Второстепенное и не очень

      У неё красивые плечи. Гладкие, белые, неоднократно целованные, но почему-то всё равно мало. Альберт об этом рассуждал рассеянно, как о погоде — давно принял за давность и философски смирился, что последние полгода ему отчего-то постоянно хочется одну и ту же женщину, хоть ты тресни. Когда-то давно он единоразово хотел Илону — хотел, получил, расписался, а потом чахоточно-насильно хотел её ещё несколько лет по праву долга. А тут — не потому, что надо, а потому что… Ну, хотел сам по себе.       Ксюша ему страшно нравилась. Что застёгнутая на все пуговицы, в тёплом зимнем пальто и наглухо закрытым горлом (здесь Алику обычно только и думалось, что об этом горле, и как сладко оно вздрагивает под его ртом), что оголённая (здесь думать не получалось вовсе, как помутнение, ничего рационального, всё низменно-пошлое). Нравилась ему, когда молчала и сосредоточенно хмурила лоб в недовольстве, и когда улыбалась коротко-легко в состоянии умиротворения. Нравилась — в концертном платье, со сложной причёской и накрашенными глазами, ещё нравилась — помято-сонная с утра, в одной его рубашке, оставшаяся на ночь и не спешащая уходить. Нравилась — со всех сторон, во всех состояниях, во всех настроениях, со всеми её тараканами, закидонами, проблемами, плюсами и минусами, с её волосами, глазами, ногами, руками… Целиком и полностью.       Это, наверное, романтики и называли любовью — покой, нарушаемый обоюдоострым хаосом, самолично взращённое королевство на хребтах чувств и прогалинах мыслей. Что-то интимно-личное, как жаркий, иступлённый шёпот во время секса — и говорилось, и обговаривалось мало, больше чувствовалось. Слова им были не особенно и нужны, общаться выходило и молча — глазами, руками, взглядами… Это всё — как звенья одной цепи, что Алик сам и сковал. Точнее, они сковали, если были бы кузнецами.       Вот и сейчас — она сидела вся с иголочки, гладкая, причёсанная, свежо пахнувшая, как следует отдохнувшая на этих выходных (он позаботился) и расставляла шахматы на доске. Она — белые, он — чёрные. Только на этот раз право хода было далеко не за ней.       — Ксения Сергеевна, — позвал Альберт равнодушно, нарочито официально. Карман жгло изнутри, — не поможешь мне со свадьбой?       Она медленно подняла голову. Волосы у неё были короткие, голая шея, гвоздики серёжек — смешно, целых три в одном ухе… Алику нравилось. Эти он и подарил, выбирал кропотливо-долго: блондинистая продавщица в ювелирке и Малина уже начали зевать, когда он наконец-то сподобился выбрать один комплект. Не знали просто, что ему нужно сразу несколько, а как узнали — взвыли…       — Ты женишься? — лицо у неё было гладким, как яйцо, без единой эмоции.       Он жадно впился взглядом в открытую шею. На щеке у неё лежала коварная прядь нахально раскрутившегося локон. Алик потянулся, чтобы убрать и едва задел нежную кожу. Она тоже была вся горячая, практически пылала. Ответил лаконично:       — Ещё как женюсь.       В глазах у Ксюши блеснуло что-то острое, жёсткое. Будь кинжал — вошёл бы прямиком в сердце, и он даже не стал бы закрываться.       — Здорово. Помогу, конечно. Что мне сделать? — бросила холодно, так, что стало понятно: её бы посильной помощью стало убийство, совершённое с особой жестокостью. Так хотелось, чтобы взорвалась, как умела — словно молодой вулкан, пылкая, разгорячённая, взбешённая как следует…       Ну, не в этот раз.       — Выйти за меня, — шепнул шершаво, царапнул языком. Лицо у Ксюши разгладилось, она — весьма неожиданно — улыбнулась, подалась вперёд, шорох юбок, шелест длинных рукавов, запах волос и кожи, табак, горечь… Он завладел её ртом чересчур быстро, настойчиво. Жадность у Алика, что удивительно, всегда была в особом приоритете.       Ксюша вдруг отстранилась.       — Я подумаю.       И расхохоталось, когда Альберт, не постеснявшись, приложился губами к шее. Всё-таки это было не в его силах — так долго терпеть и не получать желаемое полностью, от и до. Даже женщину. Особенно — женщину. Вдвойне особенно — именно эту женщину.       Вероятно, самый правильный поступок в его жизни.