Второстепенное и не очень

Малине кажется, что его жена хочет его убить. Их брак — сраная фикция. Он с самого начала прекрасно понимает, что её под него старательно подкладывают всеми правдами и неправдами, прямо под нос суют, голую и на всё готовую. Не в его вкусе баба, но такая... Нарочито покорная, покладистая. Молодая. Симпатичная. Мозги не делает. В постель ложится. Денег не просит. Беспроблемная. Домашняя. Ну мечта! Может пойти за ручную кошку, если гладить по, а не против шерсти. Или за декоративную писклявую собачку на шёлковой подушечке. Чё-то типа чихуахуа — бесполезная, но ржачная. Пускай будет. Но как только Малина видит бесконечное, бескрайнее море вины в её глазах, то всё сразу становится на свои места. Жалко ему её обижать. Щемить, как должно бы с тем, у кого в рукаве нож, тоже жалко. Оттого Малина скрипит зубами, но ведётся на мякину и позволяет ей крысятничать. Делает вид, что не замечает того дерьма, что "жена" творит "якобы" за его спиной. Ослеп. Оглох. Отупел. Не видит дальше грудей и ног. [Не замечает тремора. Ночных звонков непонятно кому. Тревожных, крысиных метаний по дому из угла в угол. Бледности. Отсутствия аппетита.] Малина её даже не трогает почти, потому что, ну... Жалко! И стрёмно. Ну её, блин, нахрен, зажатую и трясущуюся. Ещё и ревущую, будто он её насилует! То сама в спальню приходит, то хнычет... Хер поймёшь этих баб. Вот он и не понимает особенно. Но не кажется даже. Малина знает, что Киса хочет его убить. Малина это чувствует затылком. Спиной. Всем своим нутром, которое пережило голод и войну. Которое все эти годы вело его на вершину пищевой цепочки. Он чует опасность как зверь. [И обороняться готов — тоже как зверь. Если крысу загнать в угол, то она бросится. Малина загоняет. И Киса-Крыса готова атаковать, потому что- -да, готова, ведь- -во...] Во-первых, из набора ножей пропадает тесак. Малина слышит, как утром на кухне ругается Марья Фёдоровна, бранит вороватую прислугу по чем стоит. А Малина знает три вещи. Первая — кухарка никогда не станет у него воровать, как и другие работники. Второе — сам тесак не брал. Третье — в доме вчера не было никого, кроме Кисы. Значит, нож взяла она. Зачем? (Он знает.) Во-вторых, Малина находит у неё в сумке крысиный яд. Случайно сваливает с полки в прихожей портфельчик, с которым она таскает я в свой сраный универ, когда вечером раздевается, и из кожного нутра вываливается пара тетрадок, несколько ручек, прокладка, блистер с таблетками обезболивающего, ингалятор и баночка с крысиным ядом. Дома никогда не водились крысы. В Панфилово никогда не водилось крыс. Так зачем ей яд? (Он з н а е т, вашу мать. Знает.) В-третьих, Киса не спит теми ночами, когда Малина берет её к себе в спальню. Суетливо возится под одеялом. Ждёт, пока он уснёт и копается в вещах, в ящиках, в заботливо оставленных для неё документах. Нервно ходит туда-сюда. Подолгу отмокает в ванне — сначала Малина думает, что противно ей после секса с ним, но нет. Плачет. На душе тяжко... А она проносит в примыкающую ванную удавку, которую украла у него же, Малины, из подвала. Все ящики перекопала, но нашла... Всё облазила. Пыль постирала, когда нос свой любопытный куда не надо совала, так и заметил. Зачем же ей удавка? (О, Малина знает зачем. И для кого.) В-четвёртых, у него пропадает два патрона. Их вынимают прямо из беретты, которая лежит в бардачке. Малина ей сто лет не пользуется, но сразу видит, что лежит неправильно. В машине он возит только шлюх и иногда — жену. Кто из них и зачем обчистил магазин? (Он не дурак. Это вопрос без вопроса. Не ребус и не шарада, просто, как дважды два. Как два пальца обосс-) И, наконец, в-пятых... В-пятых — Малина стоит в дверях кухни и смотрит, как Киса посыпает картошку каким-то белым порошком. Он догадывается каким. Два дня назад она выбила у него из руки бокал вина, который сама же и подала. Принялась извиняться, мол, показалось, что там муха плавает... Враньё, конечно. Потом Киса полезла к нему в штаны, чтобы отвлечь, и Малина сделал вид, что вс ё в порядке, и он ничего не понял. Ничего не в порядке. Он всё понял. Сегодня она не прячется. Малина перестает делать вид, что он тупой, слепой и глухой. К плачу. К молчаливым мольбам. К ней. (Он просто знает. Но даёт ей шанс признаться самой. Заслужить снисхождение.) — Ты чё делаешь? Овдоветь решила? Киса молчит. Рука у неё трясётся. Порошок не только в его тарелке, но и на столе, на её ладони... Малина тащит её к раковине, суёт дрожащую лапу под воду. Потом вытирает полотенцем и прижимает к столу собой. Давит. Утыкается носом в её волосы. Пахнет Киса замечательно — клубничным гелем для душа, шампунем с мятой и цитрусами, сладкими духами и чем-то ещё. Конфетами что ли... Малина целует её в шею. От этого она волнуется ещё сильнее. Так сильно вцепляется в столешницу, что пальцы белеют от напряжения. Плотно сжатый рот — тоже. Красная только до крови закушенная нижняя губа. — Ты уж не молчи, жена. Кольцом рук обхватывает под грудью, притискивает к себе плотнее. Закрывает глаза. Киса в его объятиях не просто маленькая, а крохотная. Малина может задушить её без особых усилий. Прямо сейчас. Без удавки. Голыми руками. Или рукой. Сломать ей шею. Ударить головой о стену. Это будет чертовски б ы с т р о. Она не успеет дать отпор. Это решит так много проблем разом, и- -ему гадко даже думать об этом. — Я... Киса безвольно опускает руки по швам и обмякает. На ней шёлковый красный халат, под ним — дорогущее кружево и болезненная, ломкая юность. Яд есть. А что насчёт патронов? — Где ж свою беретту прячешь? На себе носишь? Кто тебе её дал? — Малина выразительно ведёт ладонями по её бокам. По рёбрам. Высвобождает из чашечки белья грудь и ощутимо сжимает. Оглаживает задницу. Забирается между ног. — Роман Дмитриевич, я... Малина разворачивает её лицом к себе. В глаза не смотрит. Подхватывает под задницу и держит на весу, пока сбрасывает всё со стола. Картошку, салат, вино... Сажает её туда, разводит плотно сжатые коленки. Синяки останутся... На правом бедре — крепление со сраной береттой. Малина деловито снимает крепёж. Разряжает оружие и отбрасывает в сторону. Спускает с голых плеч лямки пеньюра, подол задирает повыше. Там все голое, влажное и неоднократно опробованное. Малине даже нравится. (Он впервые будет спать с женщиной, которая придумала не один план его убийства.) Он, не глядя, лезет в ящик и достает оттуда тесак. Сам видел, что Киса положила его туда пятью минутами ранее, сразу, как зашла на кухню. Подготовилась. Если яд не сожрёт — два выстрела. Если промажет — нож. Малина режет лезвием кромку кружевных трусов. Рукой обхватывает её лицо, упирается лбом в лоб. Больно сминает щеки, силой складывая рот бантиком. Целует нетерпеливо, коротко, грубо. В этот раз, пожалуй, всё будет грубо. Телиться ему надоело, Киса всё равно не ценит хорошего к ней отношения. Не видит его расположения. Не понимает, что невозможно мучить бабу, с которой делишь постель, поэтому и трясётся от страха. Бояться — это правильно. (Загнанная в угол крыса бросается. Чего она ждёт?) — Ну так что, Кис? Как вдоветь собралась? Так... Яд, беретта, нож... Точно. Удавка. Малина вытаскивает её из своего кармана — нашёл в кармане шубы Кисы и набрасывает ей на шею. Не затягивает, оставляет свободно болтаться, но придерживает так, чтобы в случае чего мог придушить. Он не собирается. Или собирается? Но он может это сделать, вот что самое главное. Не хочет, но может. У Кисы не глаза, а мшарь болота. — Я бы не... Я бы никогда не... Я не... Малина цокает языком. Диагностирует цинично: — Ну конечно ты бы никогда, Кисуль. Кишка у тебя тонка против мужа идти. И, не дожидаясь очередного скулежа вместо внятного ответа, берётся за ремень. (Крыса бросается, а- -Киса — нет.) Малине кажется, что его жена хочет его убить. Но почему-то не делает этого.