «Вроде бы на фронте без перемен. Если бы аместрийцы были рядом, кто-то из наших уже давно бы узнал — поеду». С женщинами все же нужно было попрощаться: большая часть из них ходили к ней и слушали ее рассказы и молитвы, и Хава должна была отплатить им таким же признанием. Она щелкнула пальцами с улыбкой на лице, чтобы все обратили на нее внимание, а затем достала свою молитвенную книжечку и улыбнулась: — Помолимся? Мне нужно будет уехать в Ксинг, я буду по вам скучать… Все, кто мог читать и молиться, последовал ее примеру. Уже знакомая молитва о мире отдавалась глубоко в груди болезненной иронией — ведь Хава уезжала, чтобы раздобыть оружие и воевать дальше, а не чтобы подписать договор с фюрером, который прекратил бы это мучение. Что ж, Хава и не могла — она не была достаточно значимой фигурой, чтобы влиять на политику. Пока. После молитвы Хава отдала Рону все свои оставшиеся лекарства, чтобы он дотянул до ее приезда и выздоровел, затем на прощание поцеловала Яфу в щеку и вышла на улицу. Ее ждали: члены Сопротивления, утомленные волнением от скорого путешествия, взметнулись вверх и быстро распределились по позициям. Хава нашла взглядом Эзру, тут же прокашлялась, чувствуя, как знакомый жар начал распространяться по лицу, и воскликнула: — В путь! Хава запрыгнула на повозку, и Михаэль тут же протянул ей ручной пулемет — тот самый, которым она расстреливала врагов на блокпосте в Далиху. Хава снова поймала на себе встревоженный взгляд Эзры, вздохнула и все же подсела ближе к нему: — Ты в порядке? — Да, — Эзра, изо всех сил стараясь скрывать эмоции, просто кивнул. — Просто будь осторожна. Без смеющихся детей и женских песен ехать было скучнее — зато было не так страшно, что убьют кого-то невиновного. Врагов рядом почти не было, и дорога была спокойная; Хава иногда переговаривалась с ребятами из Сопротивления и вела в своем блокноте учет всего, что им нужно было купить. — Хава? — вдруг разбудил ее Эзра. — М-м, что такое? Это была вторая неделя, которую они провели в дороге. Пустыня, жестокая и жаркая, уже разинула перед ними свои объятия, давно приняв их в свою глубь: путники приближались к ее середине, аккуратно двигаясь по ночам, чтобы не умереть от жары и обезвоживания. Но в обычно тихой местности, прямо под одной из дюн, показалась странная тень. «Я все еще сплю?» Хава ущипнула себя — нет, точно нет. Она на всякий случай приготовила пулемет, осмотрелась по сторонам… Вдалеке, под одной из дюн, лежал чей-то окровавленный труп: в темноте было плохо видно, но, судя по одежде, это был ишварит. Хава вздохнула, повесила пулемет на шею и подбежала к убитому брату по крови — его прическа выглядела слишком уж знакомо. Хава не знала его имени, но была уверена, что он был одним из тех немногих мужчин, что все же не присоединились к Сопротивлению. Предатель? Тогда почему его убили? Хава наклонилась к еще теплому, — стоп, что?! — телу, начала осматривать карманы, как вдруг, прямо над ее головой пронесся какой-то странный снаряд, больше похожий на маленькое пушечное ядро… — Боже! Хава тут же перевела пулемет на длинную очередь — нападавший, мужчина в аместрийской военной форме, быстро нарисовал круг преобразования на песке и создал перед собой толстую каменную стену. Эзра атаковал сзади; в его глазах, обычно спокойных или безразличных, засияла благородная ярость, и он, схватив мужчину за горло, стиснул его во враждебных объятиях своего локтя… Он должен был защитить Хаву, он должен был… Но прежде чем враг умер, Хава дала Эзре знак отпустить его. Черт, откуда вообще в Великой Пустыне алхимики? Их обычно не посылали так далеко — да и вообще старались не трогать: среди грешников-аместрийцев алхимики считались важными членами общества. Хава схватила врага за воротник, нагнулась к его лицу и спросила: — Ты что здесь делаешь?! — Так я тебе и сказал, сука ты ишвари- Хава достала клинок из ножен и прислонила его прямо к горлу аместрийца — Эзра, сглотнув, подошел к трупу ишварита, все еще пытаясь понять, зачем этот алхимик убил его… Эзра все еще слышал, как тот пытался бороться, оскорбляя Хаву все новыми и новыми словами, пока она не зарезала его, как овцу, и не бросила труп в сторону. В кармане убитого ишварита лежали два письма — одно было из Далихи, а другое, подписанное гораздо более аккуратным почерком, предназначалось для Эзры. Черт, это была его семья, его брат! Эзра тут же помчался к Хаве, чувствуя, как его сердце подпрыгнуло вверх. Неужели хорошие новости? А что, если нет…? Увидев конверт, подписанный ее именем, Хава тут же схватила его и развернула — ее улыбка превратилась в оскал, полный отчаяния и стыда. Она осела на теплый песок, сжала руки в кулаки, и Эзра тут же опустился с ней рядом. Что произошло? Он и думать забыл про письмо от Соломона — Хава выглядела так плохо, будто всех, кого она знала, вырезали, потому что она уехала. — Что там? Хава всхлипнула, позволив себе момент слабости, и тут же обвила свои руки вокруг шеи Эзры, прижимая его к себе. Он склонился над ней на мгновение, вдыхая запах ее кожи, а затем, тяжело дыша, повторил вопрос: — Хава, что там? Не тяни. А она лишь молча показала ему письмо: «Хава, вернись обратно, пожалуйста. Один из наших стариков на рынке был — сказал, что видел, как аместриец совсем маленькую девочку… [размазано слезой] …он до сих пор есть не может. Их все больше; я не знаю, откуда они взялись, и мы пока прячемся, не выходим никуда. Но что, если? Еда-то не вечная: что-то портится, что-то съели давно… [размазано слезой] …А что делать, когда на рынок понадобится? Из нас всех только ты драться можешь — [размазано слезой]… страшно, по ночам стреляют». Хава прокляла тот час, когда не послушала Эзру и поехала со всеми. Но раз еще ничего не случилось, то у нее был шанс, да? Хава еще могла успеть вернуться и защитить всех, кем до этого момента пренебрегла. Она встала, вытерла слезы, чтобы Эзра не увязался за ней, и решительно кивнула: — Ты был прав. Я нужнее там — вам, конечно, нужен переводчик, но я уверена, что вы найдете его там… По крайней мере, надеюсь. Эзра вздохнул и тоже поднялся с песка. Его руки снова обернулись вокруг Хавы, крепко и отчаянно сжимая ее, и она, зажмурившись, опять прижалась лицом к его груди. Ей было плевать, что на них смотрели, и что потом Михаэль не отвяжется от нее со своими шуточками — здесь и сейчас, Хава должна была развернуться и поехать в Далиху в полном одиночестве. — Мне стоит поехать с тобой, Хава. Ты все-таки девушка, мало кого встретишь… — Я заберу пулемет, — отрезала Хава. — И одного из мулов — не лошадь, конечно, но оседлать смогу. Нет, это была только ее ошибка, и разобраться с ней Хава должна была одна. Она не хотела уезжать и сдаваться, не хотела прощаться с Эзрой и снова жить в мире без его секретных объятий и странно-отчаянных взглядов, но теперь, когда речь шла о выживании гражданских, Хава отодвинула свои желания на второй план… Пока Хава думала о чем-то, стоя слишком близко к нему, Эзра достал из кармана письмо от брата — если бы не годы тренировок самоконтроля, он бы тоже побледнел так, как Хава до этого. Хава хмыкнула, глянула вверх и уже захотела спросить, что было в письме, как вдруг Эзра спрятал его в кармане своей туники и посмотрел в сторону: — В Канде стреляют. Взрывы повсюду, столько людей умерло — мне нужно туда. Я вывезу их к беженцам в Далиху — там и встретимся. А встретятся ли они? Хава в одиночку пойдет через пустыню, Эзре придется преодолеть еще больший путь, да еще и с тремя гражданскими, не умеющими воевать: его родителями и братом. У Хавы в груди вдруг защемило так тоскливо, что она взяла Эзру за руку, отворачиваясь от всех остальных… Судя по его лицу, красному и неправдоподобно суровому, Эзра еле сдерживался, чтобы не напомнить Хаве, как сильно его ранили эти прикосновения, которые все равно ни к чему бы не привели — разве что только сильнее искусили бы их, подтолкнули их к общему греху, разделенному между ними напополам еще, пожалуй, с того самого момента, когда Эзра избил в подворотне солдата, который посмел ее оскорбить. Имя этому греху было лю… нет, нет и еще раз нет. Их клятвы были превыше всего, но зная, что эта встреча может быть их последней, Эзра отвел Хаву подальше от остальных, где никто, совсем никто бы не смог разглядеть то, что могло произойти — Хава не воспротивилась. Они встали рядом, друг напротив друга, и Эзра, крепко и нежно схватившись за ее левое плечо, нагнулся к ней ближе. Их тела напряглись и вытянулись, как струны… — Значит, прощаемся? — Хава удрученно посмотрела в его глаза и покачала головой. — Обещай мне, что мы встретимся на складе, когда настанет время. Эзра не мог ей этого обещать. Канда, кажется, превратилась в одну сплошную кровавую баню, и кто знает, найдет ли его пуля, пока он будет помогать маме взобраться на мула? Он глянул вниз, избегая ответа, но Хава, всхлипнув, прильнула ближе к нему и поджала губы, чтобы не расплакаться… — Хава, что бы ни случилось, я всегда- я всегда… Эзра не мог заставить себя произнести это. После всех тех лет, проведенных за лекциями о греховности женской натуры, он отошел от заветов настоятелей — ни тело Хавы, ни ее лицо ни на секунду не показалось ему отвратительным с тех самых пор, как он увидел ее впервые. Он был самым верным сыном Господа, лучшим учеником, однако теперь, когда Хава тянулась к нему, когда искренне боялась его потерять, Эзра позволил себе сломаться и стать самым отвратительным и недостойным монахом, которого знал свет. Ее губы показались ему сладкими, как вино, хотя ела она последний месяц только пустой рис и овощи, запивая это все водой. Эзра уверенно сжал ее мягкую талию в своих огромных ладонях, прижал ее ближе к себе и вдруг почувствовал, как язык Хавы ответил на его ласку — неужели? На секунду ему захотелось, чтобы она закричала и оттолкнула его, чтобы напомнила ему, что сама обещала Ишваре… Но Эзра был человеком — прежде всего. Он не мог отстраниться от той, на кого лишний раз боялся посмотреть, чтобы не опуститься до клятвопреступничества — Хава сама ластилась, как добрая кошка, сама хваталась руками за его щеки, сама вставала на носочки, чтобы у Эзры не болела шея, пока он сгибался, чтобы хотя бы немного достать до ее лица… — Я тоже, Эзра, — Хава прошептала ему, как только он все же отошел назад. — То, что я не могу быть твоей, еще не значит, что я не хочу. Хаве самой было больно это осознавать, но ради Эзры она была бы готова и сажать манго, и готовить целыми днями, и растить детей — лишь бы аместрийцев не существовало, лишь бы не было войны! Хава просто хотела, чтобы ее любили, чтобы она могла приходить домой, зная, что ее семья была в безопасности — как и он, который раньше просто хотел ухаживать за родительским садом и весело показывать им их маленьких внуков. К сожалению, чертов Аместрис — и эти клятвы, которые война вынудила их дать, — разрушили то, что могло бы быть, даже не позволив ему начаться. — Хава, как только кончится война, — выдохнул Эзра. — Я женюсь на тебе втайне ото всех, и мы поедем на восток, где никто не знает, что нам нельзя… — Не обещай того, чего не можешь дать. — Хава почувствовала, как по ее подбородку покатились слезы. — Давай сначала встретимся на складе, а уже тогда и сделаешь предложение, если не передумаешь. Эзра бы никогда не смог передумать — оба знали это слишком хорошо. Зато он мог умереть. Разве Хава смогла бы заставить себя жить дальше, зная, что тот, кто любил ее больше всех на этой планете, умер так же, как и вся ее семья? Хава оставила еще один, последний поцелуй на его шее, не оставляя отметины, и вытерла лицо рукавом. — Береги себя, Хава. — Подожди! На память. Теперь у Хавы не было столько денег, но когда она была еще подростком, ее отец нанял одного фотографа, чтобы тот снял всю их семью. Хаве тогда было семнадцать — она была совсем другой до войны, более доброй, ее лицо будто бы светилось… Это была уже не та Хава, с которой познакомился Эзра, однако это было лучше, лучше, чем ничего… Она убежала — никто не видел их поцелуя, никто не слышал их торопливых и невозможных обещаний, никто и не догадывался о том, что только что произошло. Хава и не собиралась разрушать Эзре жизнь, говоря об этом вслух — она глянула на Михаэля, показала ему письмо от Мириам и строго кивнула: — Выдай мула. От одного тебе не убудет, а я пешком не доберусь. — То пулемет заберешь, то мула… — закатил глаза Михаэль. — Иди уже. И проследи, чтобы с моей Адиной было все в порядке. Хава тут же отстегнула одного из мулов от повозки, взяла свои вещи и немного еды и помчалась назад. Она уже знала, что дорога будет длинной и трудной, но у нее не было выбора. Хаве нужно было защитить женщин и детей, остаться с ними, пока не придет Эзра, а уже потом быстро закончить войну с новым оружием из Ксинга — Михаэль и ребята должны были привезти много. Мирная жизнь была не за горами! Хава пришпорила мула, заставляя его перейти на галоп, и ехала на нем, не останавливаясь, пока тот не устал. Наступал рассвет — снова становилось жарко. Хава плотнее укуталась в свое платье, чтобы не обгореть, бросила мулу яблоко, чтобы он не изголодался, и сделала глоток воды. Рядом не было никого: ни торговцев из Ксинга, ни ишваритов, ни аместрийцев… Но Хаве нужно было в Далиху, как можно быстрее, и она снова пустилась в путь. Дорога заняла еще десять дней — все же одну ее мулу было легче везти, чем повозку, да и Хава спешила так, будто сама ее жизнь зависела от этого. Вдалеке показался склад: дверь была закрыта, и Хава, уже было выдохнув, слезла с мула и повела его за уздечку. Она расслабилась, закрыла глаза, уже мечтая о теплой воде в тазике и собственном матрасе, на котором сможет нормально поспать… В кустах, в собственной крови и разорванной одежде, потеряв голос, хрипела Яфа. Голова — непокрыта, на шее — следы мужских рук, на ногах и животе… Хаву почти вывернуло наизнанку, когда она поняла, что это за белая вязкая жидкость покрывала тело ее подруги. Вот оно — последствие ее собственных непродуманных решений! Хава зарыдала вместе с бедной Яфой, лишившейся голоса; навсегда ли? Она обняла подругу, сняла с себя вуаль, чтобы закрыть ее голову — Яфа взвизгнула из последних сил, закашлялась и попыталась ее оттолкнуть. Хава покачала головой: ей казалось, что ее мозги взорвутся. Почему, ну почему это произошло?! Почему аместрийцы решили, что являются хозяевами женским телам, территорию вокруг которых умудрились захватить?! Хава открыла дверь ногой и заорала так громко, как только могла: — Помогите! И… мужчины, если еще остались, отвернитесь сейчас же! Дальше все было как в тумане — Яфу помыли и положили отдыхать отдельно от всех, пока та что-то кричала в полусне, не понимая, как справиться с тем, что только что произошло. Хава села рядом с подругой, плача, и прошептала, даже не зная, услышит Яфа ее или нет: — Господи Боже, прости меня… Это все я, я виновата… Я не успела приехать вовремя… Хава не помнила оставшиеся три дня — или нарочно забыла их, чтобы больше никогда не вспоминать все то отчаяние, которое они с Яфой разделили на двоих. Теперь Хаве было плевать и на Эзру, и на амбиции — какая разница, кого запомнят, как героя, привезшего победоносное оружие, если совершенно невинная женщина пострадала от действий своей же подруги?! Хава ухаживала за Яфой, давала ей лекарства, смотрела за ее напуганным сыном, чудом выздоровевшим, пока Хавы не было… — Это не ты, — прошептала вдруг Яфа, связки которой начали потихоньку останавливаться. — Ты не виновата. Никто — только те, кто сделал это со мной. Яфа приобняла Хаву, шипя от боли, и та погладила ее по голове, чтобы хотя бы немного придать ей сил. Хава не знала, что делать, ей становилось все страшнее и страшнее… Каждый раз, когда она видела Яфу, Хава понимала, что то же самое может произойти и с ней, и с Мириам, и с Элишевой, и даже новорожденной девочкой — и Хаве становилось так противно жить! — Опиши тех, кто сделал это. Я убью их — и все их семьи, до единого. — Нет, нет, только не это, не заставляй меня их вспомина- Яфа не вдохновилась идеей отмщения, как раньше. Она закричала, заплакала, отвернулась от Хавы и залезла под одеяло, утыкаясь в подушку. Хава погладила Яфу по спине, но та зарыдала еще громче… Хава, вздрогнув и сжав руки в кулаки, все-таки осталась сидеть рядом: она не знала, что делать, но не хотела еще раз бросать тех, кто верил ей и кто был ей дорог. Когда Яфа уснула, Хава подошла к другим беженкам. Они сидели, такие же бледные и напуганные, и с опаской косились на железную дверь, за которой их всех могла ждать та же участь. Неужели аместрийцы настолько обезумели от долгой войны, что потеряли те остатки человечности, которые все еще несла в себе их жалкая, безбожная и грешная культура? Элишева, совсем еще подросток, заговорила первая: — Что нам делать? Это ловушка. Рано или поздно мы съедим все запасы, и тогда… — Если со мной что-то случится, мой ребенок… Я потеряю ребенка! Адина обняла свой беременный живот, мелко подрагивая. Все вокруг смотрели на Хаву со страхом и отчаянием в глазах, все вокруг уже смирились со смертью и просто внутренне молились уйти на тот свет с чистым телом и душой. Но разве это было возможно? Хава посмотрела на свой пулемет, на женщин… И кивнула: — Все будет хорошо. Я защищу нас, правда. — Если ты достанешь эту штуку, они начнут стрелять. Тогда многие из нас умрут, — вздохнула та самая бабушка, у которой Хава одолжила вуаль. — А если просто сдаться, то, может, и выживем. — Не думаю, что вы хотите такой жизни. — Хава сурово посмотрела на всех, кто был с ней рядом, и покачала головой. — Сопротивление всегда лучше, чем ничего. Да и кто сказал, что они не убьют вас, как только закончат? — Ты здесь единственная умеешь драться. В пулемете-то много патронов? Хава сняла пулемет с плеча и посмотрела на него — ее брови тут же поползли наверх, и она сама с опаской покосилась на дверь. Патронов ей бы хватило еще на две короткие очереди, да вот только с самим пулеметом случилось кое-что страшное. Спусковой крючок не работал — вообще. И дело было не в предохранителе: Хава на секунду вышла на улицу, привела пулемет в боевую готовность и попыталась выстрелить, но нет, абсолютно ничего. Зарычав от безысходности, ярости и страха, Хава вернулась к женщинам и снова забаррикадировала дверь. Те уже не смотрели на нее с надеждой или страхом — в их глазах читались лишь безысходность и желание быстро все закончить. Яфа вдруг встала с кровати и подошла ближе к Хаве, все еще немного хромая и крупно дрожа. Но судя по тому, каким осознанным теперь выглядело ее лицо, она могла говорить, не срываясь на слезы — хотя бы некоторое время. Яфа посмотрела прямо Хаве в глаза, покачала головой и сказала: — Лучше уж нам всем самим убить себя, чем ждать, пока это за нас сделают аместрийцы. Вы со мной? — Яфа, нет. Хава покачала головой и прижала Яфу к себе, чтобы та не могла двигаться, а потом посмотрела на толпу. Дети, включая Ахарона, вообще не понимали, что происходило, но все остальные, от подростков до стариков, были согласны с Яфой. Неужели? Хава сжала руки в кулаки, затем посмотрела в потолок, словно попыталась почувствовать присутствие Ишвары, и воскликнула: — Дайте мне время, и я найду способ лучше! Не вредите пока никому. Занимайтесь своими делами — а ты, Яфа, ложись, тебе нужно восстановиться. — Я в порядке, — вздохнула Яфа. — Просто дай мне умереть. — Ложись, говорю! — вскрикнула Хава. — Устроили мне тут. И в их логове настала вполне обычная жизнь. Хава следила за Роном и ухаживала за Яфой, по вечерам читала молитвы и пыталась убедить всех, что не стоит сдаваться… Другие обитательницы склада вязали или шили, вспоминали своих мужей, воспитывали собственных детей, готовили, стирали… В один из таких вечеров Хава сама позволила себе отдохнуть и легла спать пораньше. Ей снился Эзра: его поцелуи, его неполные, стыдливые признания, его обещание прийти сюда, на склад, и снова встретиться с ней. Хава хотела увидеть его — так, чтобы уже больше никогда не расставаться, чтобы Эзра забыл обо всем, закончил вместе с ней войну, а уже потом увез ее туда, где никто не знает об их клятвах. Ксинг? Еще восточнее? С Эзрой — хоть куда, лишь бы он учитывал ее желания. Хаву разбудил стук в дверь — яростный, оглушающий, будто бы стучалось сразу несколько человек. Она быстро оглядела обитательниц склада. Все были внутри: значит, аместрийцы снова пришли за добычей. Хава не могла позволить, чтобы то, что случилось с Яфой, повторилось снова… Нет, не могла. Эти женщины и девочки, девушки и старушки — все они теперь были ее людьми и ее ответственностью. — Военная полиция, открывайте! Голос «полицейского» был слишком уж пьяным — да и вообще, на территории Ишвара действовала только регулярная армия. Хава посмотрела в сторону Гилы, которая все еще утюжила свою одежду, будто бы в ступоре, и вдруг, в голове у нее что-то щелкнуло и раздалось прямо в ее сердце. Ее папа бы заплакал, если бы узнал, что Хава собралась с собой сделать. Эзра, ее любимый, милый Эзра был бы готов принять ее любой — он бы не простил ей, если бы Хава решилась, ведь он постоянно давал ей это понять. Ему было плевать, что она в свои двадцать три не носила платок, что она не имела детей, что она читала проповеди и воевала — да и на ее девственность, в целом, тоже. Эзра ведь говорил ей бежать к нему, если ее обидят, он обещал ей, что примет ее у себя и поможет ей спасти Ишвар. «Хава, что бы ни случилось, я всегда…» — Прости меня, Эзра! Хава выкрикнула вслух, даже и не осознав этого, и отняла у Гилы горячий утюг. Она подняла его вверх, к своему лицу, до этого прекрасному и юному, кругловатому и красному от румянца, и обратилась к женщинам: — Сделайте то, что сделаю я, и хоть никто больше не возьмет вас замуж, мужчины не будут касаться вас, если вы того не пожелаете! Хава сожгла правую половину собственного лица. Она чувствовала, как расплавился ее собственный глаз, как опалилась ее нежная, как лепесток, кожа, и мысленно оплакивала то, что было раньше. То ли это был адреналин, то ли Божье провидение, но перед тем, как Хава упала в обморок, она успела сжечь и оба своих соска, чтобы и ее грудь вызывала отвращение у любого, кто посмел прикоснуться к ней без спроса. Теперь уж, правда, с таким телом, как у Хавы, даже хорошего мужчину искать не было смысла — Хава не могла кормить грудью и была такой уродиной, что даже Эзра не выдержал бы. Может, поэтому Хава и извинилась перед ним вслух, когда сделала это. Женщины, напуганные до смерти, все же повторили за Хавой: мужчины за дверью казались им чем-то гораздо худшим, чем шрамы от ожогов. Яфа была одной из первых — все равно ее муж умер, и она, разошедшись, сожгла себе и нижнюю часть живота. Обезумевшие от страха матери заклеймили своих дочек, старшие сестры — младших, бабушки — внучек… — Хава! Она услышала мужской голос — знакомый, но давно забытый. Вокруг нее — ее старая детская комната, с рисунками котиков на стенах, под ней — кровать, большая и очень мягкая. Хава встала и пошла на звук: скорее всего, этот человек, суть которого она почему-то не могла вспомнить, что-то от нее хотел. Довезти взрывчатку? Договориться о поставках с ребятами из Аэруго? Хава увидела перед собой не склад, а кухню — сделанную в светло-красных и розовых тонах, где на стенах висели ковры, а в воздухе всегда пахло фалафелем. У плиты стоял он, тот самый человек — Хава сразу поняла. Это был папа: он, пока соседи не видели и не могли его засмеять, готовил для всей семьи. Еще маленькая Лея, только недавно, должно быть, родившаяся, спала вместе с мамой в другой комнате — Хава села за стол, смотря на папу, и спросила: — Завтрак скоро? — Скоро, скоро. Только съешь все, пока мама не заметила, а то обидится. — Почему это? — удивилась двадцатитрехлетняя девушка в теле семилетнего ребенка. — Ну как же, — цокнул с улыбкой папа. — Мама думает, что я вкуснее готовлю, потому что ты мою еду охотнее ешь. Вот и дуется — ты ее тоже пойми. Да, часто у мамы было настроение попридираться вообще ко всему, что попадалось ей на глаза — другие бы ишваритки жизнь бы отдали за мужчину, который не гонит их на работу сразу после родов, а готовит и стирает сам. Мама же была совсем другой женщиной: все воспринимала на свой счет. Но папа любил ее больше жизни — и Хаву с Леей тоже. — И посуду помой, мне лень, — беззлобно усмехнулся папа. — В оазисе пойдем потом гулять? — Ура! Там, где раньше был оазис и ее дом, сейчас была огромная воронка от взрыва — но Хава поддалась детским воспоминаниям и решила отбросить все, что не нашло места в этом причудливом сне. Папа отвел ее туда, показал ей диких котят, которые иногда сбивались в стайки и искали в оазисах еду и воду: Хава, как всегда в том возрасте, начала их тискать и целовать туда, куда только могла достать. — В попу-то зачем целуешь, а? Фу, брось! — Ну па-ап! Хава бросилась бежать — на этот раз просто так, для веселья, а не от врага. Она смотрела на цветы, слушая, как папа бежал вслед за ней, иногда хихикая, будто бы и сам был семилетним ребенком… Лужи под ее ногами, правда, показывали не ее детское лицо, а какие-то странные картины: то ей двенадцать, то шестнадцать, то двадцать три- То двадцать три. Вместо красивого лица — куча красных, болезненных волдырей с правой стороны. Папа догнал ее. Он деловито посмотрел в лужу, а потом всхлипнул, сел на корточки, прижал ее еще пока семилетнее тело к своей груди и печально, но без осуждения, ласково даже, спросил: — Мое сокровище, зачем же ты так? Хава поднялась на ноги в холодном поту. Рядом с ней стояли женщины: некоторые держали на руках детей, все еще лежащих без сознания, некоторые рыдали из своих оставшихся глаз… Хава оглядела всех их, чувствуя, как дверь начали пытаться выламывать снаружи, и прошептала, властно, чувствуя теперь уж всю свою ответственность: — Идите за мной. Если вы лишили себя возможности жить спокойно, следуя моему примеру, то я буду заботиться о каждой из вас — даже если у вас уже был муж, даже если у вас есть дети и внуки, даже если вас изнасиловали… Я всегда буду сражаться за вас. — Веди нас, Хава, — вытерла слезы с бугристой щеки Яфа. — Мы за тобой. Хава сдвинула шкаф, и дверь тут же ввалилась внутрь вместе с особенно упорной частью аместрийской армии — женщины еле успели отпрыгнуть. Их было человек пятнадцать — неужели те, кто сделали это с Яфой, выследили, где она живет, и специально собрали вообще всех своих товарищей? Хава, абсолютно голая и изуродованная, как и большинство женщин рядом с ней, истерически рассмеялась и тронула одного из солдат за живот: — Ну что же? Насилуйте! Я вся твоя, и мои люди — тоже! Одного из солдат вырвало — другие два, будто бы по инерции, позеленели так, будто бы сами уже готовы были изрыгнуть свой вчерашний обед. Хава и женщины напирали на них, с издевкой на губах и вызовом в оставшихся глазах прося, чтобы все эти аместрийцы напали на них и их дочерей. Оставшиеся бросились бежать — кое-кто даже побросал оружие. Хава улыбнулась сквозь боль от ожогов и осознания утраты шанса на счастливое будущее с Эзрой, и воскликнула: — А теперь подберите одежду и идем все за мной! Мы выживем, мы спасемся, и все будет хорошо! Искать Эзру уже не было смысла — Хава верила, что он был жив, но думала, что он бы никогда не смог принять ее такой, с этими ужасными шрамами. Ах, если бы только Хава знала, что после того, как всю семью Эзры взорвал вместе с ним один черноволосый худощавый Государственный Алхимик с неприличной фотографией рыжей дамы в нагрудном кармане, Эзра и сам перестал выглядеть так, как раньше! Их пути разошлись — не по их желанию, если только не считать им абсолютное чувство собственной никчемности и едкий, разъедающий страх, соседствующий с крайней, животной жестокостью. Хава не знала о том, кто раньше был Эзрой, совсем ничего. Теперь его звали Шрам.