Второстепенное и не очень

      Для Майки Новый год пах мандаринами, хвоей и жареным мясом. Она с родителями традиционно праздновала его в гостях, и ещё ни разу не помнила, чтобы он проходил где-то в другом месте, а не дома у дяди Ромы. У него был большой дом, а для Майки — вообще огромный! Все собирались в красивой великанской гостиной, просторной, светлой, с белыми коврами, с длинным столом, уставленным кучей тарелок с разными блюдами и вазочками с пушистыми еловыми ветками. Ещё был зажжённый камин, обвёртнутый гирляндой — жёлтый глаз, зелёный глаз, красный глаз… Помнится, в прошлом году она эти глаза стремилась попробовать на вкус, и мама была в ужасе, потому что, как оказалось, цветные глаза для пищи непригодны. Теперь путь к камину был заказан, там устроилась Инна. Майя основательно задумалась: она любила Инну и могла бы пойти к ней, та, может, и не заметила бы, если бы Майка попыталась утащить глаз-другой… От этой мысли пришлось отказаться, потому что мама бдила — видимо, ощущала её невероятно сильное желание что-нибудь потрогать. Или съесть. Майя, на самом деле, ещё не решила. И ёлка! Большая, красивая и очень вкусно пахнущая ёлка, увешанная шариками, ангелочками-херувимами и фигурками. Это всё следовало изучить, но потом, когда взрослые отвлекутся и потеряют бдительность.       Взрослые за столом разговаривали. Они всегда были шумными, что-то вечно решали, смеялись и болтали безостановочно, словно не могли остановиться. Например, мама, запакованная в какой-то чёрный бархатный чехол с нашитыми сверху белыми блёстками, напоминала Майе красивую блестящую гусеницу. Или цветную фольгу. Или… Или ещё что-то! Блёстки она уже потрогала, так что особого интереса платье не представляло, а вот жемчужные заколки в волосах — очень даже, но до них она пока не могла дотянуться. Тем более, на руках у мамы был хрустящий нежно-голубой свёрток, а в нём, Майя уже видела, лежало что-то розовенькое, морщинистое и сопящее. Папа сказал, что это её младший брат, Кирюша. Насчёт брата Майя не особенно разобралась, ей больше нравилась сестра. Она ничего против брата но имела, но предпочла бы сразу взрослого, как Инну, а не такого — совсем-совсем крошечного, меньше расфуфыренных фарфоровых кукол, стоящих за стеклом серванта. Можно было бы попросить куклу, потому что возможная напарница по играм, Рита, тоже маленькая и светленькая, как её мама, ещё не пришла. Оставался только…       — Так чё ты не подкатишь к Танюхе?       Майя заморгала и повернула голову к дяде Роме. Он был большой, и не просто большой, а огромный! Она его даже немножко боялась и почему-то думала, что он очень похож на медведя с картинки из эн-ци-кло-пе-дии про животных. Тётя Киса навострила уши.       — Потому что он ссыкло! — радостно сказала она; дядя Жила, с которым все разговаривали, хмуро на неё уставился. Дядя Жила был достаточно страшным, чтобы Майя сначала спряталась за папу, отказываясь с ним знакомиться, но недостаточно, чтобы, подумав, отказалась посидеть на коленях. Они были очень удобные, и она могла рассмотреть татуировку на его шее. У папы тоже была, только на спине. И у дяди Ромы… У всех, наверное, были. Может быть, даже у мамы. Только ей не показывали.       Майя тяжело вздохнула. Ещё и играть было не с кем. Оставался Назар, но его уже занял папа, усевшись на ковёр. Кажется, они обсуждали что-то, что должны обсуждать мальчики. Назар походил на розовощекого пухлогубого херувима с ёлки, такой весь сияющий, улыбающийся, с ямочками, с весёлыми глазами. Жаль, что тоже маленький… Ну ничего, она подождёт, пока он подрастёт и станет большим!       — Бабу не завёл? — снова спросил дядя Рома, и Майя подумала, что надо потом спросить, что это значит.       — Если нет, то заведи мужика, — мгновенно посоветовала тётя Киса, и дядя Жила громко хлопнул кулаком по столу. Майя удивлённо на него посмотрела, и он неловко, но очень нежно потрепал её по волосам.       — Пардон, малая, не бойся, — погладил ещё раз, потом тяжело вздохнул, словно на груди у него лежала толстая книжка, — Женёк, чё ты…       — А ты — чё?       — А ну пошли покурим!       — Мне нельзя, я беременна.       — Рядом постоишь, не выделывайся!       Тётя Киса тут же подорвалась, шурша облаком чего-то мерцающего и тонкого, и Майя заинтересованно вытянула шею — у неё был круглый живот, обтянутый тканью. Там вроде бы тоже должно было быть что-то вроде Кирюши. В прошлый раз они с тётей Кисой виделись целый месяц назад, и теперь живот стал ещё больше. Вырос... Майя нашла новую цель, чтобы потрогать.       — Я с вами, — встряла мама, будто боялась, что дядя Жила и тётя Киса подерутся.       Мама передала сопящего Кирюшу дяде Грише — тот принял свёрток едва ли не сердечно, как-то по-особому уложил на руку, а она, торопливо одернув узкое платье, поспешила следом, цокая каблуками. И всё равно осталась жутко маленькой. Майю пересадили к дяде Роме, но он не выглядел довольным. Он никогда не был довольным, когда тётя Киса куда-то с кем-то уходила. Махнул огромной рукой с перстнем им вслед, обиженно уставился на папу:       — Нет, Аль, ну нормально?       Папа оставил херувима и машинки в покое, пожал плечами. Он был очень красивый, но почему-то очень хмурый.       — Нормально.       Дядя Рома тяжело вздохнул, тяжелее, чем дядя Жила, перехватил Майю поудобнее, устроил как-то боком и отдал почищенный мандарин. Было очень тепло, от него пахло табаком и чем-то очень приятным, так что Майя, не дождавшись Риты, уткнулась носом в гладкую ткань пиджака и прикорнула. Проснулась — под бой курантов, всё на тех же коленях, Рита уже пришла… И мама вернулась, вся сияла, такая красивая, улыбающаяся. Дядя Рома погладил Майю по волосам.       — Ну, — гулко пророкотал он, чуть наклонился, — календарь пойдёшь рвать?       Майя стремглав скатилась с его колен и поспешила поближе к ёлке. Там, совсем рядом, на стене, висел широкий календарь с глянцевыми цветными листами. На нём было нарисовано лицо дяди Гриши. Золочено сияло очень красивое число — 1986. Тётя Киса, стоящая рядом, осторожно подняла Майю на руки и дала перевернуть последний листок. Только цифра шесть никуда не делась. Осталась на месте, как и в прошлом году.       Майя недоуменно засопела.       — Почему так?       Тётя Киса, пахнущая сладкими духами, шкодливо улыбнулась.       — Волшебство!       — Волшебства не бывает! — с важной снисходительностью объяснила Майя. Глаза тёти Кисы засмеялись, она сама — нет.       — Круг не имеет конца и начала.       Майя нахмурилась. В объятиях было тепло и мягко.       — Не понимаю.       Тётя Киса опустила её на пол, выпрямилась и поправила платье, фасон которого ещё не придумали. Правда, Майя об этом не знала, её куда сильнее интересовал живот — упругий, круглый, и который ей разрешили потрогать. Степенно играл вальс, мама с папой медленно танцевали на середине гостиной. Тётя Киса потрепала Майю по волосам. Уже третий человек за вечер трогал её волосы, это было возмутительно!       — Однажды обязательно поймёшь. С Новым годом!       За окном взорвался салют. Взрослые наперебой загомонили, вверх взвилась пробка от шампанского, послышался звон фужеров, смех… Майя поджала губы. Взрослые были ужасно странные! Недолго думая, она оставила и их, и камин, и ёлку в покое и мрачно пошлёпала на мягкий белый ковёр, к Назару — он выстраивал машинки в один ряд, и когда она села рядом, то поднял на неё огромные глаза — синие-синие.       — Какую машинку хочешь? — спросил он, наклоняя голову. Тёмный завиток упал ему на лоб.       — Можно потрогать?       Он удивлённо моргнул и принялся придвигать ровный ряд к ней поближе.       — Можно.       Майя потрогала все с явным удовольствием и выбрала себе чёрную.       — Во что будем играть?       Назар лукаво заулыбался — совершенно по-херувимски.       — В гонки!       — Ну, в гонки так в гонки…       — Потом можем книжки посмотреть, красивые, с картинками…       — Или в кукол?       Он пожал плечами.       — Можно и в кукол, если мама разрешит...       Пахло мандаринами, снегом, елью, шампанским и жареным мясом. А ещё — Новым годом! Майя решила, что с дурацким и неправильным календарем можно будет разобраться и потом. Когда она станет взрослой и будет всё-всё понимать.