Второстепенное и не очень

1.

      — Ты как сюда попала?       Наверху, на первом этаже «Канарейки» гремела перестрелка; Гриша, уже раненый шальной пулей в бок, оказался спрятан бдительным пианистом Михой в подвале. Остался бы со всеми — словил бы маслину. И дураку ясно, что по его душу явились. Теперь-то он точно убежать не может.       Кто-то знал, что он всё ещё жив.       Плохо дело.       Девочка сидела на корточках перед ним, и дуло пистолета почти упиралось ей в лоб. В темноте было плохо видно, но глаза у неё блестели, прямо как у кошки.       — Дина позвонила, — видимо, приняв Гришино молчание за непонимание, она поспешно уточнила, — официантка это. Тёмненькая такая, с родинкой над губой. Она с сыном вашим спит. Выстрелы услышала и позвонила.       — Зачем?       Гриша знал, что на помощь звать нельзя. Жилин не успел бы, а остальные… Позвонить остальным — значит, расписаться в собственной слабости.       Н е д е е с п о с о б н о с т и.       Чувство беспомощности было отвратительно-горьким на вкус. Он знал, что не сможет защититься, если в подвал зайдет кто-то из тех, кого отправили за его головой, просто не успеет. К тому же…       — Меня зовут Ева Инсарова, — девочка не шелохнулась, — я вместе с вашим сыном училась. В одном здании. Он на юрфаке, а я на филфаке. Мы… Дружили.       Гриша чуть расслабился.       — Подружка его, что ли?       Он не увидел, но почувствовал, что она улыбнулась.       — Не в романтическом смысле. Понимаете?       — Понимаю.       Она помолчала недолго.       — Артём попросил меня позаботиться о вас, пока его не будет. Пожалуйста, Григорий Константинович, у меня нет цели вам навредить. Более того — я хочу вам помочь. Скажите, вы в Бога верите?       Лицо исказилось нервной судорогой. Гриша замер, напрягся. Решил, что ослышался. С ним никто таким разговоров не водил — о вере, о Боге… А он об этом не думал.       — Зачем спрашиваешь?       — Я верю, — что-то зашелестело, — хотите, на Библии вам поклянусь, что ничего дурного вам не сделаю? Не бойтесь. Уберите пистолет.       Гриша убрал. Он сидел криво и дышал слабо; он был болен и ранен. Девочка медленно поднялась с корточек, обошла коляску и взялась так, чтобы суметь ей управлять. Он подумал безразлично, что если сейчас ему башку выстрел пробьёт — значит, заслужил, старый, доверчивый дурень…       — Хорошо, — она наклонилась, и душистый локон, пахнущий чем-то сладким, мазнул Гришу по правой щеке, — а теперь, Григорий Константинович, говорите, как выбраться отсюда так, чтобы не подниматься наверх.

2.

      Что было после того, как они добрались до запасного выхода из подвала, Гриша помнил слабо. Кажется, его в четыре руки погрузили в тачку — перед глазами всё плыло от боли, и он своих «спасителей» не видел. Потом бок горел огнём, и на него что-то лилось, кто-то хлопал его по щекам, под нос совали что-то вонючее, кто-то кричал: «Куда наживую, сдохнет от болевого шока!», а в ответ шипели: «Он парализован и не чувствует нихрена! Шей, мать твою, я не знаю, что он принимает из лекарств, вдруг конфликт даст! Чё за хитяра будет тогда, дохлый бандитник накашеварил в судный день?». Его лицо чем-то обтирали, его звали по имени, его шили, его-

3.

      Гриша проснулся рано утром. Тяжело повернул налитую свинцом голову, будто похмельную. Он лежал на постели. Скосил глаза вниз — увидел, что бок плотно замотан бинтом, промокшим от крови. Справа было окно — там занимался серый, тусклый рассвет, как и все рассветы в Катамарановске. А слева, в кресле, спала девочка.

4.

      — Где я?       Это было первым, что Гриша спросил. Проснувшись, девочка сходила умыться, проверила его рану, обработала и повезла в душ, чистить зубы и приводить себя в порядок.       — Вот щётка, вот паста, до раковины потянитесь, — деловито заявила она, притиснув его коляску как можно ближе к умывальнику, — занимайтесь. Я пока завтрак приготовлю. Не спешите и резких движений не делайте, а то швы разойдутся.       Потом Гриша ел горячий омлет с жареными помидорами и докторской колбасой и пил холодное молоко. Девочка оказалась очень молодой, с тёмно-рыжими волосами, убранными в тугой хвост, и блестящими глазами. Она на завтрак сгрызла большой ванильный сухарь и выпила большую чёрного чая.       — Это моя квартира, — сказала она наконец, — не беспокойтесь, тут вас искать никто не будет. Бок болит?       — Нормально. Кто меня штопал?       — Знакомый лепила. Пулю вынул, всё обработал и зашил. Он никому не скажет. Простите, но обезболивающего вам дать не могу, не знаю, какие таблетки вы принимаете. Они могут такую реакцию дать, что я вас потом не откачаю.       Гриша промолчал. Он не был голоден, но и сыт тоже; это было странное, тянущее чувство никчёмности и ненужности. Он чувствовал себя…       Обузой.       — Артём, — с трудом проговорил он, — где?       Девочка забрала пустые тарелку и чашку. Синей губкой смахнула крошки со стола. Вздохнула.       — В наркологичке. Тоже зашивается.

5.

      — Я не знал, что он… Употреблял.       — Вы многое о нём не знаете.

6.

      Отношения с новоиспечённой сиделкой установились странные. По прошествии двух недель Гриша привык к ней — к тому, что она готовила ему, проверяла рану, беседовала… Даже помогала принимать душ. Когда первый раз взялась за ремень на брюках, он схватил её за запястье.       — Не вздумай.       — Мне вас не жалко, — сказала девочка внезапно, — вы получили то, что заслужили. Вы убийца, сутенёр, вор и лжец. Вы плохой человек. Но сейчас вы не можете позаботиться сами о своём теле, и вам нужна помощь. Я предоставляю эту чёртову помощь, потому что иначе не могу. Примите её. Это ничего не изменит, и ваша гордость не пострадает. Вы же сильный человек, Григорий Константинович, думаете, я поверю, что вас стеснит то, что я помогу вам принять душ или сходить в туалет?       Он долго смотрел в её оживлённое гневом лицо. Неохотно разжал пальцы. Откинул голову, плотно сжал зубы, когда она мылила его, когда обмывала, когда вытирала насухо…       — Сама-то не стесняешься, ягодка?       Девочка помогла ему лечь, подоткнула подушку и села рядом.       — Немного, — сказала медленно, — у нас так-то физиология сильно различается, много чего нового увидела.       Гриша зашелся сиплым, вымученным смехом.

7.

      Он говорил с ней.       Вернее, она говорила с ним.       — Вас больше не боятся, потому что считают слабаком, — без обиняков заявила девочка на четвёртый день, — это так? Вы слабак?

8.

      — Нет, — ответил Гриша на десятый день, с трудом заехав на крохотную кухоньку, пока она варила суп с килькой из дешёвой консервы, — я не слабак.

9.

      — Когда это всё закончится… Сколько ты хочешь за… Это всё? Может, тебе надо чего? Работу? Денег? Ещё что?       Она растёрла мазь по его бесчувственной голени. Ущипнула лёгонько за бедро, но не обидно, а так… Как будто шутливо.       — Вы думаете, оно закончится?

10.

      — Я должен что-то сделать.       — Так сделайте.

11.

      — За вами приедут завтра утром.       Гриша перевёл взгляд с тускло мерцающего экрана телевизора — безостановочно крутили «Слёзы Сентября» с первой по шестисотую серию — на неё. Девочка сидела на полу, поджав под себя ноги, как птичка. У неё были тёплые вязаные носки из зелёной пряжи и розовые тапочки с заячьими ушками.       — Хорошо, — только и сказал он.

12.

      — Разрешите? Я просто… Должна попробовать. Узнать, на что это похоже…       Гриша слабо кивнул.       Она наклонилась и поцеловала его медленно и мягко. Это, наверное, был самый нежный поцелуй из всех, что он когда-либо получал. Целоваться с Наткой, спать с Наткой, любить Натку — значило воевать. А после… Шлюх не целуют.       — И на что же?       Девочка упёрлась своим лбом в его. Пальцами огладила щёки. Зажмурилась.       — Не знаю, — прошелестела едва слышно, — как на лучшую в мире глупость. Можно я ещё раз?..       Он поцеловал её первым.

13.

      Сын выглядел подавленным. Теперь Гриша знал, что с ним происходило в последнее время — вся эта тревога, раздражительность, вечно помятый вид… Мешки под глазами. Запавшие щёки. Смертельная бледность.       — Я завязал, — хмуро буркнул Артём, — больше не повторится, бать. Прости. Тупанул.       Гриша положил руку на плечо сына и коротко сжал. Этим жестом он хотел показать-       (я здесь, я с тобой, я твой отец, я люблю тебя, я не сержусь на тебя, я-)

14.

      — Ева спросила, не нужна ли тебе сиделка, — спросил Артём парой дней позже, полируя ботинки гуталином, — у неё с работой проблемы, уволилась, там начальник бузил жёстко из-за…       — Пускай приходит, — хрипло сказал Гриша, не дожидаясь, пока он закончит, — я ей должен.

15.

      — Вы хотите показать свою власть. Хотите убедить всех, что вы злы, сильны и готовы к войне. Хотите доказать, что инвалидная коляска не делает вас беспомощным. Хотите стать хозяином города… Но вы уже он, только сами в это не верите. Не делайте глупостей, Григорий Константинович. Не убивайте своих возможных союзников только ради того, чтобы потешить своё эго.

16.

      Она касалась его руки своей. Лбом — лба. Коротко, скользяще целовала.       Гриша не чувствовал себя счастливым.       Но чувствовал, что это — правильно.

17.

      — Я не люблю вас, как женщина любит мужчину, — Ева опустилась на корточки и принялась поправлять ему штанину, затем взялась шнуровать ботинок, — но люблю вас… Как-то иначе. Это… Больно.       Гриша заправил ей за ухо выскользнувшую из причёски прядь. Коротко улыбнулся.       — Это всегда бывает больно, ягодка.       Глаза у неё снова блестели. На этот раз — от непролитых слёз.

18.

      Коридоры больницы были тёмными, длинными и казались бесконечными. Напоминали спуск в ад. Девочка осторожно открыла дверь в палату, стараясь не скрипнуть, и Гриша бодро вкатился внутрь. Малина, удивительно смирно лежащий под капельницей, округлил глаза и яростно выругался. Альберт Зурабович, курящий в открытую форточку, удивлённым не выглядел.       — Поговорить надо, — веско сказал Гриша, — место своё я вам не отдам, усекли?       — ДА КТО ЕГО У ТЕБЯ ОТБИРАЛ, ТЫ, КУСОК ГО-

19.

      — Повежливее, будьте так добры, — девка осадила прохладным, надменным тоном, таким, что аж зубы заныли у всех присутствующих на экстренном собрании, — вы говорите с мэром, — вдруг проказливо улыбнулась, — ладно, будущим мэром. Но тем не менее.

20.

      — Какой дебил додумался приволочь на собрание бабу?!       — Это моя сиделка, — напомнил Гриша неожиданно весёлым тоном, — если ты забыл, Роман Дмитрич, я сам ходить не могу.

21.

      — Давайте, шагайте.       — Я парализован.       — И что? Шагайте, Григорий Константинович. Вы сможете. Я в вас верю.

22.

Гриша встаёт с коляски.

23.

      — Я чё подумал — мне пресс-секретарь нужен, никого нанять не могу… Говоришь, на филфаке училась? Так может…       — Вы хотите, чтобы я осталась?       — Хочу.       — Тогда я останусь.